Демидова, бледная, с трясущимися от злости губами, подошла к двери, заперла ее и повернулась к сияющему Фану.

— Так вот, коммерсант, слушай и запоминай... Если пропадет хоть один пиджак или даже пуговица, — она перевела дыхание, чтобы говорить как можно спокойнее и убедительнее, — ты случайно выпадешь из вагона. Понятно?..

Фан опешил. Сначала он, изумленно моргая, смотрел на Александру Тимофеевну, потом разозлился:

— Да кто ты такая? Начальник мне, что ли? Я вот скажу кому следует, какая ты жена! — Он вновь забрался к себе на полку, ворча: — Обзывают как хотят, грозят... — Он посмотрел на Александру Тимофеевну и перестал расстегивать рубашку: — Так, ладно... Давай выходи! Я хочу раздеться и лечь.

— Пожалуйста, я не смотрю.

Александра Тимофеевна отвернулась, продолжая наблюдать за Чадьяровым в зеркало.

— Да что же это такое! — возмутился Фан. — Вот прицепилась! Могу я хоть штаны снять в одиночестве?.. Когда ты переодеваешься, я по часу торчу в коридоре. А ну давай выходи!

Александра Тимофеевна хотела что-то ответить, но сдержалась и вышла, хлопнув дверью.

«Та-ак, — подумал Чадьяров, слезая с полки и запирая дверь на замок. — Не ждал я такой страсти по поводу моих туалетов!» Он осторожно снял с вешалки один из новых костюмов, проверил карманы, потом то же сделал с другим и уже отложил было его, собираясь взять последний, как под рукой, сквозь подкладку, прощупал лист бумаги. «Ну вот», — обрадовался он, быстро вынул из своего бритвенного станка лезвие и аккуратно подпорол подкладку. В руках у него оказался тонкий листок. Сверху было написано: Мандат, ниже — текст: «Предъявитель сего является командиром Красной Армии и выполняет важнейшее задание по борьбе с врагами Родины. Настоящим предписывается всякое содействие граждан и организаций», подпись и круглая печать.

У Чадьярова не было времени анализировать смысл находки, нужно было торопиться. Он сложил листок вчетверо и спрятал в карман. Оторвал приблизительно такой же по размеру кусок газеты, сунул его в пиджак под подкладку и, найдя в корзинке Демидовой иголку с ниткой, зашил распоротое место.

Когда Александра Тимофеевна вошла в купе, Фан лежал на своей полке, отвернувшись к стене. «Хоть бы пристал разочек, — с раздражением подумала она, — с таким бы удовольствием отхлестала его по трусливой роже...»

Она взглянула на висевшие на вешалке костюмы — все было по-старому. Александра Тимофеевна разделась, легла и, засыпая, вдруг тихо засмеялась, вспомнив угрозу Фана пожаловаться кому-то на нее.

А Чадьяров продолжал размышлять: «Итак, в один из костюмов несчастного Фана, который пока ничего не знает, кроме того, что послан по заданию японской разведки, зашит мандат командира Красной Армии. О нем он тоже не знает. Мало того, об этом мандате известно его напарнице, но, судя по всему, она имеет строжайший приказ держать это в тайне. Следовательно, либо тогда, когда Фан будет получать задание, ему сообщат и о мандате и о пистолете, либо и то и другое должны найти помимо него...»

Чадьяров мысленно проиграл приблизительную ситуацию, в которой могли бы «сработать» найденные им вещи. Если, допустим, представитель власти спросит у Фана, его ли это костюмы, он, естественно, ответит, что костюмы его. При желании в одном из пиджаков очень нетрудно обнаружить мандат. А признавшись, что костюмы его, он будет лишен возможности доказать, что документ, вшитый в его пиджак, принадлежит не ему. Значит, нужно выяснить, кому все это нужно и каким образом должно быть пущено в ход.

«Да, — думал Чадьяров, — бедный Фан стал маленьким винтиком в очень сложном и серьезном механизме...»

Только 17 мая Пашу Фокина освободили из полицейского участка. Вернее, просто вытолкнули за ворота, в отличие от Федоровского, которого отпустили через четверть часа, после того как привели в участок.

Паша изменился: он был небрит, нечесан, одет в мятые короткие, до щиколотки, китайские штаны, такую же куртку. Когда ворота закрыли, Паша заколотил в них:

— Сатрапы! Вы за это ответите! Два дня честного инженера в каземате ни за что держали! Позовите начальника, хуже будет!

