Врач сказала, что с одной стороны, сделанные заранее анализы не очень хороши, но в целом совсем неплохи и подробно объяснила жене, какие пилюли я должен принимать, что мне можно есть и чего нельзя, и обнадежила ее, сказав, что все складывается неплохо. Жена предпочитает не отпускать меня одного к врачам, хотя я отношусь к сохранению своего здоровья и попыткам продления довольно продолжительной жизни не хуже, чем все другие люди. Однако она уверена в том, что это не так и поэтому вынуждена беречь меня сильнее, чем на это способен я. Вообще она склонна не щадить себя и не обращает никакого внимания на мои постоянные замечания о том, что у нее ослаблен инстинкт самосохранения. Я постоянно критикую ее стратегию, направленную на нереальную цель – чтобы я вообще не умер. На этот раз она осталась довольной визитом к врачу. И я сказал, что все получилось быстро и славно. А этот подлый невидимый Молхомовес расхохотался, как говорится, от души.

Чуть было не забыл сказать, что этот самый Молхомовес – еврейский ангел смерти.

Дорогая Оленька!

Сегодня 12 июня, твой день рождения и я желаю тебе здоровья, удачи, счастья.

Как ты хотела, я начал попытку изложить на бумаге то, о чем говорил тебе в ужасные дни, когда моя лучшая половина – твоя бабуля – покинула нас.

Когда-то я затруднился назвать, какой день был в моей жизни самым счастливым. Их было немало, счастливых дней. Теперь я прожил самый несчастный день, горестный безгранично. В половине второго ночи второго июня, на руках нашего сына, твоего папы, Леночка сказала свое последнее слово: «Все». И умолкла. Остановилось ее удивительно доброе сердечко.

Раньше долгие годы первые дни июня были в нашей семье праздничными. Третьего июня родился твой папа, четвертого – мой день рождения, И вот второго июня – беспощадный удар судьбы. На похоронах при прощании люди говорили добрые слова, о том, что она прожила достойно и счастливо, что до преклонных лет сохраняла энергию и разум, и неустанно трудилась. До самых последних минут сохранила ясное сознание. Говорили, стараясь утешить, что она умерла дома, среди своих. Эти слова разумны, но моя душа страдает, не может смириться с тем, что время ограничило счастье. Мы прожили вместе пятьдесят восемь с половиной лет.

По статистике очень много.

Статистика говорит, что половина браков расторгается, вычисляет через сколько лет супруги охладевают друг к другу, а я на старости любил Ленусю еще больше, чем раньше. Сейчас я лучше понял, как глубоко люблю ее.

Без преувеличения, у Леночки было немало ангельских черт характера, но она была упрямой. Мне кажется, что женщины вообще упрямый народ, но она было особенно упрямой. А я вспыльчивый и недостаточно выдержанный. Из-за столкновений упрямства и вспыльчивости случались мелкие конфликты. Но такие короткие замыкания не разрастались в ссоры. Мы доверяли друг другу, никогда не унизились до сцен ревности, не имели привычки непрошено лезть в душу.

Леночка избрала своей профессией научную работу в области медицины. Быть может потому, что отец и дед были профессорами, мать врачом. Окончив институт и аспирантуру, она всю свою трудовую жизнь проработала в одном НИИ.

Когда в 67 лет я после серьезной операции стал инвалидом, она бездну сил и времени посвятила моему здоровью. Она старалась сверх меры. Я шутил, что он поставила невыполнимую задачу – добиться того, чтобы я никогда не умер. Но, благодаря ее заботам, я дожил до 86 лет и еще обнаруживаю признаки рассудка. Никакие уговоры не могли заставить ее позаботиться, как следует, о своем здоровье.

