Елена сумела многое, очень многое изменить в их доселе холостяцкой жизни. Исчез протертый во многих местах ковер в гостиной перед телевизором, на котором они с отцом так беззаботно проводили свои лучшие часы. На его месте появился модерновый стеклянный столик с дубовыми ножками и пушистый палас с раскиданными по нем турецкими подушками с кисточками на углах. В прежде пустой кухне, где много лет ворчал холодильник и не было ни одной приличной посудины, поселились веселенькие кастрюльки с блестящими, как зеркало, боками, и такие же сверкающие сковородки. Изгнали из кухни и колченогие табуреты с выступающими посредине щепками и гвоздями, прописав на их место изящный «уголок» с мягкими сиденьями. Понятия «перекусить» или «перехватить», «заморить червячка» навсегда исчезли из жизни, уступив место полноценным завтракам, обедам и ужинам.

Женькины косички, прежде напоминающие метелочки, теперь походили на крепкие шелковые канатики, аккуратнейшим образом перевязанные атласными ленточками. Елена Вадимовна перебрала содержимое Женькиного шкафа и безжалостно выкинула в мусоропровод тесные юбки, протертые на локтях свитера и порванные колготки. Их место на полках заняли вкусно шуршащие пакеты с новыми вещами.

Сам Юрий Адамович, с непривычки чувствуя себя несколько скованно в новом костюме и рубашке с модным отложным воротничком, каждое утро чинно отправлялся на работу и каждый вечер в точно обозначенное время приходил обратно. Женька видела, как присмирел и немножко поскучнел ее отец, но ни она, ни он о возвращении к прошлому не мечтали. И не потому, что им так уж понравилась эта сытая и уютная жизнь. Просто они оба любили Елену Вадимовну и не променяли бы ее ни на один день из своей прежней жизни.

Портрет Прекрасной Незнакомки был, наконец, закончен. И, по настоянию Женьки, висел на самом видном месте в их гостиной: большой, заключенный в массивную раму портрет стройной женщины с высокой прической и внимательными карими глазами. Художник разгладил еле заметные морщинки на этом прекрасном лице, заложил в уголки губ загадочную, как будто неземную улыбку, и нарядил Елену в старинное, темно-вишневое бархатное платье с рукавами-буфами, длинным шлейфом и расшитым лифом, полускрытым под наброшенной на плечи соболиной ротондой. Ничего подобного в гардеробе Женькиной матери никогда не было, так же как и не было у нее изображенной на портрете длинной нитки серого жемчуга. Но Женька никогда не сомневалась в том, что именно этот наряд как нельзя лучше соответствовал образу Елены Вадимовны…

Несколько лет они жили душа в душу. «Образцовая семья» — так говорила о Стояновых Женькина классная руководительница. Кажется, они даже ни разу не ссорились друг с другом — во всяком случае, Женька не могла вспомнить ни одного мало-мальски серьезного конфликта между ней и матерью, или между мамой и отцом.

До поры до времени…

Все началось сразу, вдруг — вот уж поистине, «в один несчастный день»! В этот день, двадцать третьего июня, Женьке исполнилось пятнадцать. Вечером ждали гостей, и Елена Вадимовна отправила Женьку в ближайший магазин закупить чего-то там такого недостающего для праздничного стола. Размахивая хозяйственной сумкой, девушка пересекала двор и вот-вот должна была свернуть к ближайшему гастроному, когда из-за беседки, где любили собираться окрестные мальчишки, ее окликнули:

— Женька!

Она остановилась.

— Иди сюда, Женька! Присоединяйся к празднику!

Оглянувшись, девушка поняла, что голос принадлежал ее однокласснику Славке Рыжевалову — отличнику и, как ни странно, самому главному хулигану их микрорайона. Столь редкое сочетание в одной натуре двух противоположных качеств всегда сильно интересовало Женьку. Но у Славки была своя компания, у нее — своя, и до сих пор их интересы не имели случая пересечься.

Но сейчас Славка, в окружении клевретов столь же хулиганистого вида, что и он сам, сидел в задрапированной зеленью беседке, звал Женьку и призывно махал ей рукой.

— Иди, говорю! Женька! День рождения у меня! Прими на грудь пять капель за ради моего здоровья, тебе все равно, а мне приятно!

