Женщина взвизгнула и шарахнулась прочь от машины, закрывая голову руками. Камень с размаху поцеловал лобовое стекло автомобиля, быстро покрывая его паутинкой мелких трещинок. Алексей замер. Медленно перевел взгляд с машины на Женьку.

Не дожидаясь мгновения, когда ей придется встретиться с ним глазами, Женька кинулась бежать — куда глаза глядят.

Бежать, куда глаза глядят — в последнее время это стало ее основным маршрутом…

Одиночество — это не только ощущение. Это способ воспринимать себя.

Но Женька не знала этой простой истины. Ей было всего восемнадцать лет.

Бредя по холодной и бесприютной Москве, утирая слезы сжатым кулаком, она смотрела на прохожих покрасневшими глазами и, хотя каждый из них был настолько близко к ней, что до него можно было дотронуться рукой — все же эти люди были бесконечно далеки. Так далеки, как могут быть только равнодушно настроенные к тебе существа.

И все же потребность находиться среди людей, которые хотя бы дышат ей в спину — и на том спасибо! — была в Женьке настолько сильна, что она нарочно выбирала для своего бесцельного хождения наиболее людные, «толкучие» места. Она не могла объяснить себе, зачем так поступает. Но подсознательно девушка воспринимала себя вписанной в некую систему, главной составляющей которой были все-таки люди. Как и большинство из нас, эта девушка продолжала мыслить себя внутри людской семьи, среди знакомых, пусть даже шапочно знакомых, пусть даже среди «коллег» — продавщиц овощного киоска — или, вот как сейчас, хотя бы среди жителей планеты Земля. Но противоречие состояло в том, что ни одна человеческая группа не хотела включить Женьку в свой круг. И это было ужасно. Это было настоящее Одиночество. Ощущение нехватки чего-то, ощущение разорванной связи и острое желание ощущать эту связь.

Ни один человек из текущей вокруг многоликой толпы не остановился, не взял Женьку за руку, не посмотрел в ее заплаканное лицо. Никто не сказал ей:

— Женя! Жить, наступая на горло собственной песне, из чистого упрямства идя наперекор не только желаниям близких тебе людей, но и своим собственным, глубоко запрятанным желаниям и потребностям, отнюдь не показатель силы характера. Это показатель того, что ты боишься действительно изменить что-то в своей жизни и в самой себе, боишься сделать первый по-настоящему взрослый поступок. А ведь только после таких поступков мы начинаем получать от жизни истинное удовольствие.

Никто не сказал ей:

— Женя! С тех пор, как ты начала причинять боль любящим тебе людям — да, любящим, и ты сама прекрасно это знаешь! — ты стала чувствовать свою невостребованность. А от этого стала вынуждена изо дня в день, из месяца в месяц постоянно заниматься делом, к которому у тебя не лежит душа. Которое ты просто ненавидишь. Большая беда, что за свои восемнадцать лет ты так и не нашла того, что бы смогло увлечь тебя по-настоящему. Может быть, оно и возникало когда-нибудь в твоей жизни, это «настоящее», но ты не разглядела его или решила оставить «на потом». А результатом стало твое ощущение потерянности, неспособности сделать что-нибудь для себя и других.

Но ведь и никто из взрослых, кто был рядом с ней, не сказал:

— Истинная причина твоего конфликта с самой собой, Женя, это то, что в один прекрасный день (это был тот памятный день твоего рождения, когда ты встретила во дворе школьного товарища) ты вдруг осознала в себе сильный недостаток новых эмоций. Тебе захотелось просто оживить свои отношения с окружающими, но, получив такую эмоциональную встряску, ты не смогла вовремя остановиться и причинила сильную боль тем, кто тебя действительно давно и по-настоящему любил.

Никому из толпы не пришло в голову остановиться и сказать:

— Сознание собственной вины, которое настает в тебе с каждым днем, привело к тому, что ты стала считать, будто тебя теперь не за что любить. А это очень страшная мысль, Женя. Очень страшная, если не сказать, губительная мысль! Тот, кто считает, что любить его не за что, неизбежно станет отдаляться от окружающих и все сильнее замыкаться в своей скорлупе. Уж очень непросто сойти с наезженной колеи: перестать сравнивать себя с другими, начать интересоваться просто окружающими людьми и четко представлять себе собственные достоинства. А ведь только тем, кто отважился это сделать, гарантированы интересные знакомства и увлекательные, не похожие одни на другие дни.

