— Эта ваша софистика! Моя парализация — это вовсе не лишний вес. Дело более серьёзное!

— Вот и ведите себя серьёзно. Заладили одно и то же: бесполезно, не получится… Если вы себя на это настроите, точно не получится. Что, разве так сложно постараться поверить в лучшее? Я уж не говорю «поверить», хотя бы постараться. А говорить, что всё впустую, конечно, легче. Только стоит ли?

— Вы, Селестен, всегда преуспеваете в том, что делаете: отчитываете меня, как мальчишку.

— Простите, если это прозвучало именно так, — нахмурился музыкант. — Я ведь уже говорил, что проповеди читать вам не собираюсь. Но говорить то, что думаю, я буду. Может, тогда вы поймёте, что я во многом прав.

— Во всём правы?

Нет, во всём прав один только Всевышний. Каждый имеет право на ошибку, но не у всякого есть возможность её исправить. Я, возможно, не прав, но я всё-таки считаю, что бороться нужно до конца. Пусть меня в очередной раз забросают камнями, но я своего мнения не изменю. Хотите вы того или нет, но за ваше выздоровление я буду бороться. И мне было бы легче, если бы вы мне в этом помогли. Без вашего участия это будет сделать довольно-таки сложно. Но я это сделаю, пусть мне придётся потратить на это всю мою силу! Я не искуплю этим своих грехов, — продолжал он после молчания, — но мне будет легче, если я смогу помочь ещё одному из тех, кого я прежде хотел погубить. Возможно, когда-нибудь я смогу… — Он не договорил, но тоска в его взоре вспыхнула с новой силой, а на длинных ресницах задрожали слёзы.

А Ален с новой силой осознал, что у Селестена в прошлом кроется тайна. И причём такая, что к ней лучше не приближаться. Дьюар не понял, а осознал это каким-то восьмым чувством. Он решил об этом ничего не говорить и не цепляться к словам Селестена — а таких моментов, к которым можно было прицепиться, в речи юноши было предостаточно — и перевёл разговор на другую тему.

— Я вас расстроил, Селестен, — сконфуженно сказал мужчина, — но я обещаю вам исправиться.

— Обещаете? Лучше не обещайте, а просто исправьтесь, — ответил юноша, сосредоточенно глядя куда-то в пространство. — Сделаете это?

Дьюар кивнул.

— И поговорим о чём-нибудь другом.

Мужчина подложил под голову ещё одну подушку и предложил:

— Мы в прошлый раз говорили о самоубийствах.

— Хотите продолжить тему суицида?

— Нет, тему жизни после смерти. Мне очень интересно, Селестен. А вернее, интересно узнать ваше мнение.

— Что именно вы хотите знать? — ровно спросил музыкант.

— Вы вообще верите, что жизнь после смерти существует?

— Верю ли я? Я знаю.

— Знаете?!

— Будем считать, что да, — уклончиво ответил юноша. — Доказывать вам я ничего не буду, просто поверьте мне на слово. Иной мир есть, и вы туда непременно попадёте, но это будет ещё нескоро. Зачем вам думать о смерти?

— Я просто часто думаю… на что это похоже, если оно есть? А иногда мне думается, что этого нет, и где-то внутри всё холодеет от страха и такой ужас пронзает, что хочется кричать… — Зрачки Алена расширились.

— А вы не пробовали помолиться? Или хотя бы обратиться мысленно к вашему ангелу-хранителю? Это бы вам помогло: стало бы спокойнее на душе.

— Жаль, что вы не мой ангел-хранитель, — с искренним сожалением сказал Дьюар.

— Увы, нет: не хранитель, не ваш… да, похоже, что и не ангел тоже. — Он улыбнулся, но глаза его остались серьёзными. — Но не превращайте мои слова в шутку! Я говорил с вами серьёзно.

— Я тоже.

— Вы неисправимы, Ален. — На этот раз Селестен и вправду улыбнулся.

— А вы?

— Я уже не изменюсь, а у вас ещё есть шанс.

— А вам не кажется, что некоторые слова должны были стоять на другом месте?

— Я хотел сказать только то, что сказал. Не больше и не меньше.

— Это прозвучало немного странно… — осторожно начал Ален.

— В своё время вы всё поймёте.

«Знать бы, когда это время наступит!» — подумалось Дьюару.

