Когда началась война, лошадей не успели вывезти, не до них было, и только часть табуна угнали с собой отступающие. Немцы, появившись в округе, тотчас бросились на розыски оставшихся лошадей. К офицеру привели проживавшего поблизости старика.

— Где лошади? — через переводчика спросил у деда офицер.

— Вывезли красноармейцы, а куда — мы того не ведаем, — отвечал старик.

— Я спрашиваю, где «вороной табун»?

— Да кто знает! Не пригоняли вроде табуна с дальних пастбищ…

— Если станет известно что-нибудь, мигом беги к начальнику. Понял?

— Понял: бежать и докладывать. А то как? — пряча усмешку, поклонился старик.

С первых дней на оккупированной земле Зайлер интересовался «вороным табуном», но дальше расспросов дело у него не продвинулось. Табун исчез…

Последнего из пленных втолкнули в конюшню, заперли дверь. Выставили у входа охрану. Пленные сгребали сено, укладывались спать.

— Иван! Артиллерист Иван! Где ты запропастился? — послышался в темноте чей-то могучий голос.

— Тише, чего орешь? Хочешь, чтобы из автоматов по двери шарахнули? — остановил крикуна кто-то, такой же неразличимый во тьме.

— Михей, я здесь, иди по правой стороне, я немного соломы собрал, — откликнулся спокойный голос.

Спотыкаясь о чужие ноги, сопровождаемый чертыханиями, Михей пробрался к артиллеристу. Сбросил шинель на зашуршавшую солому, расстелил, чтобы можно было лечь обоим, и прошептал:

— Ложись рядом, будет теплее, а то по ночам уже холодно.

Иван Петренко последовал совету.

— Ну как? — тихо спросил товарища.

— Плохи наши дела. Стены крепки — кирпичная кладка. Нужен инструмент. Руками подкопа не сделаешь…

— Людей бы подобрать, да сразу… но после такой дороги… Спи, утром осмотримся.

— Что-то ты, Иван, хмурый. Приболел? Аль духом пал?

— Голова болит. Спи, мне говорить трудно, — схитрил капитан, желая прекратить разговор.

Сам он заснуть не мог. Перед глазами — лицо жены. Она — жива. Это главное. Мучило другое. Страшная мысль не укладывалась в голове: «Лиза — предатель?» Нет, это невозможно. Комсомолка, человек честный, открытый. Они так любили друг друга… Нет, если б даже в мелочи оступилась когда-то — рассказала бы ему обо всем… Нет. Не может этого быть!..

Но что же произошло? Ведь ему написали, что она утонула. Почему Лиза в офицерской форме? Переводчикам офицерского звания не присваивают. Значит… Сердце протестовало, Иван искал оправданий, но не находил. Как могло случиться, что Лиза оказалась в стане врагов? А может, он ошибся? Может, эта немка просто очень похожа на его Лизу?!

Нет, то была она, его жена. Когда они встретились взглядами, лицо ее побледнело. Несомненно, Лиза тоже узнала его!.. И все же внешне она осталась равнодушной и спокойной. Предательница… Как пережить такой удар судьбы?!.

…Получив телеграмму о внезапной смерти жены, он держался стойко. Всю свою любовь перенес на сына. И вот «утопленница» ожила. Теперь ему предстояло еще раз выстоять.

Иван никому не рассказал о случившемся. Он решил любой ценой вырваться из плена, узнать правду и только тогда привести в исполнение приговор…

«Это я, я виноват, — терзался он. — После свадьбы нужно было забрать Лизу с собой на Дальний Восток».

Вспомнились последние дни перед отъездом в часть: Лиза ходила грустная, и ему никак не удавалось развеселить ее. Расстроенная, она избегала его расспросов. Уже на перроне вдруг промолвила:

— Что б ни случилось, Ваня, помни, я всегда буду любить тебя! И верь мне. Всегда!

Тогда Петренко не придал ее словам значения, а сейчас они внезапно обрели некий скрытый смысл.

…Война застала капитана Петренко почти у родного дома. Он ехал в отпуск к сыну, но увидеться с ним не успел. Наступление немцев сломало все планы. Оставалось всего несколько часов пути. Когда поезд дернулся, по коридору застучали каблуки патруля и всех военнослужащих попросили освободить вагон. Никто из пассажиров и не подозревал, что началась война с фашистской Германией.