Внутри беседки, на импровизированном столе из положенной на кирпичные столбики фанеры, стояли несколько бутылок самого дешевого портвейна, лежала булка белого хлеба и порезанная крупными ломтями вареная колбаса.

— У тебя — день рождения? — не сдержала удивления Женька.

— Ну!

— Вот странно! И у меня… Тоже сегодня.

— Тю! — свистнул Славка. — Ну уж по такому случаю, подруга, надобно не пять капель, а целый стакашек навернуть. Давай, — подмигнул он одному из дружков, и тот с готовностью забулькал над пустым стаканом.

— Я не… — начала было Женька, но ее сразу же перебили:

— Обижаешь, подруга!

Интересное совпадение — оказывается, она родилась в один день со знаменитым Рыжеваловым! — льстившее самолюбию приглашение в компанию, до сих пор закрытую для девчонок, и жгучий интерес, что будет дальше, — все это заставило Женьку подойти поближе и принять из Славкиных рук емкость с резко пахнущей жидкостью чайного цвета.

— Давай! За нас с тобой! Ну? Разом!

Зажмурившись, Женька стала быстро глотать портвейн. При первых же глотках ее чуть было не вытошнило. Но не позориться же — да еще перед Славкой!

В голову ударило сразу. Стало горячо, легко и отчаянно, безумно весело. Сумка, магазин, гости, которых ждут у нее дома, — все было забыто. Спустя несколько минут Женька сидела в беседке в обнимку со знаменитым Славкой Рыжеваловым, хохотала над сальными шутками парней, залихватски чокалась вместе со всеми все тем же портвейном, и сама что-то быстро, шумного говорила, с гордостью замечая, что и сам Славка, и его дружки поглядывают на нее с интересом. Да! Она была интересной женщиной!

— А ты классная деваха, Женька! — сказал Славка, сильно сжимая ее коленку. Да, прямо так и сказал — «классная»! — и это все слышали! — Классная деваха, — повторил он. — Кто бы мог подумать, главное дело! Всегда ходила такая тихоня-тихоня, а оказывается, вона что!

— В тихом омуте, — стандартно пошутил кто-то из парней. Кто именно, Женька понять уже не могла: все их лица, кроме Славкиного, слились в одно расплывчатое, слабо шевелящееся пятно.

Потом кто-то — Славка? — под одобрительный ропот компании больно целовал ее в губы. Потом она сама его целовала, а Славка смеялся и дразнил ее, говорил, что Женька совсем не умеет целоваться. Потом куда-то ее вели, кажется, домой. Смутно, очень смутно Женька помнила, как мальчишки ее поставили у двери, позвонили и бросились вниз по лестнице.

— Женька! — ахнул папа.

На этом месте память отключилась совсем…

Утро вспыхнуло дикой головной болью. Пытаясь вспомнить, что с ней произошло, мотая головой, разгоняя туман и резь в затылке, Женька привстала на кровати — и натолкнулась на родные глаза: Елена Вадимовна, как всегда, прямая, как всегда, аккуратно причесанная, сидела напротив, положив обе руки на подлокотники кресла, и смотрела прямо на Женьку. Во взгляде матери была боль — Женька никогда не видела Елену такой.

— Доброе утро. Как ты себя чувствуешь?

— Плохо… — Ей и вправду было плохо. Так плохо, что она не могла больше поднять на Елену Вадимовну глаз. Плохо или… стыдно?

— Сейчас ты встанешь, умоешься, почистишь зубы и причешешься. А потом придешь на кухню завтракать. И мы поговорим, — сказала Елена. Встала и вышла из комнаты.

Как только за ней закрылась дверь, Женька рухнула обратно на постель и со стоном засунула голову под подушку. Она содрогалась от стыда. И совершенно не представляла себе, как будет сидеть за кухонным столом и, опустив голову, слушать ровный и оттого еще более укоряющий голос. Что вчера было? Кажется, ждали гостей. Папиных и маминых знакомых. И даже, кажется, они пришли. А она, Женька, явилась домой под вечер и … пьяная.

Нет, нет, это было совершенно невозможно — после всего, что было, показаться на глаза Елене! Женька вскочила на ноги, и чуть не упала, потому что пол заходил у нее под ногами ходуном. К горлу снова подкатила тошнота.