— Не беспокойся Нафанаил, я не собираюсь более пользоваться моим даром без твоего на то согласия. Ты не сердишься на меня?

— На тебя? — улыбнулся Кекин. — Я даже не сержусь на ту, что сравнила меня вчера с противной микстурой. К тому же это было весьма остроумно.

— Это было жестокое остроумие, — заметила ему Натали. — Я рада, что ты так снисходителен. Но хочу попросить тебя: никогда, даже в мыслях своих не помышлять оставить меня, что бы тебе ни говорила та, другая. Ведь ты вчера поколебался в своем желании помочь мне…

— Не в желании, в возможностях, — поправил ее Кекин.

— Но ведь ты хотел оставить меня.

— Это была лишь минутная слабость, — твердо произнес Нафанаил. — Клянусь, что я не оставлю тебя и буду рядом до тех пор, покуда в том будет надобность.

Графиня опять, как в первое их свидание, кротко улыбнулась и обняла отставного поручика, прижавшись к нему всем телом. И Кекин почувствовал, что у этого эфемерного создания существует грудь, упругая и не такая уж маленькая и, очевидно, все остальное, что присуще иметь девушке девятнадцати лет. Когда объятие закончилось и Натали отстранилась от Нафанаила и открыла глаза, в ее взоре прыгали веселые бесенята. Доктор, до сего момента разглядывающий узоры ковра на полу, встал и поинтересовался, как графиня себя чувствует.

— Превосходно, — ответила она, но все же присела в кресло.

— Вам следует отдохнуть, — наставительно произнес доктор.

— Хорошо, — покорно ответила графиня. — Только пусть Фанечка посидит со мной.

Фанечка… Его давно никто так не называл, разве что маменька, упокой Господь ее душу, да и то в раннем детстве. К тому же имя это было названо с такой безграничной нежностью и доверием, что он невольно почувствовал, как увлажнились его глаза. Нафанаил нервно сглотнул и присел рядом на предложенный доктором стул.

— Дай твою руку, — попросила графиня.

Нафанаил протянул руку Натали обхватила его ладонь своими пальчиками и вновь прикрыла глаза.

— Какое блаженство, — произнесла она сонным голосом.

Скоро ее дыхание стало глубоким и ровным. Она заснула и проспала почти час. А когда открыла глаза, то первым делом, брезгливо скривившись, отдернула свою ладонь от руки Кекина.

— Что вы тут делаете? — спросила она крайне сухо.

— Я исполнял ваше приказание, — учтиво ответил Нафанаил, взглядом призывая доктора в свидетели. Но Гуфеланд молчал и только посматривал на свой хронометр.

— Оставьте меня немедленно, — глядя мимо Кекина, промолвила Натали с явной досадой. — В противном случае я прикажу, чтобы вас выпроводили.

— Сударыня, как я уже имел честь говорить вам, ваши просьбы для меня закон, — произнес Нафанаил, не скрывая насмешливых ноток в голосе. — И сколько бы вы ни старались, разозлить меня вам уже не удастся.

— Больно нужно мне вас злить, — фыркнула графиня, взглянув на Кекина, как на пустое место. — Много чести будет. Просто я велю сейчас моему камер-лакею не пускать больше вас ко мне ни под каким предлогом. Соблаговолите удалиться.

— Прощайте, — все же задетый за живое, ответил Кекин и направился к дверям гостиной. Но, черт побери, как же она хороша!

— Четыре часа семнадцать минут, — воскликнул доктор, когда отставной поручик затворил за собой двери. — Поздравляю вас, графиня. Ваше сегодняшнее исступление длилось на полчаса менее обычного! Присутствие господина Кекина, и правда, действует на вас благотворно.

— Вы опять за свое, доктор, — раздраженно повернулась к нему Натали. — Сколько можно вам говорить, что я чувствую себя превосходно. И прошу, — графиня подошла к нему вплотную и пристально посмотрела ему в глаза, — не называйте больше в моем присутствии этого имени.

