«Хитро придумано», — подумал я.

Из надписи я ничего нового не узнал. Обычное предупреждение, которое пишут на гробницах в назидание возможным вандалам. Что-то вроде: «Кто сюда придёт — тут и останется». Это могло означать только одно: я дошёл до погребальной камеры, а что важнее, до не разграбленной погребальной камеры. Это грозило новыми открытиями.

Я сфотографировал дверь и стал раздумывать, как мне попасть внутрь. Разумеется, никаких ручек или щеколд на двери не было, впору усомниться: а не обманка ли это? Или где-то должен быть спрятан открывающий эту дверь механизм. Я обшарил всё вокруг в поисках рычага — ничего. Я с досадой ударил кулаком в притолоку (хотя это было неразумно), удар глухо раскатился в тишине гробницы, с потолка опять посыпался песок. Кажется, один из камней над верхним левым углом двери немного сместился. Я дотянулся до него и легко вынул его из проёма (хотя, возможно, и это было неразумно), оттуда вырвался луч света — дневного света! — вместе с ним хлынул приторный запах благовоний. Я подтянулся и заглянул в отверстие, но свет меня ослепил, и я ничего не смог разглядеть. Невероятно! Откуда тут взяться дневному свету, если эта гробница погребена под песками? Или за этой дверью и скрывается ход наружу? Пальцы соскользнули, я едва не свалился, благо упёрся рукой в дверь, а она… легко, не то что без скрипа или скрежета, а вообще без звука приоткрылась, как будто не из камня была высечена, а из дерева или пластика. Мне даже не потребовалось усилий, чтобы полностью распахнуть её.

Я стоял у входа в узкий коридор, заворачивающий куда-то вбок. Факелов здесь не было, однако весь коридор был освещён мягким, не раздражающим взгляд светом, очень похожим на солнечный или собственно солнечным, и можно было разглядеть всё до мелочей, даже последнюю песчинку под ногами. Чудо из чудес! Я осторожно стукнул пальцем по стене, раздался гул. Чистое золото! По нему древний гравёр вырезал триптихами какие-то важные вехи в жизни (или смерти?) того, кому эта гробница принадлежала. Я сравнил первые три, и стало понятно, что они словно бы продолжают друг друга, рассказывая историю… погребения фараона. Опять это «Сем…» — и дальше скол. По верованиям египтян имя писалось, чтобы дух умершего (или Ба) смог вернуться к телу и воскреснуть уже в Загробном Мире. А что должно означать имя, стёртое наполовину? О таком я прежде не слышал.

Содержанию рисунков в триптихах я тоже поневоле удивился. На первом рисунке египтяне из похоронной процессии танцевали, вместо того чтобы скорбеть по умершему. Второй рисунок показывал, как тело фараона везёт на западный берег в Дом Золота кормчий-пёсиглав (Анубис или Дуамутеф, этих двоих я не различал). На третьем было тело фараона и пять бальзамировщиков, четверо из которых разбивали канопы, а пятый — пожирал внутренности умершего. На четвёртом рисунке Ба летел к саркофагу, чтобы воскресить мумию для загробной жизни (несмотря на столь странный ритуал, описанный в предыдущем рисунке). Что за странные вещи тут были изображены!

Пятая картинка привела меня в полное замешательство. На ней восставший из саркофага покойник прогонял Ба скипетром. Это было более чем странно: ни один из живших в те времена египтян не стал бы изображать в своей гробнице подобное, все египтяне жили надеждой на воскрешение в Загробном Мире. Как же можно отвергнуть эту идею ещё при жизни? Пирамиды строили задолго до смерти, стало быть, рисунки были сделаны по приказу самого фараона или с его ведома. Тут коридор заворачивал, и на углу было ещё одно, последнее изображение: воскресший неизвестно каким образом фараон принимает почести от коленопреклоненных египтян. Словом, есть над чем подумать.

«Если выберусь отсюда, — пробормотал я себе под нос, — и всё это опубликую, я прославлюсь на весь мир! Таких гробниц ещё никто не открывал!»