Собралась толпа, но Паша ни на кого не обращал внимания.

— Отдайте документы! Вещи! Я пожалуюсь!

— Это куда же? Очень интересно, — спросил из толпы князь, повар из «Лотоса».

В кабаре еще шел ремонт, работы не было, и потому Сергей Александрович с утра мог позволить себе прогуливаться, наслаждаясь солнцем, распустившейся молодой листвой на деревьях.

— Найду, найду куда! — огрызнулся Паша.

Ворота приоткрылись, вышли трое полицейских, взяли Пашу под руки, приподняли и, несмотря на отчаянное его сопротивление, перенесли на другую сторону улицы. Появившийся затем в воротах поручик Федоровский бросил на тротуар Пашину шляпу и сильным ударом ноги, как футбольный мяч, отправил ее вдоль улицы. Полицейские расхохотались.

— Что, поручик, — неодобрительно спросил князь, — такими шутками теперь свой хлеб отрабатываете?

— А ваше сиятельство шло бы щи варить! — злобно оскалился Федоровский, скрываясь за воротами.

Князь подошел к растерянному Паше, сочувственно тронул его за плечо:

— Молодой человек, чего вы добиваетесь? Мой вам совет: держитесь от этих молодчиков подальше. Еще спасибо скажите, что дешево отделались.

— Я еще им спасибо должен сказать?! — Паша задохнулся от негодования. — Ни за что забрали, избили, раздели, ни денег, ни документов — и спасибо! Не-ет, не на того нарвались! — Паша круто повернулся и решительно зашагал по улице.

Прохожие в изумлении оглядывались на него: не часто увидишь человека, шагающего по тротуару без обуви, в одних белых гольфах. Но Паше было не до них.

Швейцар отеля «Палас», где Паша так счастливо начал свою новую жизнь, бледный от ужаса, преградил ему дорогу.

— В чем дело? — недовольно спросил Паша.

— Что вам угодно? — привстал из-за стойки портье.

— Мне угодно пройти в свой номер, переодеться. И навести порядок в этом городе, — с достоинством ответил Паша. — Прикажите пропустить добром.

— Это невозможно, — бесстрастно ответил портье. — Мы не держим клиентов, которые сидят по нескольку дней в участке за пьяные скандалы.

— Что?! — задыхаясь, выкрикнул Паша. — А ну повтори!

Портье взялся за телефонную трубку. Паша понял, что шуметь и здесь невыгодно.

— Позвольте, я вам объясню... — начал он. — Я пострадал абсолютно ни за что. Я вам подробно расскажу, и вы поймете!

— Не надо мне ничего рассказывать! — замахал руками портье. — Здесь были господа из полиции и ваши соотечественники, они все уже рассказали, кстати, и вещи ваши просмотрели.

— Знаю я, что они могли рассказать! — нетерпеливо перебил его Паша. — Это же бандиты! Вы сейчас все поймете.

Но портье уже не слушал его. Швейцар вынес какой-то мешок и положил к Пашиным ногам.

— Что это? — Паша удивленно заглянул в мешок — там лежали его изрезанные, изуродованные вещи: порванные рубашки, лохмотья, оставшиеся от костюмов.

Фокин заплакал. Потом подхватил мешок и вышел на улицу. Правда, вскоре успокоился, посидев на скамеечке в сквере, — надежда все же не покидала его.

Когда он проходил мимо «Лотоса», его окликнул Шпазма.

— Ну как там эмигрантский комитет? Новую форму выдали?

Фокин внимательно посмотрел на Илью Алексеевича, пытаясь его вспомнить, и вдруг узнал.

— Ах, это вы! — Он радостно улыбнулся и, подойдя ближе к сидевшему на стуле Шпазме, опустился на свой мешок. — Вы говорите: новая форма. А это я специально купил, для местного колорита. А вообще, у меня все нормально. С работой просто отлично. Уже договорился. Иду в одно приличное место. Инженером. Главным...

Он собирался врать дальше, но его прервал голос князя:

— Чего он там городит? — Сергей Александрович уже давно стоял в дверях и слушал Пашину болтовню. — Побили его в полиции, отобрали деньги, документы, а судя по мешку, и с квартиры выкинули. Стыдно слушать, сударь...