— За что ж спасибо? — удивился Нафанаил. — За подобные вести раньше головы рубили…

— Ну, я не царь, а ты не слуга, — печально улыбнулся князь Борис и протянул руку. — Прощай, брат.

Они пожали друг другу руки, и дальше Болховской пошел один. Поначалу он шел ссутулившись, будто нес какую-то тяжелую ношу. Однако с каждым шагом стан его становился все прямее, а поступь тверже. С погоста он вышел прежним князем Болховским, какого все знали как в Казани, так и в обеих столицах. Взор его был ясен, будущее безоблачно, и весь мир лежал у его ног.

— Аннетта, свет очей моих, что ты делаешь в этом скопище праздности и порока? — воскликнул князь Болховской, с веселым изумлением вглядываясь в знакомое с детства до мельчайшей черточки лицо Анны Косливцевой. — Что за неведомая сила оторвала тебя от твоих книг, лохматых любимцев и других прелестей сельской жизни?

— А ты не меняешься, шаматон. Такта как не было, так и нет, — в тон ему ответила Анна. — Так и не удосужился выучиться куртуазности в отношениях с барышнями. Но я все равно рада тебя видеть.

— Я тоже рад, что мне не пришлось тащиться в Пановку, чтобы выразить свое почтение вашему семейству. Как поживает батюшка? С твоими братьями я время от времени вижусь в Петербурге.

— Писали они мне о ваших «встречах». Все проказы да озорство на уме, — чуть насмешливо сказала Анна. — Пора бы вам остепениться, юноши пылкие.

— С каких это пор ты стала такой чопорной и благоразумной? — поинтересовался Болховской. — Меня не проведешь, бесенок. Уж я-то твою натуру хорошо изучил. И всех чертей в твоем тихом омуте в лицо знаю. Помнишь, какие кунштюки ты в детстве придумывала? Правда, отдуваться, чаще всего, приходилось нам с твоими братьями.

Они улыбнулись друг другу понимающе и чуть снисходительно, как улыбаются люди, связанные общими воспоминаниями, общей прошлой жизнью со всеми ее секретами и своим особым языком, когда одно слово, взгляд, улыбка говорили больше, чем десяток фраз.

Сколько Борис себя помнил, непоседливое семейство Косливцевых неизменно присутствовало в его жизни: суровый Петр Антонович с густыми бакенбардами и громовым голосом, верные товарищи и большие шалуны Павел с Егором и, конечно, их неизменная спутница и наперсница Анна. На его глазах из неуклюжей малышки она превратилась сначала в бойкую отроковицу с вечно поцарапанными локтями и коленками, потом в порывистую девушку, смотревшую на мир ясным и внимательным взором. И надо признать, что этот взор время от времени тревожил сердце Болховского, вызывая непонятное ему томление по чему-то далекому и несбыточному, вечно ускользающему, как бесплотная Фата-Моргана.

В одиннадцать лет сокровенной мечтой этой странной девчушки было стать капитаном (а лучше лихим корсаром), путешествовать по морским просторам, бросая вызов стихиям. В восемнадцать она заявила отцу, что не собирается выходить замуж, поскольку сидеть за пяльцами, топтать ноги в бальных залах и вести прескучные разговоры с местными кумушками, разливая чай, не для нее. А в годину войны с Бонапартом вслед за братьями рвалась в армию добровольцем, объясняя это тем, что ездит верхом и обращается с оружием не хуже мужчины, и даже затеяла побег, и лишь железная рука Петра Антоновича сумела отвратить ее от столь рискованной эскапады.

Сейчас ей двадцать шесть — старая дева, чудачка, синий чулок. Она стоит в бальной зале Дворянского Собрания в несколько странном наряде, который скрывает все, что только можно скрыть, с немыслимым тюрбаном на голове и непринужденно беседует с одним из самых блестящих кавалеров и женихов губернии.

