Не будем отвечать на вопросы, не имеющие ответов, объяснять необъяснимое. Юрьевецкий ландшафт — действительное подобие тому, что на картинах Брейгеля. Это открытие поэтически сплавило воображение Андрея. В детстве на доске зимой он не раз съезжал с того холма к замерзшей Волге, видел силуэты людей, деревьев, домов, странно теряющие объем в заснеженной бесконечности.
«Там в стороне от нас, от мира в стороне
Волна идет во след волне о берег биться,
А на волне звезда, и человек, и птица,
И явь, и сны, и смерть — волна во след волне» [18].
Благодаря поэзии отца и фильмам сына Юрьевец из провинциального русского города разрастается до размеров вселенной, заполняясь образами мира и времени.
Рождение сына — счастливое событие в семье. «4 апреля. У меня родился сын Андрей», — записывает Арсений Тарковский в дневнике. В письме из Юрьевца к Марии Даниловне 4 июля 1932 года он пишет: «Дорогая мамочка и бабушка! Маруся себя называет мама Мусишка»… — и далее следует нежное описание малыша, его ручек, чмоканья, зевания, аппетита… Это естественное умиление, очень понятное любому человеку.
Но свою ответственность перед сыном Арсений Александрович понимает и на ином уровне. В 1934 году он пишет цикл из пяти стихотворений — поэтическое «Завещание» Андрею Тарковскому, продолжая семейную традицию духовных, в прямом смысле слова, «завещаний».
Александр Карлович завещание сыну Валерию написал на «Манифесте» 1905 года. Он завещал сыну «борьбу за свободу». Вы помните слова его завещания: «Я измучился, исстрадался, но я счастлив сознанием, что ты, мой дорогой, второе поколение Народной воли». Александр Карлович был абсолютно тождественен своему времени. Валерий, в той же мере, — завещанию отца и своему времени. Результат — его гибель в 1919 году. Арсений любил брата, оплакивая его и вспоминая всю жизнь. Но служил Арсений Александрович лишь своему призванию поэта. Вот почему его завещание сыну совершенно конкретное поэтическое определение. Его кредо поэта, человека высокого этического долга. Себя и свою жизнь он судит прежде всего с позиций творчества, «затем, что я дышал, как дышит слово»…
«И я учился говорить, как в детстве,
Своим косноязычием томим.
А если дети вспомнят о наследстве,
Все, что имею, оставляю им».
Он исповедует те же ценности, что отец, но акценты расставлены совершенно по-другому.
«И каждый вспомнит светлый город детства,
Аул в горах, станицу над рекой,
Где от отцов мы приняли в наследство
Любовь к земле, навеки дорогой».
Полнота памяти, любовь, горечь, разочарования, очарования и особая неотделимая, неотторжимая связь в миром природы («Приди, возьми деревья у меня»), Арсений Александрович жил в «над» и «вне» бытовом мире, но зато чувствовал себя частью мировой художественной культуры.
Андрей Тарковский понял, принял и приумножил наследство отца, оно стало неотъемлемой частью его творчества, способом мышления, переведенного на язык кино. Бинтик на шее Сталкера и Малыша — многослойный образ трудной речи, больного горла, преодоления косноязычия. Вспомним знаменитую фразу «Я могу говорить» в прологе к «Зеркалу». Арсений Александрович был отцом, не просто передавшим сыну фамилию рода, но и духовным. Андрей Арсеньевич был сыном, принявшим фамилию и духовное завещание.
«Я первый гость в день твоего рожденья,
И мне дано с тобою жить вдвоем,
Входить в твои ночные сновиденья
И отражаться в зеркале твоем».
Его картина «Жертвоприношение» — завещание уже своим сыновьям и нам, зрителям. Неизвестно, сможет ли кто-то стать его наследником… Сможет ли принять завещание прадеда, деда, отца… «Я претендую на игрушки внука, Хлеб правнука, праправнукову славу», — писал Арсений Александрович, как бы и не рассчитывая на идущее вослед поколение.
