– Сметаной подманить, что ли?.. Эй ты! Ты не кошка, ты канарейка! Лети, не бойся!

– Кс-кс-кс… Не хочет, тупица. Вот вам – наука! Из благороднейшего животного идиота сделали.

Саня снял туфли, сел на траву, подмяв под себя пятки:

– Смотри, что получается. Допустим, постарел я, значит, вдруг. Ну, или заболел там. А тут как раз, как ты говоришь, приговаривают какого-то негодяя к смертной казни. Сидит он в камере, ждет приговора, смеется над моими сединами и таит злобу на все наше уважаемое общество. А мы берем и запихиваем мое сознание в него. Сознание этого негодяя, понятно, отправляем в заслуженное небытие. Возмездие свершилось – общество счастливо. А я опять молод, красив, ловлю еще тысячу кроликов, приношу пользу обществу. Только, чур, я первый в очереди – я придумал.

– Может быть, может быть… Да, Шурик, так оно скорее всего и будет. Но как же его все-таки достать? Надо лестницу найти…

– Или… богатый и, допустим, больной, всегда может купить тело бедного. Как тебе такие перспективы? – продолжал философствовать Саня, не слушая товарища.

– Это, друг, ужасные перспективы. Была трансплантация органов, а теперь людьми торговать начнут.

– Ну, это да… Есть о чем задуматься.

– Есть, – согласился Игорь, озабоченно глядя наверх. – Отец говорит, заглохнуть все может. Как с клонированием. И может быть, это правильно. Как открытие – интересно. А вот с точки зрения морали… Богатенькие будут изнашивать тела и менять их, как рубашки. Пользоваться и выбрасывать. Потаскал – и на помойку. Наркотики, пьянство, секс – никаких тормозов, инстинкта самосохранения, – мир-аттракцион. Навсегда. Поизносился за год, новеньким обзавелся – вот кому счастье.

– Как жалко, – Саня задумался, опустив голову. – Что-то ты меня расстроил.

– Не готовы мы еще к таким открытиям, вот что думаю. Дикари мы еще. Кстати, о дикарях: ты чего этому «папуасу» обещал? – Игорь отвлекся от кролика и подозрительно посмотрел на друга.

– Глыбе, толстому?

– Он не толстый – он жирный. Шура, если перед каждой скотиной будешь прогибаться, то… Вот чего ты его не послал? Ты ж говорил: «С понедельника я новый человек», и что? Делаешь за него реферат?

– Он застал меня врасплох.

– В очередной раз. Вернее, как всегда. Блин, Алекс, хватит искать оправдание своей трусости…

Саня сделал сердитое лицо, уперся руками в землю, поднялся и, стоя на одной ноге, стал натягивать туфель, приговаривая:

– Ты боец, ну, конечно. Ты так решил. А я так – флегма безвольная. Только ошибочка, дружок. Ты живешь по правилам, которые принял, и решил, что они твои. Думаешь, что их тебе не навязывали. Ага! По-твоему, ты живешь, как тебе удобно? Ага! Только хрен! Помнишь, как в детстве тебе мама запретила в походы ходить? А ты стал рассказывать, что это пустая трата времени. Ты читал книги, которые читать не хотел, ездил на олимпиады, которые терпеть не мог.

Ты подводником мечтал стать, а кем будешь? Это ты живешь по указке!.. А я… А я просто добрый. Это не трусость, это доброта. И к тому же, вот если честно… Ты не даешь себя в обиду, – хорошо. А сколько раз тебе ломали нос? Два раза. Помнишь операции? Нос был синий, опухший. Три месяца ты мучился… И кому и что этим доказал? Ты не прощаешь обиды. Ну, это твое дело. Я не вмешиваюсь. А я прощаю, зато вот, – Саня задрал лицо вверх и указал пальцем на нос. – Его не ломали ни разу. Целенький, здоровенький, воздух тянет – пылесосы завидуют!

Игорь поднялся, оскалился и, похлопывая друга по плечу, тихо промолвил:

– Поздравляю. Молодчина. Знаешь, я сам его достану. Дуй на лекцию… И это… – запнулся, покусал нижнюю губу, подбирая слова. – Я думал, ты можешь измениться. А ты и не хочешь даже. Мне не нужен такой друг. Я всегда всем говорил: «Он себя еще покажет!» Но я ошибся, – Игорь задумался и добавил с обидой в голосе: – Значит, по-твоему, я мнения не имею, поддакиваю всем. По указке живу…

– Ну, я этого не говорил, – как бы оправдываясь, сказал Саня.

– Нет, именно это ты и сказал.

– Обиделся, что ли?

– Нет. Просто не люблю лицемеров.

– О, я не только трус, но и лицемер!

– Да, лицемер.

– Все, пока! – Саня резко развернулся и быстрыми шагами направился в сторону института.

