— Ночью мне даже удобнее, я сам работаю ночами — никто не мешает. До свидания, товарищ Седюк.

— До свидания, Владимир Леонардович.

В соседней комнате Седюк натолкнулся на Киреева. Горячась и хлопая рукой по бумагам, он доказывал что-то невысокому лысому человеку — тот не отвечал на доводы Киреева, только смотрел на него поверх очков. Увидев Седюка, Киреев сказал:

— Вам минут десять назад звонила какая-то девушка, товарищ Седюк. Я сказал, что вы очень заняты. Она скоро еще позвонит.

— Очень хорошо. Но, к сожалению, мне нужно сейчас же идти в проектный и по начальству. Если вас не затруднит, так и передайте этой таинственной девушке.

— Передам, ладно.

Седюк прошел в аналитическую лабораторию за Варей. Она сидела у стола и разговаривала с пожилой женщиной. Варя представила ее — заведующая лабораторией Надежда Феоктистовна Бахлова. Бах-лова молча подала руку и так хмуро посмотрела на Седюка, словно он чем-то жестоко ее обидел. Седюк учтиво и весело осведомился:

— Ну как вам нравится ваша новая помощница?

Бахлова ответила ворчливо:

— А никак пока не нравится — не рассмотрела. Вот пусть завтра приходит с утра, как все, получает халат и станет к плите, тогда и посмотрим, что за работница.

— Пойдемте, Варя, — сказал Седюк. Выйдя из цеха, он со смехом проговорил: — Ну и компания у них здесь собралась! У Киреева характера на трех тяжелых человек хватит, а эта Бахлова, пожалуй, почище его будет. Клюку ей в руку — и больше ничего не требуется, законченная баба-яга!

— Она меня просто испугала, — пожаловалась Варя. — С ней страшно работать. Лаборантка что-то напутала — она так на нее закричала! Боюсь, и мне достанется.

Не сговариваясь, они от широкой автомобильной дороги повернули влево, на старую тропинку. Дойдя до холма, молча остановились. Небо темнело, и лес засыпал. Только плеск и мерное бормотание блестевшего черным, глубоким блеском ручья нарушали тишину леса. От земли поднимался тонкий, горьковатый запах брусники. Седюк повернулся к Варе и указал рукой на опытный цех.

— Я вот все думаю, что мы тоже, как там, под Сталинградом, занимаем исходные рубежи перед большим сражением. И это одноэтажное здание представляет небольшую, но важную высотку, быть может самую крепкую нашу опорную точку.

А ее всю охватило темное очарование леса — нарядных деревьев, пылающих от кипрея холмов, мягкого говорка ручья. Она сказала негромко и восхищенно:

— Нет, здесь красиво, очень красиво!

Придя в управление, Седюк направился к Сильченко — он помнил, что тот просил его сегодня зайти. Но в коридоре, перед самым кабинетом, его перехватила красивая девушка, замеченная им вчера.

Сейчас лицо ее было скорее сердито, чем радостно. Она сказала укоризненно:

— Вы самый неуловимый человек в Ленинске, Михаил Тарасович. Вчера вас оккупировал Дебрев, домой к полуночи вы не вернулись, утром ушли в восемь и нигде не задерживались, так что я всюду попадала через полчаса после вашего ухода. — Она закончила решительно: — Теперь я вас останавливаю на полчаса, мне очень нужно с вами поговорить.

— Вряд ли это вам удастся, — весело возразил Седюк, с удовольствием глядя на девушку. — Должен вас огорчить: Сильченко назначил мне прием, я не могу задержаться ни на минуту.

Девушка быстро воскликнула:

— Это очень хорошо! У Сильченко сейчас совещание со строителями. — Отступив назад, она открыла дверь в приемную начальника комбината. — Вы можете сами убедиться, я не лгу.

В приемной было полно народу. Из соседней комнаты вышел Григорьев, он кивнул Седюку, подтвердил, что у Сильченко совещание, и, посмотрев на часы, предложил прийти минут через сорок. Седюк вышел в коридор.

— Что же, деваться мне некуда, вы правы, — признался он. — Итак, давайте разговаривать.

Он прислонился спиной к стене и выжидающе посмотрел на девушку.

— Прежде всего нам нужно познакомиться, — сказала она. — Я вас знаю, а вы меня, конечно, не помните…

Седюк прервал ее:

— Вы ошибаетесь, я вас хорошо знаю. — Он весело перечислял все, что успел узнать о ней: — Вы Лидия Семеновна Караматина, дочь начальника проектантов Караматина, своей квартиры у вас нет, вы живете у Дебрева. За вами ухаживает Янсон, один человек считает вас самой красивой девушкой в Ленинске, другой утверждает, что вы и в Москве были самой красивой и что взгляд ваших глаз слабого человека попросту убивает. Как вам нравятся мои сведения? Не правда ли, обширные?