В углу промелькнул серый силуэт мыши, пробежавшей под шкаф. Ален проследил за ней глазами и попросил:

— Когда увидите мадам Кристи, передайте ей, пожалуйста, чтобы она поставила здесь мышеловку.

— Зачем?

— Тут полно мышей. Боюсь, они могут попортить ковры.

— Только поэтому вы хотите лишить их жизни? — Юноша изогнул бровь.

— Это вредители.

— Ах да, вредители! — Трудно описать, каким тоном это было сказано, но что в этом тоне присутствовала ирония — было ясно.

Дьюар уточнил:

— Вредители, которые разносят заразу.

— О чёрной смерти уже давно ничего слышно не было, насколько я помню. Не стоит лишать живое существо жизни без причины. Да и вообще не стоит. Против этого есть и особая заповедь.

— Она же касается людей? — удивился Ален.

— Разве там так написано? — в свою очередь удивился Селестен. — Что-то не припомню.

— Знаете, живи мы с вами в Средневековье, инквизиторы бы запросто могли сжечь вас на костре!

Юноша расхохотался:

— Вряд ли бы им это удалось, уж поверьте! — Тут же он стал серьёзным: — А если честно, то всё ведь зависит от того, как мы понимаем ту или иную вещь, не так ли? Вот моё мнение: всякая живая тварь, сотворённая Всевышним, имеет право на жизнь.

— Даже змей, искусивший Еву?

Селестен слегка покраснел, неясно почему, и продолжил с запинкой:

— Какою бы плохою она ни была… — А потом он сказал твёрдо, уже безо всяких колебаний: — Если она, конечно, не осознаёт, что недостойна этого права.

— Это тоже одна из тех вещей, которые я должен понять «когда-нибудь однажды»? — поинтересовался Ален.

— Считайте, что да.

— Надеюсь, что я действительно это пойму… когда-нибудь.

— Может быть, даже скорее, чем вы предполагаете. — Селестен осторожно подоткнул одеяло и встал.

— Уже уходите? — слабо спросил больной с такой фатальностью, с какой осуждённые на казнь говорят последнее желание.

— Пока ещё нет. — Юноша вновь присел на кровать. — Через несколько минут. Так передать мадам Кристи насчёт мышеловки?

— Пожалуй, не стоит.

— А как же зараза? — искушая, вопросил Труавиль.

Ален рассмеялся:

— Да ну вас, Селестен! Неужто теперь вы собираетесь убеждать меня в обратном?

— Нет, зачем же… Просто вы поразительно легко изменили своё мнение. Вас так легко смутить, или вы просто мне подыграли?

— У меня не было какого-то определённого мнения на этот счёт, правда. Ваше мне показалось довольно… человечным.

— Спасибо… — Голос музыканта неожиданно сорвался, точно его эти слова тронули.

— За что? — удивился Дьюар.

— То, что вы сказали… это лучшая вещь, которую я слышал в своей жизни… сказать, что мои мысли человечны…

— Гуманны, я имел в виду, — поправился больной. — Но я вас не понимаю. Сегодня вы, Селестен, говорите много странных вещей… которые я не совсем понимаю… совсем не понимаю, если честно!

— Не беда, Ален. Но всё равно спасибо вам. Вы этими словами… О, если бы и Он тоже думал так! — в его голосе прозвучало отчаянье.

— Кто это Он?

— Я вам не могу этого сказать, поэтому не спрашивайте… Уже поздно, я пойду.

Но, прежде чем встать, Селестен взял руку Алена в свои ладони и сжал её с признательностью. Потом он, словно смутившись, поспешно выпустил руку Алена, поднялся и вышел.

Дьюар чувствовал себя просто замечательно, поскольку в глазах юноши прочитал симпатию. Хотя он до сих пор не понял, что же Труавиль имел в виду.

«Странно, странно, всё это чертовски странно, — подумал мужчина, скрестив руки на груди и постукивая пальцами по плечам. — Как мне разобраться во всём этом? И возможно ли вообще в этом разобраться? Хотел бы я быть каким-нибудь знаменитым сыщиком, которому разгадать любую, даже самую сложную загадку так же легко, как сосчитать до пяти или даже до трёх».

Но, к сожалению (а может, и к счастью), Ален не был сыщиком, а был всего лишь больным, прикованным к постели, который зависел от своей домоправительницы и жил надеждами встречи с тем, кого никак не мог разгадать, как бы ни старался.