Все началось как всегда — с нелепой случайности. Именно случайности и разбивают в осколки то, что кажется нерушимым. В тот зимний вечер человек, которого я любила и с которым прожила двадцать с лишним лет, выбросил меня из своей жизни. Вышвырнул так небрежно и не задумываясь, как будто я была отслужившим половичком: о него еще можно было бы вытирать ноги, но в новый интерьер он ну никак не вписывается…

И я осталась совсем одна.

…Я рылась в сумке уже десять минут, затем, чертыхнувшись, вытряхнула ее содержимое прямо на мраморный подоконник в холле — ключи не находились! А в карман я их никогда не кладу — такая связка… Итого: если я, по своей вечной рассеянности, не обронила ключей бог знает где, то оставалась последняя возможность найти их в салоне машины. Для чего предстояло проделать обратный путь от запертой квартиры до подземного гаража.

Хорошо, что Павел еще не возвращался. Наверное, возится с нашим джипом, щелкает замками, полирует зеркала — единственная хозяйственная работа, на которую еще способен мой муж. Но я рада, что сейчас наверняка встречу его на полдороге. Перспектива спускаться вниз, идти гулкими полутемными коридорами, пугаясь звука собственных шагов, и затем таким макаром возвращаться, ощущая на шее и спине холодные лапки трусливых мурашек мне не улыбалась совершенно. В свои сорок с лишним лет я все еще ужасно боюсь темноты и больших неотапливаемых помещений.

Глубоко вздохнув, я прижала к себе сумку и двинулась вниз, подметая ступени полами шубы. Дом у нас большой, с широкими лестничными пролетами, мрамором на стенах и лепниной на потолке, из разряда тех, которые принято называть «элитными». Мы переехали сюда совсем недавно. И я никак не могу заставить себя относиться к этим пятикомнатным хоромам, которыми так гордится Павел, как к семейному гнезду.

«В тебе играет неистребимая плебейская кровь», — говорит муж, с явным удовольствием попыхивая двадцатидолларовой сигарой (он и курить-то начал недавно, только для того, чтобы иметь возможность вот так вот небрежно-аристократически отрезать кончик гавайской сигары золочеными ножничками). А я и вправду вздыхаю по нашей старенькой, но такой милой «сорокапятке» на «Речном вокзале», где, может быть, и не было особенно просторно, но находилось место и для старых друзей, и для милых сердцу воспоминаний. Пришпиленные к дешевым обоям канцелярскими кнопками рисунки моих детей были мне дороже, чем суперсовременная и такая же супердорогая обивка стен в новой холодной квартире…

Но что толку вздыхать? Десять лет назад Павел решил попробовать себя в мебельном бизнесе, пять лет назад стал зарабатывать первые серьезные деньги, а год назад мы переехали в этот роскошный дом на Кутузовском. Стали жить богато, но скучно. Единственное, что мне остается, — это не слишком об этом задумываться.

Через анфиладу подвальных помещений из подземного гаража пробивался тускловатый свет. Второй час ночи — владельцы машин, что выстроились здесь ровными рядами, уже наверняка видят десятый сон. Светились фары только нашей машины. Павел действительно не торопился закрывать «Мицубиси аутлэндер» — на мой взгляд, больше похожий на здоровый черный катафалк, чем на машину.

Муж не видел, как я подошла. Он стоял спиной ко входу в гараж, облокотившись на открытую дверцу авто, и разговаривал по мобильному телефону.

«Так поздно! С кем это?..» — успела я удивиться, прежде чем услышала его первую фразу:

— Я — очень! А ты?

Тон, с каким это говорилось, был исполнен ласки, какой я не слышала в его голосе вот уже лет пятнадцать… Я замерла.