– Шестери усердней! Береги нос! – крикнул вслед Игорь.

Хуши сказал: «Тайные поклонники похожи на мигающие в ночном небе самолеты. Все время думаешь, а зачем они тебе нужны?»

Обычно Рита приходила на лекции загодя. Крайние ряды возле окна – ее любимые. Она всегда занимала два соседних стула для подружек. И пока зал медленно наполнялся, пока никто не просил советов, не отвлекал расспросами и жалобами, погружалась в чтение.

Каждое утро изо дня в день, вот уже полтора года, в почтовом ящике ее ждал конверт. Открывала она его не сразу, растягивала удовольствие, думая, кем он назовет ее сегодня? О чем расскажет? Наслаждалась предвкушением, пока отец или Вадим, претендент на роль жениха, подвозили ее к институту.

Как приятно получать доброе, волнующее, долгожданное письмо. Ни электронную почту, ни смс, а именно вот такое, написанное торопливым, неровным почерком. Оно приходит откуда-то издалека, из прошлых романтических времен. Обратный адрес и имя отправителя вымышлены… Зачитанные измятые страницы незаметно оккупировали два выдвижных ящика ее письменного стола.

Как-то по глупости она рассказала о тайном воздыхателе Вадиму, и тот устроил сцену. Наверное, ей хотелось, чтобы молодой человек немного поревновал. Когда ей изрядно надоела его ревность, она велела ему заткнуться и быть мужчиной. И еще сказала что-то обидное, из-за чего он побагровел, но все-таки замолчал и больше к разговору об этом не возвращался. Рита знала, что умнее его, и он догадывался, поэтому никогда не спорил и покорно капитулировал перед каждым капризом.

Пока студенты рассаживались, она, читая письмо, украдкой поглядывала по сторонам. Это тоже стало своего рода привычкой. Стоило поймать чей-то взгляд, как тут же примеряла к этому человеку только что прочитанное. «Может, он? А почему бы и нет? Впрочем, не думаю, вряд ли».

Письма были очень необычны и трогательны. Это были откровения. Их писал добрый, наблюдательный человек. Ах, как он умел восторгаться мелочами, тем, как колышутся листья кустарника, как ветер вдруг проносится по открытой воде, как «шумит» над головой молодая луна… Но самое главное, конечно, – он восхищался ею, Ритой. Казалось, он всегда рядом, ловит каждое движение, знает ее мысли и настроения. Его беспокоит, когда она расстроена. И тогда письма полны тревоги за ее здоровье, не обидел ли кто? Ценят ли ее? Любят? Каждой строчкой сопереживает, будто и сам испытывает физические муки от ее неудач. Но стоит девушке засмеяться, просто улыбнуться, и завтра же тайный воздыхатель расскажет, как он счастлив. Как радовался дождю, как весь вечер беспричинно улыбался прохожим, как ему захотелось сделать счастливыми всех, и он подобрал на улице котенка, а потом зашел на сайт начинающих поэтов и написал миллион теплых отзывов, звонил друзьям, говорил, как по ним скучает, как любит их.

Однако никто из ее знакомых не умел и не стал бы писать таких писем. Как узнать, кто он? Как увидеть его? А если вдруг исчезнет… Ведь она так привыкла. Ей давно уже хотелось говорить с ним, писать ответы.

«Вчера я караулил тебя у окна, – писал он в последнем письме. – Все ждал, когда засверкает синяя крыша его машины. Я перестал любить синие машины. А если вижу такую, всегда в ожидании, что из нее выйдешь ты. Но, увы. Я устал каждую провожать взглядом.

Пусть он купит себе что-нибудь фиолетовое или хотя бы желтое. В нашем городе слишком много синих машин. Если хочет обладать самой оригинальной из женщин, пусть начнет с автомобиля. Впрочем, может, теперь и не стоит?

Никто не подвез. Ты пришла сама. Мне нравится, как ты ходишь. Эти ноги должны чаще ходить. У них это потрясающе получается. Но туфли мне не нравятся. Они делают тебе больно. Ты ступаешь, и в груди у меня все сжимается. А когда ты подвернула каблук, у меня даже в глазах потемнело. Показалось – небо изваляли в грязи. То вдруг послышалось, что кто-то играет на расстроенном пианино, – и запахло холодом, и упала картина с треноги, и растеклись масляные краски по полотну. Эту картину, я не придумал ее, веришь, вдруг увидел в коридоре на третьем этаже. Вся в пыли, давно там висит. Но теперь знаю, почему она такая. Я стал верить, – то, что происходит с нами сейчас, отражается на нашем прошлом. Вчера ты грустила, значит, когда-то давно, может, миллион лет назад, гремел гром, лил дождь, с гор несся поток, и люди тонули в своих пещерах. Не грусти, пожалей их. Пусть будет солнце.