— Значит, боевое дежурство… На аэродроме…

— Именно так, вашбродь… Именно… — обрадовался денщик. — И «ньюпор» ваш приготовить велели.

— Что, машина готова?

— А как же, вашбродь, всенепременно готова, — денщик заботливо приводил офицера в порядок. — И механик докладать прибегал. Только спали вы…

Конец фразы явно прозвучал упреком. Щегол ев крякнул и, щурясь на ширь аэродрома, выбрался из палатки. Все вокруг было пронизано свежестью раннего утра. В пронзительной синеве неба таяло перистое облачко, за летным полем желтели соломенные крыши ближнего хутора, а на аэродромной линейке, несколько прячась в тени подступающего леса, выстроились тупоносые «ньюпоры», ряд которых замыкал чудом сохранившийся «фарман-милитэр» с элеронами, свисающими, как слоновьи уши.

— Хорошо… — муть похмелья отступила, и Щеголев, довольно передернув плечами, прислушался.

— Летит!… Вашбродь, герман летит! — завопил чей-то голос.

Щеголев закрутился на месте и, сразу узнав характерный силуэт «таубе», закладывавшего вираж где-то над усадьбой Дзендзеевского, рванул на стоянку.

— Запускай!… — еще издали скомандовал прапорщик и, как лихой гусар, с разбегу запрыгнул в «ньюпор».

Обслуга уже суетилась кругом самолета и, пока прапорщик устраивался в кабине, ему на голову нахлобучили шлем, и механик, вцепившись руками в лопасть винта, крикнул:

— Контакт!…

— Есть контакт! — крутанул ручку магнето прапорщик, и мотор, словно ждавший этой команды, сразу заработал…

А тем временем делавший разворот германский аэроплан вызвал переполох и у обосновавшихся в усадьбе штабных.

— Герман!… Атакует!… Счас бонбы кидать зачнет!…

Все, кто был во дворе, попрятались, как могли, а унтер-офицер уже торчавший со своей «ФН» на обычном месте, просто нырнул под крыльцо, прикрывшись на всякий случай мотоциклеткой. В то же время несмотря на всеобщий гвалт два фейерверкера из обслуги зенитки тщетно пытались добудиться своего поручика.

— Вашбродь!… Вашбродь!… Вставайте!… Герман летит!

— Герман?… — последнее заклинание оказалось магическим, и поручика как ветром сдуло с кровати. — Огонь! Я счас!…

— Так той, вы ж наказали… — фейерверкеры недоуменно переглянулись. — Так вы ж наказали, чтоб без вас ни-ни…

— Какой ни-ни, мать вашу! — испуская проклятья и путаясь в шароварах, артиллерист поспешно натянул форму и рявкнул: — За мной, олухи!

Все вместе они вылетели к своему «уайту», зычная команда: «Ор-р-рудие!…» — тут же вернула обслугу к своему делу, и зенитка послушно бухнула, повесив высоко в небе белое облачко разрыва.

Словно в насмешку «таубе» закончил разворот возле облачка, затем послышался свист бомб, летящих к земле, и серия взрывов, пришедшихся точно поперек двора, заставила всех, кто еще находился поблизости, ткнуться носами в землю.

Сам командующий, спросонья высунувшийся из окна еще по первому выстрелу зенитки, воздушной волной был откинут в глубь комнаты и, выбираясь из-под кровати, свирепо повторял вслух химический рефрен юнкерской звериады.

Общая тревога, конечно же, подняла на ноги и расквартированных в имении летчиков. Но, пока они, кое-как похватав снаряжение, заводили автомобиль, «таубе» успел отбомбиться, и, когда командующий с опаской снова высунулся из окна, он увидел, как поручик-авиатор тычет кулаком в загривок шоферу, заставляя его гнать машину прямо через свежедымящиеся воронки.

Картина столь решительных действий взбодрила командующего, и он, погрозив кулаком нахальному «таубе», крикнул в сторону адъютантской:

— Авиацию в воздух! Немедленно! — после чего уже с полным достоинством выглянул через окно и тут же заметил, что немецкий аэроплан улепетывает во все лопатки, а в хвост ему заходит грозно рычащий «ньюпор».

— Молодцы авиаторы! Так его, паршивца! Разбудил, мерзавец эдакий…

Мысли командующего приобрели необходимую плавность, и он, подняв телефонную трубку, с привычно командирскими интонациями приказал:

— Дежурный! Узнайте, кто это так быстро взлетел. Что?… Уже знаете?… Прапорщик Щеголев?… Молодец прапорщик, надо наградить… — уже только для себя заключил командующий и удовлетворенно положил трубку на рычаг аппарата.