Она была на редкость деятельна и иногда казалась неутомимой. Я понимал, что она просто не бережет себя, уговаривал не перегружаться, говорил, что у нее очень слабый инстинкт самосохранения, но она неизменно упрямилась. Я старался в чем-то помогать ей по дому, но недостаточно. Она никогда не жаловалась на плохое самочувствие, на недомогание, а когда это случалось, то каждое утро, улыбаясь, говорила, что ей лучше, чем вчера. И так же было в последний день ее жизни утром первого июня. Она сказала тогда, что вот через два-три дня почувствует себя еще лучше, и мы поедем в супермаркет покупать продукты. Последнее время, беспокоясь за меня, она всячески препятствовала моим поездкам за рулем. Я спорил, доказывал… В те дни не нужны были покупки, просто она хотела подбодрить меня, сделать мне приятное. Между тем, во время болезни она сказала твоей маме, где потаенно лежат колечки, брошки и тому подобное.

Недавно весной, желая забивать гвозди, я мастерил терраску. Леночка относилась к этой затее иронически, но не препятствовала, а когда болела, то сказала твоей маме, что вот поправлюсь, и мы будем на этой терраске все вместе пить чай.

Я сокрушался, когда она испытывала приступы боли, но она не раз говорила мне, что не надо так страдать, ведь мы дружно и счастливо прожили очень долгую жизнь.

Мне не хочется вновь и вновь возвращаться к моментам течения болезни в последний месяц ее жизни. Однако мысль о том, что могло бы сложиться по-иному, не покидает и гложет меня. Одной из причин фатального исхода оказался, возможно, ее оптимизм. Она верила, что вот-вот справится с болезнью, некстати заражала своим оптимизмом близких, рвалась из больницы домой, давила на врачей. В ней было столько жизненной энергии, что я подчинялся ей. И от этого мне еще горше.

Старость вносила свои грустные коррективы, У Леночки ухудшался слух, у меня обоняние, но мы относились к этому спокойно и порой шутили. Находили светлые моменты в настоящем.

Мне странен вопрос, который теперь задают друзья, как я себя чувствую. Так вот и чувствую, хотя окружен вниманием и заботой близких. Если бы Леночка видела их заботу, она была бы рада. Нет у меня бытовых проблем.

Настоящее сейчас стало каким-то бессмысленным, о будущем в моем возрасте не стоит думать. Мысли постоянно бегут в прошлое. Постоянно гложет тоска. Она несколько отступает, когда внимание занято физическим трудом или работой за компьютером.

С младенчества мы жили по соседству, близ Никитских ворот, близ Тверского и Никитского бульваров, где в детские годы гуляли. Не познакомились тогда, быть может, потому, что я на два года старше. Познакомили нас не без умысла моя сестра Мира и ее подруга Юля, жившая этажом выше нашей квартиры. Мира знала Лену, а Юля даже приходилась ей родственницей.

Юля и Мира резонно полагали, что в 24 года Лене пора бы выходить замуж. И без предварительных объяснений они привели Лену и еще кого-то к нам. Все сидели за столом, что-то пили, что-то ели, болтали, я рассказывал какие-то среднего качества анекдоты. Лена сидела рядом со мной, не протестовала, хотя позже призналась, что анекдоты ей совсем не понравились. А мне соседка понравилась. Стройная, тонкие черты лица, большие веселые глаза, какое-то естественное благородство.

Весной 1947 года я вернулся в Москву из Риги, где после института проработал два года. Вернулся потому, что старые и больные родители нуждались в моей поддержке.

С помощью институтского друга, ставшего в некотором роде начальником, стал членом Московской городской коллегии адвокатов и, естественно, на первых порах зарабатывал скромно. О женитьбе не думал. Шли месяцы, я иногда приходил к Лене в гости, Мы о чем-то болтали, иногда вместе гуляли. О чем говорили, убей Бог, не вспомню. В таких ситуациях важнее не содержание разговора, а сам процесс.

Летом 1948 года я встретил Леночку, когда она вернулась из туристического лагеря на озере Селигер. Отдохнувшая, загорелая, веселая, очень красивая. Короче, тогда я понял, что влюблен. Леночка была готова связать себя брачными узами. Забрать ее в свою маленькую квартиру, где жили мои родители и сестра было нереально. Будучи аспиранткой, Леночка в полном достатке и уходе жила под крылышком родителей. Тогда ученые не были в таком унизительном социальном положении как теперь. Я что-то лепетал, но не объяснял четко, что не хочу стать примаком. А она не понимала моей проблемы.