Однако бал, судари вы мои, не есть только танцы, музыка и всякие там антре и аданте. Сие мероприятие, или, лучше сказать, событие, есть и показ мод, и долгожданный выход в свет, и сословное собрание, и ярмарка невест и женихов, если хотите. А еще это новые знакомства, эфир страстей, экзерсисы флирта и разговоры, разговоры…

А вы слыхали, что князь Борис надумал жениться, поэтому и вернулся в отчий дом. Говорят, на Николин день о помолвке сделает объявление. Только вот кто же его суженая? Кандидаток на сие место премножество. Вон хоть любимица казанского бомонда Лизанька Романовская или чаровница Молоствова, а может, скромница княжна Баратаева? Только никак уж не Анна Косливцева. Хотя девка она и добрая, и приданое солидное, но уж слишком не комильфо. Одевается Бог знает как, никакого шарма. Смотрит так, будто насквозь видит, аж мурашки по спине бегут. А еще, говорят, пахитоски курит. Срам-то какой! Виданное ли это дело, чтоб девица, как труба печная, клубы дыма из себя пускала. Куда только наш мир христианский катится?!

— Я слышала, что тебе Сергей Борисович невесту сосватал, — сменила тему разговора Анна. — Правда, или врут люди?

— Истинная правда, Аннушка, — вздохнул Борис. — Припер меня батюшка к стенке, грозился даже наследства лишить. Как мог, старался увильнуть от сего тягостного долга, да сколько не бегай, а конец един — под венец.

— И кто же та счастливица или, вернее, та несчастная, что тебя эдакого непоседу и жуира всю жизнь выносить должна будет? — спросила Анна.

— Однако не высокого же ты обо мне мнения, — шутливо обиделся Болховской.

— Наоборот, весьма высокого, — успокоительно похлопала его веером по руке Косливцева. — Только мне-то известно, что ты как в девять лет влюбился, так до сих пор влюблен. Только объекты твоих нежных чувств без конца меняются. В этом ты проявляешь завидное постоянство.

— Благодарю покорно за столь «лестные» слова, — отозвался князь. — По секрету сообщу, что после долгих раздумий батюшка решил, что княжна Баратаева станет для меня достойной партией.

— Бедная девочка, — вздохнула Анна. — Шучу, шучу, не дуйся. Ее сейчас, кажется, нет в городе?

— Да, я приехал несколько раньше, чем рассчитывал, поэтому и не успел оповестить Баратаевых о своем возвращении. — Борис довольно усмехнулся. — Сегодня у меня, так сказать, прощание с холостой жизнью.

— Вон оно что. Наверное, у половины дам в этом зале твое имя в бальных книжечках записано?

— Несомненно. И у некоторых даже не один раз. — Болховской игриво подмигнул подруге. — А у тебя для меня местечко найдется? Тур мазурки?

— Никогда не умела тебе толком сказать «нет», — проворчала Анна. — Так и быть, повеса, будет тебе мазурка.

Торжественные звуки полонеза волной прошли по залу, и будто невидимый кукловод тронул ниточки, приведя в движение участников светского спектакля под названием «Бал». В первой паре важно выступал генерал-губернатор с хозяйкой, за ними, соблюдая табель о рангах, стали выстраиваться остальные.

К Анне подошел отставной поручик и поэт Нафанаил Кекин:

— Анна Петровна, этот танец вы обещали мне, — он взглянул на Болховского, — если князь не возражает.

— Князь не возражает, — ответила Анна и подала руку Кекину.

— Да, да, — рассеяно подтвердил Борис, оглядывая залу и выискивая кого-то. — Где же она?

— Кто? — спросила Анна.

— Прелестная Лизанька Романовская. Вы не видели ее? — обратился он к Нафанаилу Филипповичу. — Такой розан. Как расцвела! Я сражен.

С лица Кекина сошла улыбка, глаза остро и напряженно впились в Болховского.

— Ваше сиятельство…

— Что за церемонии, Нафанаил Филиппович… — начал было князь, но, увидев изменившееся лицо старого знакомца, усмехнулся. — Оказывается, не один я заметил сию метаморфозу. Выходит, у меня соперник?

— Борис Сергеевич, прекрати ерничать, — предостерегающе сказала Анна. — Он шутит, не обращайте внимания, — повернулась она к Кекину.

Болховской спокойно и уже серьезно обратился к отставному поручику:

— Нафанаил Филиппович, я, действительно, пошутил, и, по всей вероятности, не очень удачно. Примите мои заверения в искреннем к вам почтении. На вашу территорию посягать не смею, у меня теперь своя, — вздохнул он. — Но казус таков, что этот танец мне все же придется танцевать с Лизаветой Васильевной, посему я вас покидаю. Не серчайте.