В это время «этого имени» обладатель шел обходной галереей к себе в комнаты, и в голове его положительно происходило смешение чувств. Какая все же несопоставимая разница между больной и здоровой Наталией Платоновной. Как между небом и землей, льдом и пламенем. Причем в болезненном состоянии графиня более совершенна и возвышенна духом, нежели в здоровом, когда она кажется полной противоречий, даже жестокой и не ведающей, что творит. Только что она говорила ему «ты», называла его Фанечкой, чем он был несказанно счастлив, и вот уже ничего этого нет, а есть только холод пренебрежения и досады.

Но он будет прощать ей все обиды, как и было обещано, ибо, на его взгляд, больна она именно тогда, когда кажется себе и другим здоровой. Ее холодность к нему, любые насмешки и оскорбления — все он будет принимать и переносить равнодушно.

Кроме одного.

Того, что она так прекрасна.

Странной и совершенно непонятной Кекину болезнью страдала графиня. В утренние часы чаще всего была она молчалива, на его вопросы отвечала через силу, и ей от него было нужно только одно: чтобы он был рядом. Иногда же она бывала весьма разговорчивой и не сердилась, когда Нафанаил ее о чем-либо спрашивал. Отвечала охотно и, кажется, даже находила в этом удовольствие.

Как-то во второй половине сентября, когда листья деревьев уже начали примерять на себя золотые покровы, Нафанаил спросил ее, как это у нее получается знать, что происходит, например, в другой комнате или за пределами дома.

— Я вижу, — просто ответила она. — Вижу сокрытое в прошедшем, удаленное и неизвестное в настоящем и неведомое в будущем.

— Но выходит, что это твое состояние более совершенно, нежели быть просто здоровой.

— Ах, Фаня, — как обычно, не сразу ответила она, — я здорова, как умирающий, который рассыпается в прах. Так я буду здорова и тогда, когда исчезнет мое тело, этот земной лампион моего вечного света.

— Прости, но я не совсем…

— Ты поймешь после. Я лишь только хочу сказать, что земное тело человека есть только оболочка, сосуд для иной, более изящной сути. И этот сосуд разбит, потому свет мой выходит наружу и сливается с другими светами и со всем тем, от чего он был отделен ранее стенками сосуда. Не тело чувствует, ведь оно само по себе лишь оболочка чувствующего, не глаз видит, не ухо слышит… Все это лишь проводникичувств. Чувствует душа. И если мой сосуд не будет починен посредством тебя, он рассыплется на мелкие осколки. Свет мой совершенно вырвется наружу, и я перестану принадлежать людям…

Она замолчала. Граф и доктор, присутствующие при этом разговоре только моргали глазами, будто увидели или услышали нечто неземное. Кекину тоже показалось, что он сегодня слышал сказания иных миров.

В этот день Натали была, как никогда, весела. Речь ее лилась плавно, и доктор после уверял, что так связно она не говорила еще никогда, причем не было заметно никаких усилий с ее стороны и проявлений боли. Не было в этот день ни судорог, ни пугающего всех оцепенения. Расставаясь с ней, Кекин спросил, не устала ли она.

— Нисколько, — улыбнулась она, с нежностью глядя на Нафанаила. — Мне очень хорошо. Мне всегда будет хорошо, когда ты со мной.

Она замолчала и провела прохладной ладонью по его щеке.

— Через три минуты я вернусь в свой сосуд. Если не хочешь наслушаться очередных грубостей от меня, ступай к себе. Ты должен прийти завтра, без пяти девять утра. Как бы я тебя ни встретила и что бы ты ни увидел после, подними надо мной руки и стой так с твердой волей быть моим избавителем. Иначе…

С этими словами она уронила голову на грудь. Цвет лица ее стал бледнеть, исчезли веселость и нежный румянец, будто стертые ластиком. Какое-то время она стояла так, опустив голову и плечи, потом потянулась и открыла глаза.

— Вы?! — испуганно воскликнула она и оглянулась на доктора и графа. — Что ему здесь угодно?

— Я уже ухожу, — ответил Нафанаил, вновь пораженный такой метаморфозой графини.

— Вы не уходите, вы топчетесь на месте, — раздраженно произнесла Натали и холодно взглянула на Кекина. — Позвольте мне, наконец, быть свободной от вашего присутствия!

Сказав это, она повернулась к Нафанаилу спиной. Уходя, Кекин посмотрел на графа. Волоцкий, встретившись с ним взглядом, только беспомощно развел руками. Доктор же, по своему обыкновению, смотрел в пол.