А было это так…
В дверь директорского кабинета постучала и, не дожидаясь ответа, вошла секретарь. Эта видавшая виды сорокалетняя женщина выглядела взволнованно.
— Я прошу прощения… — Секретарь закашлялась в кулак.
— Что такое? — Директор оторвал свой взгляд от бумаг и вопросительно поднял брови.
— К вам просится на разговор Таня Ельцина.
— Что, прямо сейчас? И именно ко мне? Что-то серьезное?
— Да. — Секретарь виновато опустила глаза. — Не серьезное, скорее курьезное. Я бы не стала вас беспокоить, но… она же дочь секретаря обкома. Понимаете?
— Понимаю, — директор кивнул, — пусть войдет.
И в директорский кабинет впорхнула старшеклассница Танюша Ельцина. Она держала какой-то белый клочок бумажки, зажатый в кулак.
— Ну, Танюш, — директор приветливо указал жестом на кресло возле своего стола, — рассказывай. Что стряс-лось-то?
Таня послушно села и по-мальчишески встряхнула своей короткой каштановой стрижкой.
— Ой, такая история. Нужна ваша помощь… — Старшеклассница явно не знала, с чего начать, и даже стыдливо отвела глаза в сторону.
— Ну??? — надавил директор. — Ты же не в прятки ко мне тут пришла играть? Давай выкладывай, раз сама начала…
Таня вздохнула, нервно провела рукой по волосам и, разжав кулак, протянула директору мятую бумажку.
Директор с любопытством взял этот клочок, выдранный из школьной тетрадки в клеточку, и прочитал коряво написанную синей авторучкой фразу, в которой размашистые буквы плясали из стороны в сторону, видимо, от избытка чувств: «Таня, я тебя люблю!..»
Под этой фразой стояла подпись автора.
Директор сконфуженно покрутил записку в пальцах, посмотрел на нее и так и эдак и, наконец, перевел свой взгляд на Татьяну. В ее глазах вспыхнули искры торжества.
— Ну и что, Таня? Какой-то влюбленный парень тебе признался в любви. В вашем возрасте это часто случается… Но при чем тут я? Что я должен сделать?!
Таня округлила свои глаза.
— Как это — «что я должен сделать»? Известно что. Вызвать этого… парня на Совет школы! И объявить ему строгий выговор. С занесением в личное дело. Нет, лучше исключить из школы!
Большей нелепости директор в своей жизни еще не слышал.
— За что?!
— За нарушение дисциплины. В школы приходят, чтобы учиться, а не романы крутить!
— Но, может быть, парень просто пошутил…
— А потом от таких шуток у старшеклассниц рождаются внебрачные дети! И не забывайте, что я — дочь главы обкома!
Директор вздохнул.
Спустя пару дней в школе состоялось беспрецедентное собрание. Парень, написавший любовную записку Тане Ельциной, не знал, куда от стыда провалиться. Он покраснел от кончиков ушей до кончиков пальцев, а она стояла напротив него — гордая, независимая, упивающаяся своей властью над мужчинами…
По ее воле директор школы устроил весь этот театр… По ее воле этого несчастного влюбленного едва не выгнали из школы. Она — всемогущая принцесса, рожденная повелевать «сильным полом»!
Именно тогда в Татьяне и проявила себя ее психологическая суть — «власть над мужчинами». Доминанта характера, которая проявит себя в полной степени в середине 90-х, когда Таня станет «кремлевской принцессой».
В июле 1997 года она станет кремлевским советником — помощником президента страны, человеком, перед которым открыта дверь в реальную политическую власть. Она получит трамплин, о котором можно лишь мечтать. Но… она не хочет быть ни Маргатет Тэтчер, ни Кондолизой Райз, ни Мадлен Олбрайт… У нее другие интересы. Понятие «власти» у Татьяны смещено из политически-профессиональной в психологическую сферу И ей достаточно того, что у ее ног оказываются самые сильные мужчины «новой политической элиты». Она повелевает ими как марионетками — и упивается этим ощущением своего женского могущества.
Но об этом позже.
А пока наша Таня учится в школе и с виду кажется скромной и прилежной ученицей.
— Я хорошо помню Таню. До восьмого класса она была круглой отличницей, — вспоминает учительница географии Галина Стеблова. — Правда здоровье у нее было слабенькое, в старших классах она сильно болела и практически не посещала школу. Ее освободили от многих экзаменов, поэтому на золотую медаль она не могла претендовать. Меня очень удивило, что у Тани не было близких подруг, не было людей, к кому она проявляла бы больше теплоты и внимания, чем к другим. Она всех одноклассников держала на дистанции, на расстоянии от себя.
