«Лампочку, гады, разбили», — подумал Кирилл и пожалел, что сел в нишу на ящик, а не на рацию. Он вспомнил о времени и снова чиркнул зажигалкой. Было без двадцати час. Значит, Шрагин уже идет. Надо что–то делать! Уже нельзя ждать! Нельзя допустить, чтобы схватили Шрагина! Думать мешали автоматные очереди, стук пуль, нарастающая боль в плече.

Дверь затрещала. Кирилл взял гранату, сорвал с нее предохранитель и бросил ее к двери.

Последнее, что он увидел, было оранжевое пламя, метнувшееся снизу вверх. Взрыва он уже не слышал…

Шрагин услышал взрыв, когда находился от дома Кирилла шагах в ста. Он увидел, как крыша дома распахнулась, точно книжная обложка, и тотчас весь дом охватило пламя.

Он круто повернул и, дойдя до перекрестка, прижавшись к стене дома, стал наблюдать за улицей. Оттуда, от горящего дома, доносились неразборчивые крики. Потом к центру города промчался мотоциклист, а минут через десять к горящему дому проехала пожарная машина и за ней машина «скорой помощи».

«Всё. Связи нет, — думал он, машинально идя к своему дому. — Связи нет… Связи нет…» — Он думал о главном и еще не сознавал в этот страшный момент, что не стало веселого, неунывающего Кирилла.

Глава 39

За час до полудня Федорчук и Юля вышли на улицу — ничего особенного, просто муж с женой решили прогуляться по случаю воскресного дня. Они степенно и неторопливо обойдут свой квартал и у последнего поворота пройдут мимо Григоренко. Федорчук, не останавливаясь, скажет одно только слово: «Ждет», — и они пойдут дальше, к своему дому. Там они сядут у ворот на скамеечку и будут мирно беседовать, пока не увидят вдали приближающегося Шрагина. Тогда на скамеечке останется одна Юля, а Федорчук пройдет в сад — там его пост во время встречи Шрагина с Харченко.

На эту последнюю встречу с Харченко Шрагин шел, как всегда, собранный и уверенный в правильности своего решения.

И Григоренко, стоявшему, как положено, на перекрестке, и Юле, сидевшей на скамеечке, и Федорчуку, который встретил его в садике, — всем Шрагин хотел бы сказать: «Все в порядке, дорогие друзья, мы действуем…» Но он прошел мимо них молча.

Харченко сразу угадал настроение Шрагина и тоже держался уверенно.

— Горючее заправлено, мотор проверен. Осталось включить первую скорость, — сказал Харченко, улыбаясь. Уже несколько дней специально не брившийся, он неровно зарос темной щетиной. На нем была куртка, перешитая из старого армяка, и громадные новые сапоги. Свои каштановые вьющиеся волосы он остриг под машинку.

— Маршрут похода изучили? — спросил Шрагин… — Как стихи, даже все деревни запомнил.

— И по резервным маршрутам тоже?

— А как же… Если поход зависит от этого, считайте, что я по ту сторону фронта. А донесение у меня тут… — Харченко постучал пальцем по лбу и отдал текст донесения.

Шрагин поджег его и, когда бумага догорела, бросил в печь. И эта прошедшая в молчании простая процедура вдруг приобрела какую–то почти мистическую значимость, будто с этой исписанной бумагой сгорело все, что было периодом подготовки, и с этой минуты Харченко был уже в походе. Они долго молчали.

— Я знаю, Павел Петрович, как вам будет трудно, — первым рушил молчание Шрагин. Он хотел сказать Харченко «ты», но не мог пересилить себя. — Опасности вас ждут буквально на каждом шагу. Но земля, по которой вы будете идти, все–таки наша, родная. И наши люди вам будут помогать. И земля и люди… — Шрагин остановился, ему показалось, что он говорит совсем не теми словами, которые сейчас уместны.

— Я хочу сказать… — начал Харченко. — Для достижения цели я сделаю все. И если я все же не дойду, знайте — я погиб, как положено… каждому из нас.

— К чему этот разговор? — спросил Шрагин.

— Потеряться страшно, Игорь Николаевич, — не сразу ответил Харченко. — Какая–нибудь полицейская сволочь кончит меня в неизвестной деревушке… Даже могилы не будет. А у меня старики, я у них один–единственный.

