Внизу — «белое пятно» на карте. Внизу — неизвестность. Внизу — враг.

Как поведет себя эта группа разведчиков, еще не спаянных совместным боевым опытом?

«Стрелок-парашютист, — мелькают в памяти капитана строки из инструкции для гитлеровских десантников, — начинает свои действия, как правило, в том положении, которое пехотинцу показалось бы отчаянным и безнадежным». Что ж, верно подметили господа фрицы!…

Смогут ли члены группы действовать быстро, инициативно и самостоятельно в незнакомых условиях, мгновенно принимая верные решения, помня о взаимной выручке?

Прыгать надо как можно кучнее. Почти разом, как вылетает дробь из двустволки. Ведь каждая минута промедления при скорости самолета 250 километров в час обернется десятками метров разброса там, на земле.

— «Капитан, капитан, улыбнитесь!…» — ободряюще напевает Ваня Мельников.

Аня старается заглянуть через плечо Коли Шпакова в открытый люк — она ничего не видит, кроме узкой черной щели, которую пересекает стремительная струя раскаленного огненно-голубого газа, с искрами вырывающаяся из выхлопного патрубка.

Сильно качнуло — самолет, наклонив левое крыло, делает резкий вираж. Все ясно. Оставив место выброски позади, пилот долетел до берега залива Куришес Гаф, сориентировался и теперь, описав дугу, возвращается, снижаясь до предельной высоты, чтобы выбросить десант в строго назначенном пункте. Теперь дело за штурманом…

Непослушными руками Аня поправляет сумку с рацией на левом боку, сумку с батареями на правом, вещевой мешок на груди. Ее потряхивает на воздушных ухабах, нелегко удержаться на ногах со всем этим грузом. Она тревожно оглядывается на парашют — все ли в порядке, ведь бывает, и не раскрывается… или купол зацепится за стабилизатор, и тогда…

На переборке у люка мерцает включенная штурманом красная лампочка — сигнал «приготовиться». «Вышибала» стоит с поднятой рукой за люком, у панели с переговорным устройством, по которому он может слышать инструкции штурмана.

Первый Анин прыжок. И сразу — в самое пекло.

Надо согнуть колени, податься правым плечом вперед, сильно оттолкнуться от борта самолета… Вдруг вспоминается: «При свободном падении парашютист летит со скоростью двести километров в час». Она будет лететь быстрее птицы…

Около часа ночи.

У люка вспыхнул зеленый сигнал. Завыла сирена…

— Пошел! — крикнул «вышибала», рубя воздух ребром ладони.

И сразу же обрывается что-то под сердцем. Ребята двинулись вперед, а у Ани ноги наливаются свинцом, прирастают к полу. Кто-то напирает сзади… Ее обходит капитан. Вперед, вперед, Аня! Стискивая зубы, она нагоняет Колю Шпакова у самого края бездны, видит, как он проваливается в гудящую черную пропасть, и сама, собрав всю свою волю, затаив дыхание шагает через кромку в бездонную пустоту.

Встречный поток ветра, усиленный вихрем от винтов, яростно завертел, закрутил, ее швыряет под хвост самолета. Она падает, крутясь волчком, вниз головой. Зашлось сердце. Грохот, рев, свист в ушах. Непроглядная бездна. Аня забывает отсчитывать секунды, забывает о вытяжном кольце. Но тут рывок лямок сотрясает все тело. Словно чья-то гигантская рука хватает Аню за шиворот и крепко встряхивает, враз остановив падение…

И сразу нахлынула тишина. Только слышится рокот самолета. Сбросив десант, «Дуглас» описывает петлю, чтобы на втором заходе выбросить груз.

Жива, цела, невредима!…

Внизу, за лунным дымом, смутно темнеет сосновый лес, крест-накрест рассеченный просеками. Тут и там парят над лесом жидкие пряди тумана. Озеро, речка, пустынная шоссейная дорога; жилья, слава богу, не видать… Высота? Сотня метров, не больше. Над головой — туго натянутый перкаль парашютного купола с просвечивающим сквозь него лунным диском.

Чем это пахнет ночной июльский ветер — лесом, соснами, разогретой смолой, йодом? Да, йодом… И еще чем-то неуловимым, незнакомым. Аня догадывается: боже мой, да ведь это же запах моря! Моря, которого она никогда в жизни не видела.

Да, это был запах соленой Балтики. Йодистый запах гниющих морских водорослей, выброшенных прибоем на песчаный восточно-прусский берег, запах сосен и седых дюн. До моря совсем недалеко. За мачтовыми соснами, за прибрежными болотами стыл под луной неслышный и невидимый Куришес Гаф — Куршский залив. В поселках и фольварках на его берегу — во Францроде, Карльсроде и Ной-Хайдендорфе — лаяли собаки. Брехали совсем как на Орловщине, совсем как во дворах Сещи, Трехбратского и Плетневки…

Не чувствуя падения, всего несколько секунд висит Аня между небом и землей. Но земля близко! Неужели она упадет в это озеро? Нет, ее сносит на лес. Ближе, ближе… Вот словно прыгают на нее снизу, вытянув колючие лапы, высокие черные сосны…

Держись, Аня! Ноги полусогнуты, ступни сведены вместе…

Острыми когтями вцепляются в нее сучья и ветви. Они рвут одежду, в кровь царапают лицо и руки. Шум проносящейся мимо хвои, треск сучьев… Аня крепко зажмурилась, но руками прикрывает не глаза, а сумку с рацией: пуще зеницы ока бережет она радиостанцию.