Вчерашний кутеж вкупе с бессонной ночью дали себя знать, и когда Думитраш наконец-то подъехал к расположению своей роты, он то и дело бессильно ронял голову на грудь. Возле блиндажа поручик мешком свалился с седла и к нему тут же бросился верный Денис:

— С прибытием, вашбродь!…

— А-а-а… — Думитраш в очередной раз поднял не желавшую повиноваться голову. — Это ты, раздолбай, мамай тамбовский… Вьюк доставил?

— А как же, вашбродь! В наилучшем виде. И разобрал. Как приказывали…

— Разложил, это хорошо… Как у нас, тихо?

— Тихо, вашбродь… Одно только — еропланы германские, как посказились, туды-сюды, туды-сюды, так и шнырят с утра…

— Аэропланы?… — сразу оживился Думитраш. — А ты из вьюка ружье достал?

— Всенепременно, вашбродь! Интересная штука! С трубой, а зачем не знаю…

— Я знаю… Тащи сюда, — приказал Думитраш, и Денис мигом выволок из блиндажа цивильную винтовку с длинным, во весь ствол, оптическим прицелом, приделанным сверху.

— Во, вашбродь! В целости и сохранности…

— Ага… — Думитраш быстро осмотрел затвор и, удовлетворенно щелкнув языком, распорядился: — Пули тащи, «Дум-дум» которые… Знаешь?

— Знамо дело, вашбродь! Сей секунд тащу!

Денис исчез, и тут же, как на зло, сверху начал наплывать близкий гул германского аэроплана. Всю сонливость Думитраша как рукой сняло, и он, завертев головой во все стороны, сердито рявкнул:

— Давай «Дум-дум», охламон!

Денис пулей выскочил из блиндажа и, на ходу разорвав упаковку, подал Думитрашу горсть медных, чуть тронутых прозеленью патронов.

— Звиняйте, вашбродь!… Не сразу нашел.

Думитраш торопливо загнал в магазин патроны с разрывными пулями, прицелился было в налетавший с тыла германский аэроплан и вдруг, зло выругавшись, опустил винтовку. Лицо Дениса, ожидавшего знатного развлечения, отразило явное разочарование, и он, недоуменно посмотрев на поручика, проводил взглядом и германца, и гнавшийся за ним русский «ньюпор», и почему-то круто завернувших в вышине два немецких «фоккера»…

Каких-то две минуты назад прапорщик Щеголев удачно подловил «таубе» над самым штабом и, стремясь сбить немца именно на глазах у всех, сразу пошел в атаку. Но пилот «таубе» оказался весьма опытным, и германский аэроплан, спикировав чуть ли не к верхушкам деревьев, на какой-то момент пропал из виду, а когда Щеголев заложил крутой вираж, вчерашняя пьянка дала себя знать, и у прапорщика, едва ли не в первый раз за всю службу в авиации, к горлу подступила внезапная тошнота.

Позже, выровняв аппарат, Щеголев справился с минутным недомоганием, но «таубе» уже нигде не было видно и только где-то вдалеке, чуть ли не за версту, угадывались черточки крыльев какого-то аэроплана.

Кляня себя на чем свет стоит, Щеголев устремился в погоню и довольно быстро догнал противника, но это был совсем не «таубе», а «альбатрос», стрелок которого, едва завидев атакующий «ньюпор», тут же послал навстречу Щеголеву упредительную очередь.

Для перестраховки прапорщик кинул взгляд на трос спуска, что тянулся наверх к пулемету и очертя голову кинулся в атаку. Но едва он поймал в прицел удиравший во все лопатки «альбатрос», как увидел, что с собственного гаргрота летят клочья.

— Ч-черт… — выругался прапорщик и, глянув через плечо, вдруг заметил, что его самого атакуют сразу два «фоккера».

Теперь было уже не до легкой победы и впору было самому уносить ноги. Не зная даже, в какую сторону улепетывать, Щеголев закувыркался в воздухе, пытаясь увернуться от неприятельской очереди. Но то ли он сделал ошибку, то ли пилоты «фоккеров» были опытнее, но буквально через минуту «ньюпор» Щеголева угодил в смертельные клещи. Пули засвистели совсем рядом, а стосильный «гном», до этого исправно гудевший, внезапно чихнул раз, другой и вдруг пустил из-под правой щеки полукапота черную струю дыма.