Ни один человек не попробовал объяснить, что:

— Проблема твоя в том, что в силу юности и неопытности ты спутала два понятия: быть одинокой и страдать от одиночества. Поверь, Женечка, одно необязательно влечет за собой другое. Ведь нередко люди, напротив, испытывают немалые мучения от того, что находятся в большом коллективе или имеют слишком много контактов. У тебя нет сейчас главного, Женя: сознания наполненности собственной жизни. Нужно иметь дело — да что там! — даже просто увлечение! Коллекционирование заварочных чайников, вышивание архангельских петухов, рисование «черных квадратов», составление кроссвордов, наконец, любое, что бы грело тебя и увлекало! Лишь бы была радость от этой наполненности.

Но никто не сказал ей этого, и она бродила по Москве до позднего вечера, ежась от холодного ветра и колючих брызг дождя, который время от времени сыпался с неба. Бродила, бродила и бродила, пока усталость не привела ее в метро. По крайней мере, здесь не было ветра. И были люди.

Со стороны это была довольно мирная картина. Алексей и Лиза сидели друг напротив друга в большой комнате своей квартиры, за накрытым к ужину столом. По настоянию Лизы, они всегда ужинали в комнате. Это придавало простой процедуре приема пищи немного торжественный оттенок. По мнению Алексея, их ежевечерней трапезе не хватало домашности — слишком хрустела накрахмаленная скатерть, слишком массивными казались мельхиоровые приборы, слишком бесшумно появлялась и исчезала Зина с очередным соусником или салатницей в руках.

Сегодняшний ужин ничем не отличался от остальных. Но так казалось только на первый взгляд. При втором взгляде становилось ясно, что оба сотрапезника еще не притронулись к тому, что лежало на тарелках.

Лиза пристально смотрела на молодого человека и прятала тревогу за напускной улыбкой, как только встречалась с ним глазами.

— Что же ты не ешь? — наконец решилась она прервать молчание. — Тебе нужно очень хорошо питаться, дорогой мой. Ты еще растешь. Да-да, не улыбайся: давно известно, что человеческий организм растет и после двадцати пяти лет.

— Ты все еще продолжаешь видеть во мне ребенка?

— Нет, — ответила она после паузы, которую прервала глубоким вздохом. — Я давно уже не вижу в тебе ребенка, Алеша. И это мне… грустно сознавать. Хотя я понимаю, конечно, что никто из нас не властен над временем… В последние годы, глядя на себя в зеркало, я понимаю это особенно ясно — то, до какой степени мы над ним не властны. Ты не женщина, слава Богу, и хотя бы поэтому тебе меня не понять…

Она нервно повела шеей, отгоняя от себя гнетущие мысли и, снова улыбнувшись ему, положила к себе на тарелку чуть-чуть салата и щедрую порцию зелени.

— Мне кажется, ты преувеличиваешь, — заметил Алексей, тоже приступая к ужину.

— Вот именно, что тебе это только кажется, дорогой мой…

Несколько минут в комнате стояла тишина. Слышался только стук столовых приборов и звук льющейся в бокалы воды.

— Ты очень задумчив сегодня.

— Да. Просто я хотел с тобой поговорить. Давно хотел.

— Ты уверен, что сейчас самый подходящий для этого момент?

— Не совсем.

— Тогда перенесем этот разговор. Мы можем, например, поговорить за кофе.

— Как хочешь.

— Да, конечно. Пусть будет как я хочу. Ты же знаешь — то, чего хочу я, лучше и для тебя. Так всегда было и будет, дорогой мой, можешь в этом не сомневаться.

Алексей со звоном бросил нож, вилку и отодвинул от себя тарелку. Его лицо залила нервная бледность.

— Лиза! Когда это кончится? — резко спросил он.