Комендант железнодорожного вокзала, просмотрев документы капитана, направил его в артиллерийский полк, уходящий на фронт. И уже на следующий день полк сражался с фашистами. Петренко был назначен командиром дивизиона 76-миллиметровых пушек. Вскоре связь дивизиона со штабом прервалась. Разведка приносила самые противоречивые данные о нахождении противника. Враг появлялся в самых неожиданных местах, бои завязывались на случайных огневых позициях. Все это привело к тому, что уже через неделю полк, а вернее то, что от него осталось после неравных боев, попал в окружение.

Командир полка приказал капитану Петренко выходить со своим дивизионом самостоятельно. Две недели пробивались они через фашистские тылы. В пути пополнились людьми и техникой из других подразделений. Наконец вышли-таки к своим, на Оржицкую переправу.

По мосту непрерывным потоком текли отступающие части. Руководил переправой небритый, с воспаленными глазами военный в звании комбрига. Петренко получил от него указания и побежал готовить своих бойцов. В это время шум, лязг и гам переправы перекрыл появившийся в небе немецкий разведывательный самолет. Посыльный вернул капитана обратно.

— Товарищи командиры, — говорил комбриг, часто моргая красными веками, — нас засекла «рама». Думаю, на переправу нам остается около получаса. Надо спешить. Бросайте все лишнее! Саперам подготовить мост к взрыву! Вы, товарищ майор, расставьте направляющих по всей переправе — чтоб ни малейшей пробки не было!

Капитану Петренко майор выделил пятнадцать метров моста у самого начала переправы. Минут десять все шло нормально, пока между бревнами не затиснуло колесо повозки со снарядами. Иван кинулся на выручку:

— Выпрягай лошадей! Навались разом!

Когда повозка скатилась с моста, капитан, еще не отдышавшись как следует, спросил ездового:

— Часть-то ваша где?

— Я отбился, товарищ капитан.

— Езжай вон к тем пушкам! Будем выбираться вместе.

— Слушаюсь, товарищ капитан! Спасибо!

Ездового звали Михаил Евсеевич Гнатенко.

Переправа шла полным ходом, когда к мосту подскакали на взмыленных лошадях несколько кавалеристов.

Один из них, не спешиваясь, крикнул Ивану:

— Где комбриг? Мы из дозора.

Командир находился вблизи, и Петренко услышал, как один из кавалеристов докладывал ему:

— К переправе движутся немецкие танки. Сейчас они километрах в трех отсюда.

Командир повернулся к офицерам:

— Скорее людей выводите… А вы, капитан, останьтесь.

Когда они остались вдвоем, комбриг сказал Петренко:

— Сынок, ты, я вижу, все понял. Выйди, сколько можешь, навстречу танкам, там есть удобная позиция, и — бей! Когда мы взорвем мост, уничтожай технику и уходи в лес. Переправишься ниже по реке. Мы идем на Ольховку, догонишь.

Вскоре шум переправы остался за спиной, расчеты готовились к бою.

Долго ждать танков не пришлось. Черные громадины выползли из-за холма, и тут же напоролись на огонь пушек дивизиона. Один за другим запылали пять танков. Гитлеровцы поспешно отошли.

Петренко понимал, что враг не остановится, а попытается обойти орудия с флангов, по центру скорее всего пустят танки для прикрытия пехоты. Тогда придется вести бой в трех направлениях одновременно.

Капитан приказал развернуть часть орудий, оставив в центре всего три.

Он не ошибся: танки начали обтекать дивизион, четыре пошли вперед по центру. За ними мелькали серые фигуры вражеских пехотинцев.

В грохоте боя Петренко не услышал, когда взорвали мост. Оглянулся. На противоположном берегу еще клубилась пыль…

…Когда отбили шестую атаку, дивизиона уже практически не существовало. В живых осталось семь человек, не считая капитана Петренко и лейтенанта Пашкова. Исправными были два орудия, снаряды — на исходе… Капитана контузило, голова трещала. Он понимал: если немцы предпримут еще одну атаку… Пора уходить. Иван подозвал лейтенанта:

— Сколько есть лошадей?

— Двенадцать, товарищ капитан.