Опять заметив искры гнева в ее глазах, Рон наклонил голову как бы в знак уважения.

— Черт возьми, — сказал он тихо, — вы очень привлекательная женщина, Патриция. Но одним этим вы жить не сможете.

И прежде чем она успела сообразить, что он имеет в виду, он привлек ее к себе и поцеловал в щеку. Потом он некоторое время молча смотрел на нее, а затем, как будто повинуясь какому-то импульсу, легко коснулся губами ее губ.

— А теперь вам надо отдохнуть, — сказал Рон, помогая обмякшей от изумления Патриции лечь обратно на кровать и подсовывая ей валик под левую ногу. — Мне пора уходить, но я обещаю вам, что сегодня вернусь не поздно.

В следующую минуту его уже не было в комнате. Через задвинутые шторы пробивались последние лучи заходящего солнца. Боль в колене опять была глубокой и изматывающей, но Патриция почти не чувствовала ее. На ее губах все еще жило ощущение поцелуя, и оно проникало все дальше и дальше вглубь, доходя до самого сердца.

Она неподвижно лежала в сгущающихся сумерках, тело ее было в огне желания, а разум — в огне сомнения.

К удивлению Рона и восторгу Патриции, ее самовольная прогулка стала первым шагом к действительному выздоровлению. Встав с постели на следующее утро, она поняла, что ее левая нога стала сильнее, и с каждым днем она чувствовала себя все лучше и лучше. У Патриции было ощущение, что всего одна настоящая тренировка по гольфу принесла ей больше пользы, чем полтора месяца утомительных занятий на тренажерах. Ведь она дала ее травмированному телу возможность вспомнить движения, необходимые в ее профессии, и тело ответило благодарностью на оказанное ему доверие. Патриция стала с большим удовольствием выполнять упражнения, включая даже ненавидимые ею занятия на установке «Наутилус». Теперь она твердо знала, что день ее выздоровления не за горами, и от этого почти исчезли ее подавленность и раздражение.

К концу июля она чувствовала себя значительно лучше — почти совсем окрепшей, как физически, так и душевно. Но теперь нечто другое, неведомое никому вокруг, мучило ее, вызывая лихорадочное волнение в крови. После того, как Рон поцеловал ее в тот знаменитый день ее поездки в гольф-клуб, это волнение настолько усилилось, что грозило достичь степени помешательства. Она пыталась убедить себя, что он сделал это только для того, чтобы поддержать ее, что этот поцелуй был просто подтверждением его ободряющих слов. И действительно, с тех пор он больше ни разу не попытался сделать хоть что-нибудь подобное. Он снова был прежним Роном. Он ругал ее за нарушение режима или за невыполнение его указаний, при каждом удобном случае подкалывал ее и постоянно смеялся над ее страхом за Дженнифер.

И все же Патриция не могла не видеть едва заметные, но постоянные знаки его внимания к ней. Она не могла в этом ошибиться, слишком много это для нее значило.

Независимо от своего желания она постоянно исподтишка смотрела на него, подмечая и запоминая все особенности его лица и фигуры: сильную линию плеч, поросль темных волос в вырезе рубашки, его улыбку, иногда озорную, а иногда — чувственную. Теперь Патриции казалось, что он уже давно стал очень близким для нее человеком. Она узнала бы из тысячи его неповторимо свежий и немного резкий мужской запах, она научилась различать едва заметные перемены в выражении его глаз и голоса и их соответствие переменам в его настроении.

С замиранием сердца она чувствовала спокойную силу за его легкомысленным смехом. Рон больше не казался ей надменным и самовлюбленным эгоистом, напротив, теперь она понимала, что у него богатейший внутренний мир, который он вынужден скрывать от окружающих. Теперь она научилась видеть под его шутливостью холодную смелость, глубокий интеллект и истинное мужество, с помощью которых ему, наверное, пришлось выиграть не одну битву в этой жизни.

Чувства Патриции теперь были заняты им не только днем, но и ночью, когда во сне он приходил к ней и ласкал ее.