Наконец я оказался в склепе, а правильнее будет сказать: в «погребальной камере». Она поражала воображение: всё здесь было из золота. Высота камеры составляла всего лишь три человеческих роста, никаких окон или вообще отверстий, ведущих наружу, но здесь было так же светло, как и в коридоре, если даже не светлее: золото сияло, поблескивало отражениями и слепило глаза. На потолке ровными рядами были высечены строки: «Ночью плывут они по ней до края неба…» — совсем как в гробнице Сети I. Но на этом сходство двух гробниц и заканчивалось, всё остальное к канонам никакого отношения не имело.

Что сразу бросилось в глаза: в склепе не было каменного подобия мумии, которое обычно устанавливали на случай разграбления гробницы (Ба вернулось бы если не к самой мумии, так к её каменному подобию). Вторая (и не последняя) странность: здесь был только золотой саркофаг, а как известно, золотой обычно помещали в каменный. Я озадаченно почесал затылок и завертел головой.

На первый взгляд, остальное было как и во всех прочих пирамидах. В четырёх углах — золотые канопы Имсет, Хапи, Дуамутеф и Кебехсенуф, инкрустированные крупными драгоценными камнями. В центре камеры на золотом ложе, украшенном по углам вырезанными из белых кристаллов цветами лотоса (канделябры или чаши для благовоний?), покоился золотой саркофаг. Удивительное дело, на нём (как и во всей камере) не было ни пылинки! Искусная работа, должен признать: черты лица покойного были изображены в мельчайших подробностях, причём не стилизованные, а довольно реалистичные черты лица. Словно взяли и приклеили на саркофаг фотографию человека (чего уж точно быть не могло!). Всё было раскрашено эмалью и отлично сохранилось — ни трещинки! А вот имя, которое писалось сверху, было затёрто чёрной краской. Я присвистнул и сделал несколько снимков.

Когда я отступил на шаг, чтобы снять барельеф сбоку, я опять присвистнул. Вот так саркофаг! Ни на что не похоже! Обычно саркофаги египетских фараонов представляли собой ёмкость, которую накрывали плоской крышкой и запирали на восемь колышков. А у этого нижнее основание было плоское, крышка надевалась сверху, а колышки были сбоку. Но их было далеко не восемь! Я обошёл ложе и насчитал около ста штук. Кто-то позаботился, чтобы саркофаг был прочно заперт.

Что ещё казалось странным, так это то, что в погребальной камере терпко и свежо пахло благовониями, как будто мумию и канопы поместили сюда не тысячелетия назад, а совсем недавно.

Мне почудились какие-то шорохи. Будто сквозняк или какое-то шустрое насекомое… Я огляделся, даже заглянул под ложе, но ничего не обнаружил. Показалось, должно быть. Я махнул рукой и переключил внимание на стены камеры. Они представляли собой единое художественное полотно, изображающее сюжеты религиозного толка, но все фигуры как будто стягивались к центральному изображению фараона — необычному изображению! Согласно древнеегипетским традициям, фигуры всегда изображались в профиль, лицами в прошлое или будущее, и были лишены правдоподобности. Их можно было назвать не изображениями людей, а идеей об изображении людей. А фараон смотрел в настоящее, то есть был изображён анфас. Вот это точно открытие!

Фараон вышел ну прямо как живой! Может быть, он даже позировал живописцу, настолько детализированным было это изображение. Фараон был только в набедренной юбке и сандалиях. Никаких наплечников, клафта, парика и искусственной привязанной бородки! Длинные собственные волосы — немыслимая вещь для Египта! — корона на голове, лотос и скипетр в руках, а вокруг «анх» и заклинания. Понимал я не все слова, но всё-таки смог их прочесть.

«Ты единственный, сотворивший самого себя… и не знают твоей сущности… — гласили надписи. — Ты закован, рана твоя предписана… владыка вечности с тысячей имён, и открыты ему врата великие… и сделано, как он приказал, встань… сделал он… что ты стоишь, говорят они…»

Когда я дочитывал эти строки, мне показалось, что камера наполнилась свежим воздухом, как будто ветерок разогнал ненадолго запах благовоний своим лёгким дыханием. Я завертел головой и увидел несколько древних зеркал, использовавшихся для освещения. Вероятно, и в погребальной камере была потайная дверь, а иначе откуда тут взяться сквозняку и для чего эти зеркала? Нужно бы отправиться на поиски, но… я не справился с искушением.