— Меньше знаешь — крепче спишь. В твоих же интересах, Роман, не знать, кто я.

Роман и перестал спрашивать. Тем паче что уже на второй день появилась новая тема для разговоров — сыпь на лице у гостя поуменьшилась. Помогла-таки «Целительница»! На третье утро Василий Семенович насобирал из карманов несколько сот рублей:

— Вклад в монастырь оставить хочу!

Роман головой покивал, сам подумал: это сколь же богатым надо быть, чтобы не только вклады такие делать, но и вообще сотни в карманах, как бумажки, таскать да мять?!

Ну а Василий Семенович, пошумев в последний раз, обнял по-медвежьи Романа в сенях:

— Ну, прощай, Ромка! Ежели и сегодня поможет, к тебе не ворочусь. Но о тебе не забуду. Ты не думай, брат, я на добро памятливый!

Вышел на улицу, да и след его простыл. Ну а Роман начал убирать матрас с топчана да и обнаружил прямо на подушке сотенную «Катеньку». Видать, гость впопыхах уронил.

Тогда Роман прибрал деньги — ну как хозяин вспомнит да вернется. Но прошел уже месяц, от Василия Семеновича ни слуху ни духу. Конечно, не хорошо чужие деньги тратить, но…

Роман нервно вздохнул. Можно ведь потратить немного. Не покупать шубы, а взять напрокат. Конечно, сейчас у него и на такое дело своих средств нет, но за пару месяцев он сумеет скопить нужную сумму да и доложит. Коли вернется Василий Семенович, то ведь ясно, не раньше весны. Кому охота в метели путешествовать? Ну а к весне деньги снова будут в наличии.

Солнце падало на Тверской бульвар, как золотой водопад. Снег искрился, переливался на кромках, словно бриллиант, но не сдавался. Легкий морозец еще отлично знал свою силу и возможности — бодрил и воодушевлял. Мороз и солнце, действительно, создавали «день чудесный». Но в воздухе уже витало нечто неуловимое, но ясно говорящее — скоро, уже скоро, уже очень скоро весна. И это бодрило и воодушевляло еще сильнее.

Тверской бульвар был заполнен каретами. Полозья повизгивали на остановках. Едва две кареты вставали друг против друга, сразу делалось тесно. Но все равно седоки кричали своим кучерам:

— Стой!

Правила приличия требовали, чтобы знакомые раскланялись друг с другом и перебросились хоть парой фраз. Разодетые по последней моде дамочки постоянно выглядывали из карет. Кавалеры, тоже расфранченные, предпочитали открытые повозки. Все что-то говорили, выкрикивали, красавицы капризно надували губки и рассылали обожателей по окрестным лавочкам, требуя принести то апельсин, то бомбоньерку с леденцами, а то — вот неприличность-то! — и кружку горячего сбитня. Вообще-то сбитень — напиток простонародный, но на зимней прогулке его вполне дозволялось употреблять. Кавалеры познатнее и понаглее на посылки не соглашались и, гордо закрутив ус, с легкой насмешкой разглядывали ту или иную прелестную головку, появившуюся из кареты. Словом, все были довольны и при деле. Мороз и солнце пьянили головы.

Легкая тройка мадемуазель Перегудовой медленно скользила по тверскому снегу. Наденька восседала у окошка кареты так, чтобы все могли увидеть ее только что принесенный с Кузнецкого моста куний салоп, отделанный замысловатой золоченой тесьмой, которую модницы уже прозвали «золотой змейкой». Милостиво кивая проезжающим, красавица мило смеялась и щебетала, обращаясь к спутнику, сидевшему в ее карете. Тот был одет в лисью шубу особого, как говорили, красно-перечного оттенка. По воротнику и обшлагам рукавов модная вещь была отделана резным коричневым кантом.

Наденьке было приятно слышать удивленные возгласы:

— С кем это мадемуазель Перегудова? Неужто новый кавалер? Но кто он?

Надежда пребывала в радостном настроении. Все-таки Роман Шварц не подвел — явился в приличном виде. Надя милостиво улыбалась поклоннику, деланно смеялась, но тот чувствовал, что она нервничала. Девушка словно кого-то ждала, постоянно высовывалась из окна кареты и пришла в явный ажиотаж, едва заметив, как с угла Бронной показалась карета, обитая ярко-розовым бархатом. По бокам сего экстравагантного средства передвижения были прикреплены огромные позолоченные черепахи — все знали, что мадемуазель Шиншина обожает этих земноводных страшилищ. Она даже на балы являлась то с золотой брошью, то с заколкой в волосах, на которых были изображены эти долгожительницы. И надо заметить — никогда не носила настоящих черепаховых гребней, модных в высшем свете, не пользовалась черепаховыми табакерками и не подавала к обеду черепахового супа. Злые языки шептались, что сии земноводные были ее родственницами — не есть же родную кровь. И точно — любому, увидевшему мадемуазель Шиншину с первого взгляда становилось ясно, что она и сама из породы долгожительниц — та же крошечная головка, угловато сидящая на длинной шейке, то же располневшее тело, тот же водянистый взгляд.

Однако при всей этой «красоте» мадемуазель, давно разменявшая пятый десяток, всегда находила поклонников. Вокруг постоянно вился хоровод — множество «стрекозлов», как умненькая мадемуазель величала мужчин. Но за шиншинские миллионы поклонники были готовы терпеть любые прозвища.

Вот и сейчас в карете рядом с мадемуазель восседал новый «стрекозел». Наденька только взглянула на него и тут же залилась нервным хихиканьем, демонстративно строя глазки Роману, но бросая острые и жадные взгляды на спутника «черепахи»-Шиншиной. Рядом с той восседал изменщик Константин Шишмарев.

Шварц глядел на захлебывающуюся в ненатуральном веселье спутницу, и недоумевал. Еще минуту назад Наденька глядела на него с улыбкой, теперь же ее лицо перекосилось, глаза странно заблестели и по щекам пошли красные пятна. А все начиналось так славно!..

Час назад он прибыл, как и просила его в письме мадемуазель Надин, к Никитским воротам. Подъехал шикарно — на извозчике. Модная лисья шуба даже на бывалого возницу произвела впечатление, всю дорогу он величал Романа барином. Оказалось, это весьма приятно — добираться из своего медвежьего угла на окраине в центр города величественным седоком, гордо глядя на топчущихся на тротуарах москвичей. Приятно и сидеть в шикарной лисьей шубе, отделанной на модный манер. Когда утром Роман увидел эту шубу в ломбарде, то сильно сомневался, брать ли ее напрокат — лиса казалась слишком броского окраса. Но даже спесивый приказчик ломбарда, поначалу встретивший Романа кислой, насмешливой улыбочкой, зацокал языком, едва Шварц набросил на плечи свою обнову.

— Как на вас шито, господин художник! — льстиво проговорил приказчик, принимая из рук Романа сотенную бумажку. — Носите, не сомневайтесь. На сорок пять деньков квитанцию выпишу — как раз до весны этих денег хватит.

Роман покачал головой:

— Нет, милейший. Мне только сегодня до вечера шуба нужна.

Приказчик завертелся ужом, улещивая:

— Что вы, господин живописец — кто же от такого форса отказывается? В этой шубе вы — большой человек, прямо — городской голова, а то и вовсе — господин сенатор. Да любая дама на шею кинется, в любом банке кредит дадут, в любое общество самого наивысшего света вам дверь откроется. Да вы сами-то на себя в зеркало гляньте!

Роман глянул. Действительно — шикарная шуба. До пола. И не заметишь, что под ней старенький мундир да брюки со штопкой. Всю нищету враз прикрыла — словно Роман и вправду — барин московский. Даже лицо обрело цвет, а глаза — блеск романтический. Орел — хоть сейчас на свидание!

Но спустить все деньги?.. Не свои ведь — чужие. А вдруг человек вернется. Соврать, что он никаких денег не оставлял? Это же позор! Это же бесчестно.

— Нет, любезнейший, — протянул Роман. — Я шубу только на день возьму.

Приказчик вздохнул — упертый клиент попался. Эдак ото всей маяты с ним бедному приказчику только гривенник и останется. Ему же хозяин всего-то копеечку с рублика платит — не велики комиссионные…

— Возьмите хоть на недельку, господин любезнейший, — проговорил приказчик и заглянул в глаза художнику. Неужто, и на это не пойдет? — За неделю-то вам скидка выйдет. Сами подумайте: за день мы с вас десяточку возьмем, ну а за целую неделю всего-то тридцать рубликов.