— Вы не можете потеряться.

— Согласно плану похода я зайду к родителям Григоренко, — продолжал Харченко. — Хочу оставить у них записку, чтобы они прислали ее после войны моим старикам. Можно?

— Только сами спрячьте ее получше, — сказал Шрагин. Пора было прощаться. Шрагин встал. За ним поднялся Харченко.

— Вам надо хорошо выспаться, — сказал Шрагин.

— Не спится что–то…

— Все будет хорошо. Только поскорее возвращайтесь, — суховато и просто сказал Шрагин, будто речь шла о мирной командировке.

— Хотелось бы там, за фронтом, погулять малость без оглядки на гестапо, — попытался шутить Харченко.

— Ладно, вместе потом погуляем, — сказал Шрагин и вдруг запоздало улыбнулся шутке Харченко. Это сразу сблизило их. Они обнялись и несколько мгновений молча стояли, прижавшись друг к другу.

— У нас очень тяжело, — сказал Шрагин, освобождаясь от объятий.

— Знаю.

— И тем больше наши надежды на ваш поход.

— Сделаю все.

— Я сообщил о вашем походе. Дано указание ждать ваших позывных военной разведке всех фронтов. Вам немедленно окажут помощь…

— Все ясно, — сказал Харченко, протягивая руку. — До свидания.

— Да, до свидания, до скорого свидания, мы вас ждем, — быстро сказал Шрагин, сильно сжимая руку товарища.

В окно Шрагин видел, как Харченко проходил через сад, как его остановил Федорчук. Они обнялись, расцеловались трижды крест–накрест, Федорчук подтолкнул Харченко в спину и потом еще долго смотрел на закрывшуюся за ним калитку.

— Дойдет, Игорь Николаевич, дойдет, — сказал Федорчук, входя в дом. — И в честь его похода я подпалю свою нефтебазу. Увидите, что не зря я упросил вас оставить меня в городе.

Федорчук рассказал о своем плане. Он уже достал несколько бутылок с горючим, предназначавшихся для борьбы против танков. Горючку, слитую в ведро, он подожжет с помощью запального шнура.

— Пока шнур сгорит, я убегу, — закончил он свой рассказ. — И не только моих следов не останется, всей базы не найдут. Там же, кроме нефти, прорва бензина, керосина.

Они тщательно обсудили план диверсии, и Шрагин утвердил его с одним лишь условием, что Федорчук приступит к делу, только когда будет уверен в успехе каждого своего шага.

Договорились о встречах и явках на ближайшее будущее. Федорчук передал Шрагину подробное донесение Юли о разговоре летчиков в ее ресторане.

— Спасибо ей большущее, — сказал Шрагин. — Она всегда очень много важного передает.

Федорчук покраснел и тихо сказал:

— Я скажу ей… — Он молча прошелся по комнате и спросил: — Когда уходят наши?

— Я еду на несколько дней в Одессу. Попробую связаться там с подпольем, — может быть, решим перебраться туда, а не к партизанам. На эти дни вы остаетесь за меня, Григоренко предупрежден. Главное — осторожность…

На рассвете Харченко отправился в поход.

Он шел с Зиной, а впереди по обеим сторонам улицы шли Дымко и Григоренко. Перед мостом Григоренко перешел через улицу, и они вместе с Дымко остановились у перекрестка, делая вид, будто читают наклеенные на стене объявления. Остановились возле них и Харченко с Зиной.

— Гляди, подходящее объявление, — Дымко подтолкнул Харченко и прочитал: — «Располагая собственным домом и желанием счастья, пожилой мужчина ищет надежную спутницу жизни». Ты располагаешь желанием счастья?

— Еще как! — отозвался Харченко.

— Значит, порядок, — улыбнулся Дымко. — И мы все располагаем. Счастливого тебе пути.

Дымко и Григоренко, не оглядываясь, пошли обратно в город, а Харченко с Зиной направились к мосту. На случай, если их остановят, у Зины очень надежный документ — справка о работе на бирже. Харченко должен был сыграть роль рабочего, которого она наняла помочь ей принести дрова.

Но они беспрепятственно миновали мост, поднялись на взлобок берега, обошли территорию лагеря и там, где дорога вырывались на степные просторы, простились. Зина вдруг заплакала.

— Ну, чего ты, дурная! — растерялся Харченко.