— Я бы так не сказал, Трейси, — открыл передо мной дверь Уэйн. — Мы просто все о тебе заботимся. Мы бы не стали обижать такую крошку, как ты. Ты ведь знаешь, кто ты, правда? Любимица учителей, особенно их мужской половины.

Я фыркнула, отчего он снова рассмеялся, и отправилась наконец на урок.

Еле дождавшись конца дня, в четыре пятнадцать я осведомилась у миссис Уилкинсон, свободен ли директор. Она кивнула, я постучала и вошла. Он уже держал в руках свой портфель.

— У вас пальто с собой, Трейси? Полагаю, мы немножко прокатимся, — улыбнулся он. — В моей машине.

— Куда, мистер Хардвик?

— Да просто покатаемся. Мне нужно пораньше быть дома, поэтому мы далеко не поедем.

Мы вышли из здания школы через главный вход.

— Вы не забираете Колина? — спросила я.

— Нет. Он в гостях у приятеля.

Мы ехали по шоссе в западном направлении. Я расслабилась и разглядывала мелькавший за окнами пейзаж. То тут, то там выжженная трава портила зеленые краски полей. Мы миновали заброшенный угольный рудник, небольшие рощицы, И вдруг, к моему удивлению, машина остановилась.

— Теперь поведете вы, Трейси, — сказал он, не выключая двигателя.

— Не могу, мистер Хардвик, — воспротивилась я. — Только не вашу машину.

— Я уже все это слышал. И между прочим, так часто, что в следующий раз, когда вы это скажете, я... я...

Он повернулся ко мне и обхватил руками мою шею. Я инстинктивно вскинула руки и попыталась освободиться. Но потом произошло нечто невероятное. Мои руки замерли, и я вдруг поняла, что не отталкиваю, а сильнее прижимаю его пальцы. Мне хотелось, чтобы он вечно держал меня так. Я подняла на него глаза, и мне захотелось, чтобы мир перестал существовать. Я отдала свои самые глубокие чувства человеку, который ничего ко мне не испытывает, кроме отеческой заботы, и относится как к безответственному ребенку, которому нужны защита и руководство взрослых.

Я, как безумная, вцепилась в его пальцы, и, когда он понял, что я делаю, тотчас убрал свои руки. Я обхватила своими руками шею. Мы оба молчали. Я не могла посмотреть ему в глаза, не смела...

— Трейси, — казалось, слова даются ему с трудом, — вы поведете машину.

— Хорошо, мистер Хардвик, — покорно согласилась я наконец, и мы поменялись местами.

— И ради Бога, перестаньте называть меня мистером Хардвиком, — усевшись на пассажирское сиденье, сердито заявил он. — Меня уже тошнит от вашего почтительного тона. Мы сейчас не в школе. Ну, поехали!

Я отпустила ручной тормоз, потом снова потянула его на себя... И тут мне в голову пришла вполне здравая мысль: «Что я делаю за рулем машины директора?» Мне необходимо было знать ответ. И я спросила:

— Почему, Брет?

Он откинулся на сиденье и по непонятной причине ответил чрезвычайно раздраженным голосом:

— Потому что, моя дорогая Трейси, я хочу предоставить вам возможность почувствовать — что значит вести настоящую машину, а не кучу хлама на стертых колесах. Думаю, причина ваших проблем на дороге в том, что вы всегда ездили только на старых, подержанных машинах, которые давно пора выбросить на свалку. — Наконец он посмотрел на меня. — Разве я не прав?

Я кивнула:

— Но, Брет, после того, что случилось сегодня утром, я боюсь. А вдруг я...

— Никаких «вдруг» не будет.

— Но я...

— Поезжайте, женщина! — закричал он. — Иначе я сойду с ума от вашей неуверенности.

И я поехала, испытывая совершенно удивительное ощущение — все рычаги управления работают, доска приборов отражает точные данные, рулевое колесо реагирует на малейшее прикосновение.

— Восхитительно! — воскликнула я, наслаждаясь мягким ходом машины. — Невероятно! Потрясающая машина, Брет. Я могу ехать немного быстрее?

— О, просто нажмите на педаль. Не бойтесь. Я не боюсь, а почему вы должны? Здесь нет ограничений скорости. Попробуйте, что такое быстрая езда.