Партийные курьезы секретаря обкома
Ну а что ж думает сам первый секретарь Свердловского обкома о своей должности? Приведем цитату из его «Записок президента». Это красноречивее любых комментариев.
«Сегодня 7 ноября. Часть народа по привычке празднует, часть — иронически ухмыляется, глядя на красные знамена. Странное у меня отношение к этому празднику.
В Свердловске 7 ноября был для меня одним из самых напряженных рабочих дней. Организация народных торжеств в масштабе города с миллионным населением — занятие ответственное и утомительное. Однажды накануне праздника я возвращался в Свердловск. Ехать надо было километров шестьдесят, водитель сбился с пути, и в конце концов машина капитально застряла в какой-то канаве. Что делать? Темно, ничего не видно. В машине нет
телефона, связаться с городом невозможно. Посмотрели по карте: до ближайшей деревни восемнадцать километров. Время — одиннадцать вечера. А в девять утра я должен быть в Свердловске. Если первое лицо в области не появляется 7 ноября, в главный праздник страны, на трибуне — это не катастрофа, это хуже. Такого не может быть. Значит, он либо умер, либо его сняли. А я не умер, меня не сняли, я полтора часа пытался вытащить «газик» из канавы, и во втором часу ночи стало понятно, что сегодня мы на этой машине никуда не уедем. Что будет завтра?
А у нас было не как в Москве, где на Красную площадь выходили только представители коллективов и демонстрация продолжалась два часа. У нас шли семьями через главную площадь, проходил весь город, и длилось это часа четыре-пять. Глаза закрою — и вижу эти бесконечные колонны людей, украшенные флагами и цветами, улыбающиеся, счастливые лица.
…И вот мы втроем по колено в снегу в кромешной тьме бредем в сторону деревни, а я про себя считаю: по хорошей дороге быстрым шагом человек делает пять километров в час, значит, к тому времени, как мы по этому снегу добредем до деревни, уже утро настанет. Было градусов десять мороза, от нас валил пар. Вскоре мы уже падали с ног от усталости, хотелось лечь в снег и уснуть. Главное — не садиться, потом не встанешь… Один раз все-таки не выдержали, сели — и сразу моментальное расслабление, тянет в сон и потом встать просто невозможно. А шли по пашне, не по дороге.
Все-таки дошли до деревни часа в три ночи. Вся деревня, как назло, в дымину пьяная! В какой дом ни постучишь — все в стельку. Мы спрашиваем: где тут телефон, где можно трактор найти? Никто ничего ответить не может. Они уже вовсю празднуют.
Наконец нашли трактор. Посадили тракториста, тоже пьяного, с собой в кабину. Время уже к шести. Меня дрожь берет. Покажи, где телефон, кричу трактористу, где телефон!.. Ничего понять не может. Все-таки нашли сельсовет, открыли дверь, дозвонились до начальника областной милиции. Я говорю: операцию надо провести быстро, точно, как вы умеете. Первое: срочно высылайте вертолет на ближайшую трассу. На место, куда мы доедем на тракторе, вышлите трезвого водителя, чтобы трактор отправить обратно в деревню. Продумайте маршрут по городу, чтобы я успел быстро доехать до дома. (В городе уже перекрывают движение, строятся колонны. А жил я от площади буквально в трех минутах ходьбы.) Исполняйте! Я должен быть на трибуне в половине десятого, максимум без двадцати…
В девять мы добрались без приключений на тракторе до дороги, вертолет уже кружит. Летчик видит нас, садится. Я впрыгиваю в вертолет, взмываем. В полдесятого вертолет садится на площадку аэропорта, к самому трапу подъехали машины, «скорая» и ГАИ. Прекрасно сработали гаишники — по городу промчались за какие-то минуты. Милиция на несколько секунд останавливала колонны, «разрезала» их, мы проскакивали, и колонны продолжали движение. Прямо со свистом доехали до моего дома уже без пятнадцати десять. В этот момент я должен подниматься на трибуну. Дома все были предупреждены, и когда я открыл дверь, семья кинулась мне навстречу: кто с костюмом, кто с рубашкой, кто с галстуком. Все меня переодевали, а я в это время брился. С боем часов, в десять ноль-ноль, я торжественно поднялся на трибуну. Успел!
Почему-то обязательно нужно успеть на трибуну, не опозориться. Страшная тревога. При малейшем ощущении своей беспомощности, скованности охватывает меня эта знакомая тревога».