— Ах, как все это глупо! — воскликнула она, и лицо ее выразило гнев, почти отвращение.

«Ты тоже, кажется, с норовом!» — с удовлетворением подумал Седюк — ему нравились люди с характером. Девушка сдержалась и сказала с легким упреком:

— Я хочу с вами о серьезных вещах поговорить, а вы все сводите к пустякам! Неужели и вы не можете думать о чем-либо более важном, чем лицо и глаза?

— Могу, — сказал он серьезно. — И жду от вас именно разговора о деле.

Видимо, она не поверила в искренность его ответа, голос ее, когда она заговорила, был сух, сама она смотрела не на Седюка, а в сторону.

— Дело в том, что я заведую нашим учебным комбинатом, — сказала она. — Мы готовим на курсах квалифицированных рабочих всех специальностей — для ТЭЦ, рудников, вашего завода. Всего у нас четыреста человек, и среди них пятнадцать юношей и девушек нганасан и саха — это местные племена. Они приехали к нам по путевкам окружкома партии, приехали на своих санях, со своими оленями, издалека — из лесотундры, с озера Лама, с берегов Ледовитого океана. Если бы вы знали, как они рвались сюда, как были счастливы, когда им выдали эти путевки: ведь они ни разу в жизни не видели города, каменного дома, автомобиля. Они совсем не понимали, что их ожидает в новой жизни, — ну вот, например, все они захватили с собой ножи на случай, если им придется в Ленинске обороняться от волков, один паренек привез одноместную лодку, чтобы переплывать улицу. Мы открыли для них интернат, там они на всем готовом, хорошо питаются, спят на чистых постелях. :

— Все это очень интересно, но я-то при чем? — проговорил Седюк в недоумении.

— Ну как же! — воскликнула она горячо. — Отдел кадров числит их за медеплавильным заводом, деньги на их содержание тоже выплачивает завод. А у нас такое правило — все ученики четыре часа работают, четыре часа учатся. И вот им дали работу — землекопами на площадке медеплавильного. Вы понимаете? Они никогда не брали лопаты, сроду не копали землю, боятся ее даже трогать, а их — землекопами! Я ходила к Назарову — он и слушать ничего не хочет: «Есть решение — всю молодежь на планировку площадки, вот и выполняйте его, нганасаны такие же советские граждане, как и другие!»

— А разве они другие? — спросил Седюк, пожимая плечами. — Ну, хорошо, никогда не копали — сейчас будут копать. Неужели так сложно обучиться этому делу?

— Им сложно! — убежденно сказала Караматина. — Вы посмотрите на них, поговорите с ними, вникните в их привычки, и вы поймете, что земля не для них. Это люди из глухих мест, из другого мира, из самых отдаленных, самых недоступных уголков Союза, советская культура стала проникать к ним только несколько лет назад, перед войной. Самому старшему из них девятнадцать лет, и половину своей жизни они прожили чуть ли не в каменном веке. Вот послушайте, я расскажу вам, какие они. В общежитии кто-то из нас повернул выключатель. Когда вспыхнула лампочка, они с воплем кинулись бежать из комнаты. Яша Бетту с разбегу выбросился из окна второго этажа, он потом целую неделю хромал. Весь вечер мы уговаривали их, объясняли — они немного понимают по-русски, — раз по десять включали и выключали свет. А потом они три дня играли — гасили и зажигали свет и все хохотали от радости, что у них получается такое чудо, даже танец устроили около выключателя. А позавчера был такой случай. Семен Яптуне простудился на площадке, расчихался, температура у него повышенная, я ему дала кальцекс, оставила целый пакетик, чтобы он принял на ночь и утром. Вечером захожу в их комнату и вижу — Семен сидит на кровати, на груди у него на веревочке, как ладанка, висит пакетик кальцекса, а по комнате носится в танце Яша Бетту, весь увешанный погремушками — алюминиевыми кружками, ножами, ложками, вилками, даже, половую щетку нацепил на шею. Это он шаманил, отгоняя злого духа, чтобы тот не мешал кальцексу подействовать. И все остальные сидят вокруг на кровати, бьют в ладоши и что-то свое поют. А вы, как Назаров, говорите — такие же советские граждане! Им надо для начала дать работу полегче, ведь есть разные работы, почему сразу самое тяжелое? Вы знаете, как это все плохо на них действует! Най Тэниседо каждый день ходит проверять своих оленей на конбазу, третьего дня он сказал мне: «Убегу!» Я просила заведующего конбазой Норцова без моего ведома оленей им не давать, чтоб они тайком не уехали, — но разве это выход из положения? Приобщить к нашей жизни целые племена, самые отсталые, самые первобытные племена нашей страны, — разве это не великое дело? Ведь это же ясно: если эти останутся, за ними приедут другие, а если они убегут, никто больше не приедет. Мы сами своей черствостью, своим равнодушием толкаем их назад, в каменный век, вот что меня возмущает!