И я попробовала. Мы неслись по шоссе, и мое сердце пело — оно пело от радости жизни, от того, что я сижу рядом с человеком, которого люблю. Эта мысль пронзила меня так неожиданно, что моя уверенность мигом улетучилась и нога отпустила педаль газа. Брет бросил на меня быстрый взгляд, но ничего не сказал. Я сбавила скорость, и моя жизненная сила иссякла.

— Поехали, Трейси. В чем дело? Что с вами случилось?

— Ничего, Брет, ничего. Вы возьмете руль?

— Хорошо. Посмотрите в зеркало и прижмитесь к обочине. Накатались?

Я кивнула:

— Было просто здорово, Брет. Спасибо, что позволили мне вести вашу машину.

Мы поменялись местами, и дальше машину вел Брет. Он погрузился в свои мысли, может быть, даже пожалел, что взял меня с собой. Я решила, что скоро мы развернемся и поедем обратно.

Но Брет, похоже, знал, куда едет. Мы миновали горы и вскоре приблизились к лесному массиву.

Он притормозил и съехал к краю дороги.

— Приехали. Давайте погуляем и поговорим.

Он запер машину, и мы пошли по тропинке между деревьями, шурша сухой листвой и осторожно перешагивая через узловатые корни. Казалось, даже птицы знают, что наступил апрель. Их веселый щебет вернул меня к жизни, и я молча улыбалась шагавшему рядом со мной Брету, пока не вынудила его улыбнуться в ответ.

— Как ваша рука? — спросил он явно только для того, чтобы что-нибудь сказать. — Я действительно хотел вас об этом спросить. — Он поднял мою руку и нежно прикоснулся к пластырю. — Вы за ней следите?

— Она еще немного болит, но уже начинает заживать.

Я попыталась высвободить руку, но он лишь опустил ее, держа меня за пальцы.

— Трейси, — он говорил как человек, который наконец на что-то решился, — я должен принести вам извинения, искренние и смиренные.

Брет остановился и повернул меня к себе. Он казался таким высоким, что я едва доставала ему до плеча. Позолоченные солнцем верхушки деревьев упирались в синеву неба. Он стоял спиной к свету, и я не могла рассмотреть выражение его лица.

— Вчера утром я так жестоко, так несправедливо обвинил вас в распространении сплетен и теперь не знаю, как перед вами оправдаться, Трейси.

— Что бы я ни чувствовала к вам вчера, Брет, — покачала головой я, — все мои отрицательные эмоции — ничто по сравнению с вашей добротой, которую вы проявили ко мне сегодня утром. И днем. Теперь я точно знаю, что не виновата в этих сплетнях. Не знаю, кто их распространяет, но я готова на все, чтобы вернуть вам ваше доброе имя.

— Благодарю вас, Трейси.

Видимо, этот солнечный день был окутан какой-то магией, потому что — я уверена — Брет хотел меня поцеловать. Он не отрываясь смотрел на мои губы, и, готова поклясться, его рот начал склоняться к моему. Но он тотчас опомнился, и я решила, что все это мне показалось.

Мы пошли дальше, рука об руку, и он заговорил снова, казалось с трудом выдавливая из себя слова.

— Когда я вчера вечером вернулся домой и спросил сына, не слышал ли он какие-нибудь слухи насчет нас с вами, он ответил, что ничего не слышал, но — он сжал мои пальцы — сам многим рассказывал о нас.

Я охнула и начала было что-то говорить, но он остановил меня:

— Ничего не говорите, Трейси, просто слушайте. — Он ненадолго замолчал, потом продолжил: — Он рассказал своим друзьям, друзья рассказали родителям, а те — своим друзьям. Так и поползли слухи, которые и дошли до нас в таком искаженном виде.

— Но что он мог им рассказать? — ужаснулась я.

— Он рассказал, Трейси, что мы с вами скоро поженимся. Что той ночью на болотах он видел, как мы целовались, а это для него может означать только одно — я собираюсь на вас жениться.

Я с досадой щелкнула пальцами:

— Ну конечно, он же хотел выйти из автобуса и видел нас. Но, Брет, мы ведь не...

— Нет, не целовались, Трейси. Но в темноте воображение дорисовало картину. — В его голосе звучали стальные ноты. — Я решил все поставить на свои места, Трейси, ради вас и ради себя. Я заставлю его сказать правду. При всех.

— Но как, Брет?

— Как? Я вам объясню. Завтра утром во время собрания он выйдет на трибуну и публично откажется от своих слов. Он скажет правду всей школе — что он сам выдумал эту историю. А потом извинится.