Отплакала Татьяна по отцу, похоронила крохотную урну с прахом — пепел, пыль да земля с разгромленной батареи, что полагались ей заместо убиенного отца-офицера — и взялась за хозяйство. Нужно было поскорее забыться, разогнать смертную тоску. Да и дела поджимали. Первым делом выгнала вора-управляющего и сама, несмотря на юные годы, засела за счета и амбарные книги. А заодно решила поближе ознакомиться с бухгалтерской премудростью, поскольку девица Ларионова все на свете привыкла решать и делать сама.

В то время в России была очень популярна книга «Исследования о природе и причинах богатства народов» шотландского экономиста Адама Смита. Татьяна мужественно прочла ее знаменитую первую главу о разделении труда, главы о том, откуда взялись деньги и цены на товары. И тут ее одолела неудержимая зевота.

С сожалением окинула она взором толстенный том и… тут же распрощалась с глубокомысленными рассуждениями мудрого англичанина о заработной плате, прибыли на капитал, земельной ренте. И лишь в самом конце чуточку почитала о ценности серебра в течение последних четырех столетий. После чего ее взяла натуральная русская тоска!

Для военного совета была немедленно вызвана Оленька, и после недолгого обсуждения подруги решили нанять дельного управляющего. Карл Францевич, происходящий из ингерманландских немцев, в те поры волею суровой воинской годины был заброшен в их губернию из сожженной Москвы и прозябал коллежским секретарем, письмоводя в уездном суде с жалованьем 500 рублей ассигнациями в год. Немец оказался совершеннейшим душкой, за полтора года навел в имении порядок и заодно, в особенности, полюбил здешнюю рыбалку. Целыми днями он просиживал на бережке тенистого пруда за околицей Ларионовки с удочками, изредка принимая доклады по хозяйству от пары расторопных бабенок-ключниц, определенных ему в помощницы.

Татьяна первое время усердно проверяла все расходы. Даже нарочно завела самодельно сшитую приходно-расходную книжку счетов по части управления Ларионовкой, в которую полгода регулярно вписывала все доходы и расходы. После чего успокоилась, доверившись во всем рачительному немцу, сумевшему обустроить имение, и вернулась к своему привычному, тихому и размеренному образу жизни.

Женихов в округе подходящих как не было, так и нынче не осталось. Хотя в первые послевоенные годы многие московские семьи, прежде проводившие в Белокаменной всю жизнь, за исключением отдыха за границей, на водяных курортах и летних пасторалей в родовых имениях и усадьбах, еще были разбросаны по центральным губерниям Российской империи. Но едва Наполеон был изгнан и посрамлен, как они потянулись обратно, либо в северную столицу, счастливо избежавшую нашествия двунадесяти языков во главе с бесноватым корсиканцем. Соседи же Ларионовых из числа молодых людей по большей части служили в армии, многие и вовсе не воротились с полей брани.

Поэтому наши подруги довольствовались обществом друг дружки и не торопили судьбу. Обе свято верили, что блистательное женское счастье непременно поджидает их где-то за поворотом. Об этом каждой, и Оленьке, и Татьяне, частенько случались верные приметы на Крещение в образах блестящих молодых людей с положением в обществе и, разумеется, писаных красавцев. И за границею, в Германии, у Ольги имелся нареченный, весьма неглупый и симпатичный молодой человек, Владимир Оболенский.

Татьяне было в ту зимнюю ночь и еще одно видение, суть которого она поняла смутно. Ключница Настасья предположила, что привидевшийся молодой барыне ледяной пруд с вмерзшими повсюду серебряными рыбками, ослепительно блиставшими чешуей, сулят грядущее богатство. Но Татьяна ключницу высмеяла.

— Будто не знаешь ты, Настасьюшка, что после геройской гибели Дмитрия Федорыча одна я осталась в нашем роду, как перст, — усмехнулась она в ответ на слова глупой бабы, божившейся, что сия примета не врет. — Потому наследства ждать неоткуда. Разве только котел со златом-серебром на дне пруда прячется? Да ведь наш Карл Францевич сколько оттуда выудил — все уклейки да берши с карасиками. А злата с серебром — ни понюшки!

И тут вдруг приключилось такое! Средь бела дня, а точнее, в темную ночку смиреннейшая и рассудительная Татьяна надумала сбежать из дома. И с кем? С женишком, новообъявившимся, о котором Оленьке ни сном ни духом известно не было! А еще подруга называется…

Теперь же Оленька спешила в опустевшую Ларионовку не праздного любопытства ради. Карл Францевич прислал ей краткую весточку с конюхом — в имении девицу Ланскую дожидается человек, по виду столичная штучка, с письмом для нее. А письмо — от милого дружочка, Татьяны. Вот теперь, чай, все и откроется!

Дворянин, поджидавший Оленьку в усадьбе ее лучшей подруги, был невысокого роста и изящного телосложения. Узкий сюртук его походил скорее на корсет, а цветок в петлице, хоть и слегка увядший, свидетельствовал о том, что этот денди привык следить за собой даже в такой глуши, заснеженной и безмолвной, где на пустынных дорогах безраздельно правят бал вьюги и ледяные ветра.

— У вас ко мне письмо? — коротко кивнув вместо приветствия, первым делом спросила она.

— Сударыня…

Гость оглядел ее с головы до ног внимательным взором, что выглядело бы почти неприличным, если б не исключительные обстоятельства их встречи. Тут уж, как говорится, не до светских условностей!

— Вы в действительности Ольга Петровна Ланская? — уточнил он.

— Действительно, сударь, — в нетерпении пожала плечиками Оленька. — А вы кто, новый полицмейстер? Вам, быть может, и пачпорт требуется?

— Нет, не полицмейстер, — нервно качнул он красивой, благородной формы головою с изящными завитками темно-русых кудрей на висках. — Но у меня и вправду личное письмо для вас…

— Так давайте же, чего рассусоливать! — грубоватым тоном потребовала Оленька. Так она сейчас тщетно пыталась скрыть от незнакомца свои тревогу и волнение, нараставшие в ее сердце с каждой минутой все более.

Сургуч на конверте был сломан и почти весь раскрошился. Это был еще один дурной знак!

«Сердечный дружочек Оленька!

Прости, что не свиделись. Уезжаем нынче в Петербург без всякого промедления. Со мною мой счастливый избавитель, ему я обязана своею честью, добрым именем и самою жизнью. Всеволод Георгиевич человек в высшей степени благородный и порядочный. Он составит мое счастие, теперь в том уж нет моих сомнений. Я непременно навешу тебя, когда выйдут все сроки. У меня нынче все хорошо, а в скором времени, даст Бог, будет еще лучше.

Твоя всем сердцем Таник».

Оленька Ланская стремительно перечитала письмо вдругорядь, да так и впилась глазами в последнюю строчку. Сердце ее стремительно заколотилось, яркий румянец выступил на щечках с очаровательными ямочками.

Вот оно! Так и знала… Сбылись ее худшие предположения. И смертельная бледность стала быстро заливать ее лицо.

— Вам дурно? — с участием наклонился к ней приезжий дворянин. — Позвольте предложить воды?

Он не проявил никакого видимого интереса к содержанию письма, да оно и понятно — сургуч-то изломан. Небось не удержался, заглянул, мошенник. Это ведь только про дам вечно твердят, что-де любопытны, кавалеры же и прочие люди света — наихудшие сплетники из всего рода человеческого.

Но, даже прочитав от корки до корки, истинного содержания этого письма Татьяны Ларионовой к Ольге Ланской никто не мог бы понять в целом свете. Потому что именно в нем спустя долгих пятнадцать лет их дружбы Оленька увидела тайный знак. И он означал лишь одно — смертельную опасность!

— Давай уговоримся раз и навсегда, Олюшка, — сказала тогда Татьяна. Разговор этот происходил знойным июльским полднем, на берегу того самого пруда в Ларионовке, где в ту пору была обустроена купальня для юных барышень. Обе девочки пребывали в том возрасте нежного отрочества, когда все надежды розовы и смутны, люди прекрасны, а впереди ожидает лучезарное счастье, огромное, блистательное и оттого немного пугающее.