Первая публикация его стихов в печати состоялась в 1926 году четверостишием «Свеча»:
«Мерцая желтым язычком,
Свеча все больше оплывает,
Вот так и мы с тобой живем —
Душа горит, и тело тает».
От первой публикации до выхода в издательстве «Советский писатель» первой книги стихов в 1962 году проходит более 35 лет, в течение которых душа горела и таяло тело. Сборник 1962 года назван «Перед снегом». Официальное признание поэта в своей стране пришло в годы «убеленности». В 1926 году дети еще не родились. В том году, когда две последние цифры передвинулись и 26 поменялись на 62, его сын Андрей получил мировое признание и мировую славу в Венеции, Гран при за фильм «Иваново детство». Поэтическое признание на родине и мировое признание отец и сын получили в один год. Долгий промежуток между 26 и 62 публиковали лишь переводы Арсения Александровича. Шенгели привлек его к переводческой деятельности в начале 30-х годов, а в 1934 году вышла первая книга переводов А. Тарковского. С этого времени поэт Тарковский переводит на русский язык поэзию народов СССР. Вот их приблизительный и неполный перечень: поэты Туркмении XVII–XIX веков, Махтумкули и Кемине, армянские поэты от XVIII века до современности, т. е. антология — Саят-Нова, Ованес Туманян, Егише Чаренц… Антология поэтов Грузии: народная поэзия, Эристави, Важа Пшавела, Симон Чиковани, Григол Абашидзе. Из арабской поэзии X–XI веков. Поэты Дагестана и Чечено-Ингушетии и т. д. Мы не будем говорить о том, что переводы его кормили. Это безусловно. Мы не будем говорить о том, что это было позицией в тоталитарном государстве, где любое творчество подвергалось цензуре. Тарковский просто не мог писать, насилуя поэтическую волю («Веленью Божьему, о Муза, будь послушна»). В «Завещании» Андрею есть такие строки:
«Я не был слеп. Я видел все, что было,
Что стало жизнью сверстников моих,
Что время подписью своей скрепило
И пронесло у сонных глаз слепых».
Он не был слеп. Его опыт был ранним и горьким. Но есть в переводческой деятельности что-то еще, что не входит в перечисленные обстоятельства, — создание единого литературного поля, единого пространства поэзии. Читающих Махтумкули или Эристави на родном языке много меньше, чем на языке русском, приобщенном великой мировой поэзии. Тираж антологии переводов 1982 года — 25000 экземпляров. Это немало для книги. Какой великий цивилизационный подвиг совершил востоковед Владимир Щуцкий, сделав доступной отечественному читателю и ученому миру древнюю китайскую «Книгу перемен». С ней появился для нас новый слой культурного сознания. Примерно такую же работу за свою жизнь проделал Арсений Тарковский. Тарковский не просто переводчик — он приобщитель и объединитель. Друзья советовали Арсению (так долго не печатались его произведения) подсовывать в качестве переводов его собственные стихи. Но он никогда не шел ни на какой подлог из-за священного почитания своего и чужого слова. Когда по воле случая, ставшего судьбой, Тарковский начал заниматься переводами, он не мог представить финала. Говоря высокопарно — миссии, проводником которой стал.
Над переводами он старался работать там, где жили поэты. В 1938 году в Туркмении переводил Кемине. В 1939-м — в Тбилиси и Чечено-Ингушетии. В 1945 году — снова Тбилиси и Армения, в 1947-м — в Ашхабаде и Фирузе работал над переводами Махтумкули, в 1949-м — опять Туркмения. В 1971 году Арсений Александрович получает как переводчик Государственную премию Туркменской ССР им. Махтумкули [19].
Как странно закольцовывается история. В какой незримой вышине объединяет поздний потомок шамхалов Кавказ и Среднюю Азию с Россией. В духе поэзии — это навсегда. Политика и медицина всегда расходятся в диагнозе с искусством.
Поэты, которых переводил Тарковский, становилась близкими, их судьба соизмерялась с собственной, их радости и страдания несомненно влияли на внутренний мир поэта. Он обращает к Комитасу слова: