Воспоминания о теплой шерсти, холодном носе и влажных собачьих поцелуях, от которых она отбивалась, смеясь. Воспоминания о дружбе.

— Проверка будет закончена к концу недели. — Перехватив телефонную трубку левой рукой, правой Ричард пытался разложить на столе сворачивающийся в трубку лист ватмана с проектом. — Изменения, которые вы предлагаете, не должны сильно повлиять на стоимость…

— Папа!

— Я прогоню новую информацию через компьютер. Данные будут готовы…

—  Па-а-па-а!

— …через пару дней. — Ричард вздохнул, когда Лиза вошла в небольшую комнатку, служившую ему кабинетом. — Слушай, Джей, я перезвоню попозже, ладно?.. Спасибо.

— Рэкси не хочет играть со мной, — объявила Лиза, как только он положил трубку. — Он не хочет, чтобы я его наряжала, не хочет играть со своим мячиком и вообще не хочет ничего делать, а просто сидит в дедулином кресле с этой дурацкой куклой во рту и смотрит в окно!

Ричард повернулся на стуле и потер затекшую ногу. Как только он открыл рот, чтобы ответить, послышался звон старинных часов, стоящих и висящих повсюду. Ричард любил часы, особенно старинные, с богатыми украшениями, позолоченной гравировкой и замысловатой резьбой по дереву, выполненной художниками-мастерами. Коллекция подобных сокровищ доставляла ему огромную радость, и он мог часами возиться с ними.

Через минуту часы затихли, и Ричард сосредоточил свое внимание на хныкающем ребенке. Его голос был спокоен, но не особенно убедителен.

— Лиза, ты знаешь, что меня нельзя отвлекать во время работы.

Она оттопырила губу, скрестила руки на груди.

— Я хочу играть с Рэксом.

Тяжело вздохнув, Ричард притянул к себе дочь, посадил ее на колени.

— Рэкс не хочет сейчас играть, детка. Ему грустно.

Губы Лизы задрожали, затем сжались в гневе.

— Это все из-за той нехорошей женщины. Дедушка тоже так думает.

Ричард с трудом сохранил спокойное выражение лица. Богатый и властный Томпсон Маккейд любил командовать, но со своей внучкой был нежен, как впрочем, и его робкая, покорная жена. Ричард считал своего тестя тираном, но всегда хранил это мнение при себе из уважения к памяти своей жены и потому, что не хотел лишать Лизу любви и внимания ее бабушки и дедушки.

— Я понимаю беспокойство твоего дедушки, крошка. Он сделает все, чтобы ты не грустила. Но ведь дедушка не видел мисс Морей и поэтому не может судить о ее поступках. Я думаю, она хочет как лучше для Рэкса и для тебя.

— Это неважно. Я ненавижу ее!

— Так нельзя говорить.

— Но я действительно ненавижу ее! Она хочет украсть мою собаку, и я хочу, чтобы она умерла.

— Хватит! Я понимаю, что тебе грустно, что ты сердишься, но говорить плохие вещи про людей, даже когда их нет рядом, нехорошо.

— Но это нечестно! — захныкала Лиза. — Рэкси — моя собака.

Вырвавшись из объятий отца, девочка спрыгнула с его коленей и пнула свернутый в трубку проект, свалившийся со стола.

— Рэкси был счастлив до того, как она появилась, а теперь не хочет есть, или играть, или делать что-нибудь… Ему больше не весело, и все это ее вина!

Словно в подтверждение она опять пнула несчастный проект, резко развернулась и вышла из кабинета. Через секунду хлопнула дверь ее спальни.

Ричард откинулся на спинку стула. Как ни странно, он чувствовал то же самое, что и его дочь. Он также заметил, что со времени неожиданной встречи с Си Джей Рэкс с каждым днем становился все печальнее и несчастнее. Бедный пес ничего не ел в течение четырех дней, и даже аккуратно сложенные в коробку игрушки, мячи и другие собачьи принадлежности, таинственным образом появившиеся у парадной двери, не улучшили его настроение. Напротив, пес становился все более мрачным; он бродил из комнаты в комнату, таская во рту несчастную куклу, потом возвращался на свой бессменный наблюдательный пункт у окна и печально смотрел на улицу, как будто ожидая возвращения своей хозяйки.

Вчера Ричард подумал, что подвижные игры в парке по соседству подбодрят Рэкса. В ту самую минуту, когда открылась парадная дверь, собака кинулась к тому месту, где раньше стояла Си Джей, затем пробежала по ее следу до обочины. Если бы Рэкс не был на поводке, то, без сомнения, побежал бы и дальше в поисках прежней хозяйки.

Ричард начал бояться, что собака заболеет и умрет от тоски. Надо было что-то предпринимать. У него уже созрел план, который Лизе, конечно, не понравится.

Студия танца находилась в уединенном и тихом конце шумной аллеи — обычно в таких местах располагаются бакалейные и книжные магазинчики или прокат видеокассет. Ричард припарковался и, на минуту задержавшись у стеклянного фасада студии, прочитал несколько объявлений о начале занятий классическим танцем, степом и так далее.

Он почувствовал внезапные угрызения совести.

Лиза всегда хотела заниматься балетом, но Ричард не мог ей это позволить, так же как и игры в мяч на детской площадке и другие занятия, требующие физических усилий, — все это могло спровоцировать новые приступы астмы.

Лиза была серьезно больна. Она дважды чуть было не умерла и была госпитализирована столько раз, что Ричард уже сбился со счета. Доктора надеялись, что ее состояние улучшится, когда она вырастет, но пока все было по-прежнему. Приступы начинались внезапно, без видимых причин, и очень быстро достигали угрожающей силы. Это были самые ужасные моменты в жизни Ричарда.

Мать Лизы не могла справиться с ужасом, беспомощно наблюдая, как ее единственная дочь постоянно находится между жизнью и смертью, и Ричард понимал страх своей жены. Он даже понимал ее чувство вины, что она дала жизнь слабому и болезненному ребенку. Но Ричард не понимал, как может мать, любая мать, разочаровавшись в себе, разочароваться и в собственном ребенке.

Несмотря на годы эмоционального отчуждения, в течение которых Ричард и его жена постепенно отдалялись друг от друга, он был потрясен ее смертью.

Теперь он смотрел на свое собственное отражение в стекле и снова ощущал горечь воспоминаний. Ричард знал, что боль никуда не уйдет. Он был плохим мужем. Но он сделает все возможное, чтобы не оказаться плохим отцом.

Расправив плечи, он решительно открыл дверь студии танца и шагнул в хаос.

Внутри ревела музыка, от которой вибрировали стены, пол и коренные зубы Ричарда. Барабаны стучали, тарелки звенели, все звуки слились в странную мелодию, сочетающую в себе карибское рэгги, «Танец фей сахарной сливы» и новоорлеанский джаз.

Ричард отдал бы сейчас все на свете за пару затычек для ушей.

Среди оглушительной музыки звучал голос — резкий, твердый и знакомый:

— Раз, два… вращайте, вращайте… руки выше. Шелли, тянись к небу… хорошо, очень хорошо. И изгиб, вращение, изгиб и вращение… давайте, феи, поднимитесь на мысочках, вытяните руки… плавно, изящно, руки двигаются, как волшебные крылья.

Тихо пройдя по коридору, Ричард очутился в зале, где более дюжины детей делали хореографические упражнения. В центре стройная блондинка в черном трико, оттененном ярко-розовым поясом, двигалась среди балерин, отбивая ритм руками и иногда делая паузу, чтобы поправить плечо ребенка или поднять опущенный подбородок.

К удивлению Ричарда, белокурый инструктор остановилась в центре зала, где в инвалидном кресле сидела маленькая девочка с вытянутыми вверх руками.

— Марти, Сьюзен, берите кресло Шелли и медленно поворачивайте, медленно, медленно… Шелли, девочка, тяни руки выше, изящнее… замечательно! — Инструктор резко хлопнула в ладоши, увеличивая темп. — Дракон уже близко, дракон уже близко! Феи, прыгайте, прыгайте, приседайте ниже. Шелли, пригнись, покажи, как тебе страшно… поворачивайте кресло быстрее, девочки, быстрее, быстрее… вот так, замечательно…

Инструктор отошла в сторону, где находилась другая группа детей, с волнением устремивших на нее глаза и держащих в руках разнообразные барабаны, погремушки и тарелки.