— Но как… — Мужчина даже слов подходящих не мог отыскать. — Как вы это делаете? Как вы это сделали?

Селестен приложил палец к губам:

— Пусть это останется тайной. Главное то, что вы получили неоспоримые, я надеюсь, доказательства. Как, верите?

— Невероятно, но верю. Хорошо ещё, что я не попросил вас убедить меня в том, что левитация возможна или что люди могут проходить сквозь стены!

— А что в этом такого?

— Знаете, если бы вы у меня на глазах исчезли или взлетели, я бы точно повредился в рассудке, — покачал головой Ален.

— Теперь верите, что нет ничего невозможного?

— Я теперь готов поверить во что угодно.

— Тогда я говорю вам: вы скоро выздоровеете, — твёрдо сказал музыкант.

Мужчина, ещё не вполне пришедший в себя, кивнул.

— Вот и хорошо, — обрадовался Селестен. — Теперь-то вы понимаете, что я имею в виду, говоря о силе веры?

— Кажется, теперь понимаю. Ох, Селестен, вы меня шокировали! Взять и прочесть мысли… Скажите хоть, по крайней мере, где вы этому научились?

— Не могу.

— Ещё одна печать?

— Вроде того. Не сейчас. Потом сами поймёте.

— Опять «потом»? — криво улыбнулся больной.

Юноша погрозил ему пальцем:

— Никакой меланхолии!

— Это не меланхолия, — возразил мужчина.

— Чем бы это ни было, не вздумайте! Не впадайте снова в эту спячку. Ведь весна на дворе…

Ален потёр лоб, который разломила внезапная головная боль:

— Весна, перепады в настроении и плохое самочувствие.

— Это обратная сторона. Почему не сказать так: весна, подснежники…

«Под снегом и такие нежные…» — мысль стучала в больной висок, забивая невидимые гвозди.

Дьюар закрыл лицо руками:

— Будьте так добры, Селестен, сходите вниз и попросите у мадам Кристи таблетку…

После паузы холодные руки легли на руки Алена и отвели их от его лица. Мужчина увидел, что Селестен сидит рядом, и это его удивило: он совершенно бесшумно, получается, подошёл и сел на кровать. А вместе с тем Дьюар знал, что это сделать невозможно, поскольку половица немилосердно скрипит. И тут только до больного дошло — и несколько его обескуражило, — что он ни разу не слышал скрипа, когда юноша ходил по комнате: входил, шёл к фортепьяно или к окну, садился возле кровати — и всё по этой скрипящей половице. Насколько же лёгким нужно быть, чтобы ходить практически бесшумно?

Юноша положил руку Алену на лоб:

— Очень болит?

— Признаться, да.

Признаться, это всё отступило на второй план, и хотя боль всё ещё была, мужчина перестал обращать на неё внимание. Ведь музыкант был так близко!

— Сейчас всё пройдёт.

Невероятно, но боль исчезла. Необыкновенно легко стало, словно на этом свете вообще не существовало боли.

Юноша, слегка улыбаясь, смотрел на больного. Косой луч солнца падал на него из окна и придавал его профилю необыкновенный ореол: точно лицо было обведено какой-то золотистой краской, излучавшей мерцание или даже сияние, похожее на то, каким живописцы наделяют святых на своих полотнах: светящаяся аура.

«Как же я его люблю!» — подумал Дьюар.

— Боль прошла? — спросил музыкант.

— Вы необыкновенный человек, Селестен! Вам всё подвластно.

— О, если бы всё! — с лёгкой горечью сказал тот. — Если бы всё было так просто!

— Что тогда?

— Если бы всё было мне подвластно, я бы… — В глазах его вдруг что-то нехорошо сверкнуло.

И Дьюар увидел — впрочем, это могло ему только показаться, — что в этот момент свет солнца отодвинулся от фигуры Селестена, словно отпрянул… «Глупости, игра воображения», — тут же возразил он сам себе.

Юноша тряхнул кудрями, как будто отгоняя от себя дурные мысли:

— Нет! Если бы мне всё было подвластно… Ах, какое искушение сказать другое! Я бы постарался изменить этот мир к лучшему. Я сделал бы так, чтобы не было горестей…

Он говорил, всё больше воодушевляясь, а Алену чудилось, что свет опять подплыл к юноше и обволакивал его, окружая золотым сиянием.

— Да, — с жаром продолжал Селестен, — если бы такое было возможно, я бы сделал именно так.

— Вы замечательный, Селестен! — почти с восхищением воскликнул Дьюар.

— Знали бы вы, чего мне это стоит! — с грустью сказал музыкант.

— О чём вы, Селестен? — непонимающе спросил мужчина.

— Не берите в голову, Ален, не берите в голову.

Труавиль взъерошил свои волосы, и они рассыпались по плечам, словно поток водопада, низвергающийся со скалы в реку: свет солнца сверкал в прядях, наполняя их жизнью, причём потусторонней жизнью, в них была какая-то тайна. Его волосы слегка зашелестели, рассыпавшись, как шелестит листва, пробуждаемая утренним ветерком…

— Вы замечательный, Селестен, — ещё раз повторил Ален. — Не вы ли ожидаемый всеми Мессия?

— Нет, Ален. Его время ещё не пришло. Что я такое? Я и сам порой не знаю. Не гадайте об этом.

— Я помню. Вы мне сказали, что разгадать вас невозможно. Я и не стараюсь. Я просто пытаюсь вас понять.

— Ну и как, получается?

— Не очень, если честно.

— Ну, не беда. Возможно, со временем. А нет — тоже не беда. Есть тысячи вещей, которые требуют объяснения.

— Это верно, — согласился Ален. — И тысячи вопросов, ждущих ответа. Например, почему трава зелёная или откуда ветер дует.

Селестен рассмеялся:

— Я имел в виду что-то более серьёзное — вопросы бытия. Познавать мир…

— Зная, что никогда не познаешь его до конца?

— Естественно! Мир бесконечен. Сознание бесконечно. Так и должно быть. Время же бесконечно и конечно одновременно. Бесконечно вообще и конечно в частном.

— То есть?

— Мне пора, — сказал Труавиль, — вот что я имел в виду.

— Хорошо, — со вздохом согласился Ален. — Но вечером…

— Приду. — Селестен бесшумно прошёл к двери и растворился за ней.

Ален остался один. Вокруг было пусто, но вокруг было время.

Время, которое не кончается.

Время, которое истекало.

Время подумать над тем, как провести время до того времени, когда придёт время Селестена.

Время понять временность времени и его же неизменность — вневременность.

Но на это требовалось время.

Комментарий к Глава 10

сторге (греч.) — любовь-дружба

========== Глава 11 ==========

Что-то странное происходило. После того разговора Ален ни о чём другом думать не мог.

Селестен… Селестен… Селестен…

Почему так?

Эти странные искусы, несомненно, подбрасывал ему сам Астральный Князь, внушая совершенно недопустимые мысли и настроения. Хотелось быть Верленом, чтобы обладать Рембо.

Внезапно и на болезнь он взглянул другими глазами. Счастье, что с ним случилось такое несчастье, как бы странно или нелепо это ни звучало. Не будь болезни, что вообще было бы? А с другой стороны, благословенна эта болезнь: благодаря ей он не наделает глупостей. Таких, что потом не расхлебаешь.

Возможность тихо и молчаливо страдать. Но в страданиях очищается душа. Она становится светлее и легче, приближаясь к душе Идеальной, почти недостижимой.

Ален и не хотел к этому приближаться. Ведь он не был ни святым, ни грешником, а обычным человеком. Он думал в этот день о многом. Но это «многое» сводилось в принципе к одному: к его другу… или чуть более.

Дьюара не беспокоило сейчас, что это чувство — чувство любви к Селестену — живёт в нём, но его волновало то, что иногда, сам того не желая, он придавал этому светлому, доброму, дарящему надежду чувству какие-то пошлые черты. Красота тела всё чаще заставляла забывать о красоте духа. Ничего вульгарного или непристойного, разумеется, мужчине в голову не приходило, но ему нравилось смотреть на Селестена, ощущать его прикосновения — редкие, но желанные…

И немного странно было узнать, что этот юноша далеко не так невинен, как казалось. Ален с первого же момента их встречи внутренне расположился к нему и идеализировал его. Он видел в нём те черты, какие есть в чистых, юных, не тронутых жизнью созданиях. И настоящим откровением было узнать, что эта virginitas, которую он ему приписал, только миф, им самим созданный. Да ещё намёк на то, что эта virginitas была потеряна при довольно-таки пикантных обстоятельствах…