Земля чугунно бьет в ноги. Аня падает, подавляя крик. Валится боком на сумку с жесткими батареями. Рядом падает здоровенный сосновый сук, придавив к земле парашютный купол. В ушах шумит, ходуном ходит грудь. По расцарапанным щекам течет теплая, липкая кровь. Но глаза целы. Аня шевелит ногами. И ноги целы. Стоило ей подвернуть ногу — и аллее капут. Ребята не могли бы ее взять с собой, выход был бы только один… Но пока все в порядке! Она жива! Жива! И радость горячей волной захлестывает Аню…

Надо спешить!… Аня приподымается. Болит ушибленный бок, саднит расцарапанное лицо. Путаясь в пряжках и карабинах, Аня лихорадочно отстегивает парашют. Теперь только бы найти ребят.

Девушка действует автоматически, так, как учил капитан Крылатых. Сбрасывает подвесную систему парашюта, перекидывает вещевой мешок с груди за плечи, собирает в охапку порванное перкалевое полотнище, по-женски вздыхая: «Эх, сколько бы папа красивых вещей пошил сестренкам из всей этой материи».

— Аня! Ты? — слышит она за спиной приглушенный голос. — Цела? Наших никого не видела?

Это капитан. И сразу отлегло от сердца. Нет, она не останется одна в этом чужом, враждебном лесу.

Капитан протирает пальцами запотевшие очки — ох уж эти проклятые окуляры! Крепко досаждают они на войне, особенно разведчику. Крылатых забирает у Ани парашют, ловко обматывает его спутанными стропами.

— Куда самолет сбросил груз, не видала? — спрашивает капитан, взводя автомат.

Нет, Аня не видела, как «Дуглас» сделал второй заход над местом выброски, не видела парашюта с грузовым тюком, не видела, как самолет улетел на восток, на Большую землю.

— Тут канава рядом. За мной! — часто дыша, шепчет капитан.

Канава в таком лесу — находка. При свете луны видно: лес, по ниточке саженный, чистенький, точно метлами подметенный, без подлеска, с тонким ковром из палой хвои. Где спрятать парашют? Закопать — нет времени. Капитан быстро озирается. Тревожно гудят сосны. Вот оно, волчье логово. Можно сказать, группа прыгала точно волку в пасть… Но от прежнего сосущего беспокойства и волнения почему-то не остается и следа. Капитан хладнокровен и деловит.

Аня замечает, что он прихрамывает.

— Товарищ капитан! Ушибли ногу? — тихо спрашивает девушка.

— Пустяки! Я везучий! И не называй меня здесь капитаном. Теперь я просто Павел…

Они останавливаются у канавы, вырытой вдоль просеки. Рядом с канавой на краю вырубки темнеет штабель пахучих сосновых бревен, аккуратная куча еще свежих сосновых ветвей.

Оглядев просеку, капитан сует скомканный парашют в неглубокую сухую канаву, приминает ткань руками и ногами, накрывает сосновыми лапами.

Аня понимает: ненадежна такая маскировка, завтра сюда могут приехать лесозаготовители, и парашюты сразу же будут обнаружены. Но лучшего тайника для них в этом лесу нет.

Снова ухает сова. Шуршат под сапогами скользкие сосновые иглы. В стороне остается вырубка с дымными наплывами тумана. В торжественной тиши колоннадой фантастического храма стоят, подпирая звездный небосвод, мачтовые сосны. Вот выглядывает из-за облака луна, и косые скопы лунного света рассекают густой соборный мрак. Качаются кроны сосен, волнуемые балтийским бризом, качаются их тени на мерцающем хвойном ковре, и Ане с ее пылким воображением чудится, будто впереди из седого тумана, из семисотлетнего праха под корнями этого сурового, мрачного бора вырастают, поднимаются ряды бесплотных призраков — тевтонские рыцари в ржавых доспехах и полуистлевших белых плащах с черными крестами… И в дуновении ветра слышатся Ане органные звуки мрачного тевтонского хорала. Вон едет впереди комтур, спесивый, огромный, рыжебородый, с поднятым забралом и павлиньими перьями на рогатом шлеме, в бранных доспехах под орденским плащом с черным крестом, с блестящим панцирем и наплечниками лучшей миланской работы, победитель на многих ристалищах при королевских и княжеских дворах. Под рыцарем — покрытый богатой попоной рослый боевой конь в латах, с железным налобником, увенчанным острым стальным рогом. Рыцарь вооружен громадным двуручным мечом, щитом и мизерикордией — небольшим мечом для добивания раненых и пленных. За комтуром, как за каждым рыцарем, едут десять конных слуг во главе с оруженосцем с длинным копьем и тяжелой секирой. У комтура вьющиеся белокурые волосы до плеч, ровно подрезанные на низком и узком лбу над самыми глазами. У этого рыцаря-монаха, священника-палача, грозно сдвинутые брови и стальные глаза, сумрачное чело и голос, подобный лязгу стали и скрипу сосен…