Она не могла и больше не пыталась выкинуть его из головы. Его влияние на ее жизнь, начавшееся благодаря трагической случайности, теперь было всецелым. Когда она думала о том, что с ней происходит, и заглядывала в себя, чтобы найти ответ, она видела там только его черные глаза, которые испытующе смотрели на нее.

Это случилось через неделю после ее самовольной прогулки. Во время завтрака Рон сообщил, что миссис Стейн сегодня пригласила Дженни в гости.

— Девочка очень хочет пойти, — сказал он, — и я думаю, что это хорошая идея. А пока их не будет, почему бы нам не прогуляться и не сыграть небольшой раунд?

Патриция не поверила своим ушам.

— Но вы не шутите? — спросила она недоверчиво, все еще боясь обмануться. — Вы действительно хотите сыграть со мной в гольф?

— А почему бы и нет? Поиграем, а заодно прогуляемся. Но только с условием, — тут же спохватился он, — играем максимум до девяти и прекращаем при первых же признаках слабости в колене. И вы обязательно поедете на электрокаре. Вы согласны?

Патриция только кивнула. Она была слишком счастлива, чтобы что-нибудь возражать.

Инструктор гольф-клуба вежливо поздоровался с ними, но больше ничего не сказал, хотя, судя по выражению его лица, он не только узнал Патрицию, но и понял всю важность момента.

Они доехали на электрокаре до десятой метки и вышли. Первые несколько свингов Патриции были немного робкими, но скоро она освоилась и стала бить увереннее. Теперь ее игра почти не отличалась от прославленной манеры Патриции Лейн.

Но даже сосредотачиваясь на ударах, она ловила себя на том, что оценивает поле с точки зрения дизайнера и сравнивает его со своим проектом. Она решила, что Сосновый берег будет значительно более сложным испытанием, как для женщин, так и для мужчин, чем, например, это поле.

Рон, казалось, без особого труда умудрялся держаться с ней на равных, хотя был значительно более сосредоточен на игре Патриции, чем на своей собственной. Он успевал оценить каждое ее движение и каждое изменение в выражении ее лица, стремясь сразу определить первые признаки боли или усталости. Он следил и за тем, насколько она сконцентрирована на игре.

Когда они добрались до пятнадцатой отметки, он уже с удовлетворением отметил для себя, что она действительно в неплохой форме и решил ее немножко поддразнить.

— Тот, кто выиграет, сможет сегодня не заниматься на «Наутилусе», — сказал он лукаво.

— В таком случае вам придется сегодня потрудиться за меня, — ответила Патриция тем же шутливым тоном, но почувствовала стимул к победе.

— Это мы еще посмотрим.

Еще две лунки они прошли наравне. У Рона было преимущество в силе, а у Патриции — в технике. К последней, восемнадцатой метке они тоже пришли с равным счетом. Патриция воспользовалась деревянной клюшкой, и ее мяч упал на расстоянии десяти футов от цели. Рон бил с тридцати метров, и его мяч приземлился буквально в нескольких дюймах от лунки.

— Смотрите, не упустите шанс не заниматься сегодня на «Наутилусе», — заметил он. — Всего один десятифутовый и вы — победитель.

— Я в курсе, — ответила Патриция, пытаясь сосредоточиться.

— Я рад, — сказал он с вызовом. — Потому что я на вашем месте был бы просто оскорблен, если бы был, как вы, профессионалом и не смог победить любителя.

— Не могли бы вы немного помолчать? — раздраженно проговорила Патриция. — Мне нужно настроиться.

— Но с другой стороны, — продолжил он, не обращая внимания на ее слова, — я ведь мужчина, а вы — женщина. Это, конечно, меняет дело. Я думаю, что я в любом случае сильнее вас.

Патриции потребовалось усилие воли, чтобы не бросить клюшку. С трудом подавив приступ ярости и решив, что еще успеет с ним рассчитаться, она спокойным и размеренным движением послала шар точно в лунку.

Но не успела она ответить Рону на его выпад, как услышала громкие аплодисменты и с удивлением обернулась. Сзади собралась порядочная толпа народу. Она поняла, что ее узнали, и в подтверждение этого из толпы раздались одобрительные крики: