Я уже перестал чему-либо удивляться. Гамсахурдиа сам в 1989 году незаконно избежал скамьи подсудимых за организацию беспорядков в Тбилиси накануне трагических событий 9 апреля. К расследованию его дела я имел непосредственное отношение. Вместе с грузинскими следователями в мае указанного года готовил обвинение Гамсахурдиа, поэтому смею утверждать, что гибель людей 9 апреля и на его совести, как и потом гибель сотен граждан в Тбилиси и в Южной Осетии. Таких, как он, все равно будут судить. Осудит народ, осудит история.

В деле Пирцхалавы была поставлена последняя точка, несправедливая, но последняя. Я нисколько не сомневался в собранных доказательствах. В них не усомнились судьи, когда изучали материалы следствия. Уже после известных августовских событий материалы дела еще раз докладывались Генеральному прокурору СССР Н. С. Трубину, который в угоду многим депутатам необоснованно прекратил ряд актуальных уголовных дел. Даже он на справке с анализом доказательств по делу написал: «Ознакомился. Согласен с необходимостью судебного рассмотрения предъявленных Пирцхалаве обвинений».

Подпись и дата 2 сентября 1991 года.

Когда эти строки будут дописаны, е феврале 1992 г. из Грузии придет сообщение, что там против Пирцхалавы возбудили уголовное дело и, кажется, за покушение на убийство. Прокурор Грузии обратился с просьбой к прокурору России о направлении ему прекращенного нашего дела в отношении Пирцхалавы. Здесь есть определенная закономерность. Гдляновская «школа» для многих следователей, в том числе и для Пирцхалавы, не прошла бесследно.

Меня всегда поражала беззастенчивость Гдляна и Иванова в искажении, передергивании фактов, мягко говоря, способность, не моргнув глазом, вылить на слушателей непроверенную, недостоверную информацию, и чем хлеще, чем неожиданнее она, тем больший эффект вызывала.

Что-то здесь есть от геббельсовского оболванивания людей, его заповедей, суть которых сводилась к тому, что чем неправдоподобней информация, тем она лучше усваивается, тем больше ей веры.

На этом строились многие выступления Гдляна и Иванова. К тому же они хорошо понимали, что ждут от них митинг или собрание, что ждет толпа, не признающая другого мнения, кроме мнения своих кумиров.

И еще один момент. За все годы, с момента появления их имен на страницах газет, журналов и до последних дней оба уходили от открытого честного разговора с профессионалами, с людьми, знающими события в Узбекистане и в Москве не понаслышке, а исходя из своего собственного опыта, собственных наблюдений. Еще в конце 1989 года я публично сказал Гдляну и Иванову, что готов выступить с дискуссией с ними в любом месте и при любой аудитории. Однако предложение так и не было принято. Им было куда проще выступать перед людьми, не знающими ни материалов дела, ни профессиональной деятельности следователей, ни требований закона.

К великому сожалению, все это так. Гдлян и Иванов играли на эмоциях, чувствах весьма доверчивых людей, на их низком правовом уровне, на слабой информированности. Во мне сейчас говорит юрист и никто другой. Юрист-следователь, привыкший к фактам и доказательствам и еще раз — доказательствам и фактам.

В мае 1990 года мне принесли Информационный бюллетень Московского объединения избирателей № 10 за названный год, в котором было помещено пространное интервью с Гдляном. Редактировал этот бюллетень некий Лев Шемаев, личность довольно известная в московских демократических кругах. В связи с многочисленными фальшивками на страницах издания его пришлось допрашивать. Выяснилось, что Л. Шемаев ранее судим за убийство человека. Но это, видимо, нисколько не смущало Гдляна и Иванова.

Оправдываясь и открещиваясь от самоубийств, совершенных теми людьми, которые столкнулись с драконовскими методами ведения следствия гдляновской группой Тельман Хоренович обиженно заявил, что их зря обвиняют в 11 самоубийствах. Они причастны только к четырем. Оставим цифры на совести Гдляна, хотя и в четырех смертях можно изрядно испачкать кровью руки.

Четвертым и последним самоубийством, по мнению Гдляна, было самоубийство Мирзабаева Махмуда, брата Лаирзабаеза Гани, привлеченного за взяточничество и нарушение правил в валютных операциях. Вот дословно, что сказал Гдлян в интервью: «Мы получаем официальные данные, что его брат Махмуд спрятал миллионы, Вызываем брата на допрос, допрашиваем и он называет места, где деньги, золото, бриллианты. Поскольку он принимал участие в сокрытии ценностей брата, мы выносим постановление об аресте. Как сейчас помню, сидит Иванов, сидит начальник областного управления, следователь и я. И он сидит. Я обращаюсь к нему и говорю: «Махмуд, мы должны лишить вас свободы. Но вы назвали эти места и выдали ценности, добытые преступным путем. Вот я смотрю на вас, вы — рабочий человек, дайте руку, у вас мозолистые руки, я понимаю, трудно было отказать в просьбе брату. По закону я должен вас арестовать и это постановление, пока оно вами не подписано, не стало окончательным документом, я рву… у меня рука не поднимается лишить вас свободы». Он заплакал, говорит, я всю жизнь буду это помнить, я прекрасно понимаю, что заслуживаю тюрьмы, но вы меня сегодня освободили, дали вторую жизнь, век буду благодарить вас. Только сейчас я домой не пойду, сегодня поздно, там дети спят, я пересплю в машине брата (в «Волге», она стояла во дворе), а утром поедем, я вам покажу, где золото. В кабинете стоял холодильник, там сыр, масло, колбаса, лепешка. Я ему говорю, ну вы покушайте, а мы поедем в гостиницу. Молодой капитан дежурил, мы ему наказали Махмуда накормить. Мы уходим. Утром в половине десятого Махмуд выпрыгивает из окна».

Не правда ли, как все просто, как трогательно звучит в исполнении Гдляна? А он какой добродетельный. Так обрадовал Махмуда дарованной свободой, что тот сиганул от счастья вниз головой со второго этажа и разбился. Не захотел идти домой, будить детей, которые истосковались по отцу.

Лжет Гдлян, и лжет, не моргнув глазом. Не было лепешек с сыром и колбасой. Не было у него и санкции на арест Мирзабаева Махмуда. Ни один прокурор не давал ее Гдляну. Не было и признания Махмуда о хранении им каких-то ценностей, денег. Протоколы же допроса Махмуда Ивановым были составлены потом, после смерти Мирзабаева, поэтому и остались они не подписанными. Не было «рабочего человека», «мозолистых рук». Мирзабаев М. работал заместителем директора производственно-рекламного комбината Бухарского облпотребсоюза. Что же произошло тогда в действительности, как развивались события той трагичной ночи? Сценарий все тот же, испытанный и отработанный до автоматизма Гдляном и его близким окружением: после ареста взяточника шли повальные задержания и аресты невиновных членов его семьи, родственников, соседей и просто знакомых.

Так и с Мирзабаевым Махмудом. Следом за арестом брата его доставили к Гдляну.

Вот что рассказала жена Мирзабаева Махмуда — Мохира, воспитательница детского сада. За ее мужем приехали около часа ночи 6 июля 1984 года. Приехали три работника милиции. Его посадили в машину и увезли, больше она его не видела. И только 7 июля ее привезли к Гдляну, который и сообщил ей, что муж покончил самоубийством и находится в морге. После этого она потеряла сознание, ее привели в чувство. А вечером того же дня привезли труп мужа.

Утром 6 июля 1984 года в доме Мирзабаева М. был произведен обыск, который закончился безрезультатно. А перед обыском, в момент задержания Мирзабаева М., в его доме на ночь оставили работника милиции, чтобы никто из дома не вышел и не заходил.

Я особо акцентирую внимание на времени задержания Махмуда, около часа ночи, и на том, что никакого процессуального документа по поводу этого составлено не было. Как не было у следователей и оснований для ограничения Мирзабаева М. в свободе. Осознавая это, они станут утверждать, что его пригласили на допрос в качестве свидетеля. Однако процессуальный кодекс под строгим запретом не допускает ночных вызовов и допросов свидетелей. Тогда стали смещать время доставления Махмуда в помещение следственной группы.