— Ну не надо дуться, котенок… Это было официальное мероприятие, туда я мог только с женой. Я все компенсирую тебе, обещаю. Скоро. Нет, скоро. А угадай! Нет, котеночек, так не годится, иначе сюрприза не получится. И я тебя. И в лобик. И в глазки. И в шейку. И в грудки, в каждую по очереди. И ниже…

Он тихо рассмеялся и зашептал в телефон что-то уж совсем интимное. По-прежнему машинально прижимая к себе сумку, я прислонилась к стене, даже через шубу чувствуя, как подвальный холод сковывает меня. Или это был другой холод? Во всяком случае, цементный пол стал уплывать из-под ног, а сердце внезапно сжалось в ледяной кулак.

— Ну пока, моя хорошая. Завтра увидимся, обещаю. Думай обо мне сегодня. И я… Если ты мне приснишься такая, какой я тебя люблю — голенькая и хорошенькая, — то с меня двойной подарочек… Ты уж постарайся, зайчик, приснись — я буду очень-очень ждать… Пока. Пока. Пока. Люблю тебя, котик мой сладкий…

Мой муж захлопнул крышку мобильника, коротко рассмеялся каким-то своим мыслям и обернулся, наверное, чисто инстинктивно. У него был вид вполне счастливого человека — счастливого еще и тем, что сумел нашкодить себе в удовольствие. Щелкнув брелком сигнализации, Павел, насвистывая, двинулся к выходу. И остановился, увидев меня.

Я смотрела прямо ему в глаза.

Мы молчали.

Если в серьезном бизнесе мой муж и научился чему-нибудь в совершенстве, так это быстро овладевать собой в неожиданных ситуациях. Взгляд его, встретившись с моим, хранил растерянность всего какую-то секунду. В следующее мгновение серые глаза приобрели стальной, холодноватый блеск и смотрели надменно — таким я видела его, когда он беседовал с подчиненными, которых втайне научился презирать.

— Иди домой, — спокойно сказал он.

— С кем ты разговаривал?

— Тебе не надо было подслушивать.

— С кем ты разговаривал?!

Не отвечая, он спокойно прошел мимо меня и покинул гараж…

Цепляясь одной рукой за стену — голова продолжала кружиться, — я поплелась следом. Все время, что понадобилось нам, чтобы дойти до квартиры, Павел ни разу не оглянулся. Он неторопливо поднимался по лестнице, поигрывая брелком от машины, и даже что-то насвистывал!

Когда мы вошли в квартиру, дверь захлопнулась с каким-то особенно громким звуком. Как гильотина…

Он спокойно повесил на вешалку пальто, кашне и, приглаживая волосы, прошел в глубь квартиры, ни разу не посмотрев на меня и даже не оглянувшись. Я тоже сняла шубу, хотя мне очень не хотелось этого делать — холод не отпускал меня, руки были совсем ледяными. И эта слабость…

Павел сидел в спальне на нашей общей кровати и стягивал через голову рубашку. Пиджак небрежно валялся рядом. Он все время разбрасывал вещи, совершенно не считаясь с тем, что мне приходится подбирать все за ним и приводить в порядок. О том, чтобы нанять прислугу, у нас речи на заходило. Хотя, заведи Павел такой разговор, я бы наверняка высказалась против: не будучи любительницей светских развлечений, я все-таки предпочитала чувствовать себя хоть в чем-то полезной…

Но сейчас этот скомканный и брошенный пиджак и мятая рубашка, которую он швырнул сверху, совершенно уверенный, что все это я должна убрать еще до того, как начну сама раздеваться, вывели меня из себя. Отчасти это было хорошо, потому что моя заторможенность мгновенно исчезла, и я стала чувствовать приближение истерики, какой со мной не было уже давно, очень давно!

— Сейчас же встань и убери свои вещи! — закричала я, топая ногами. — И вообще не смей раздеваться, когда я с тобой разговариваю! Немедленно встань и объясни мне!!!

— Что объяснить? — спросил он очень спокойно.

— Все! С кем ты сейчас разговаривал! И вообще, что происходит! Что с нами происходит, Павел?!

Сохраняя на лице выражение вежливого терпения, он хладнокровно пожал плечами.

— Извини, я думал, что ты и сама все поняла. Не вижу, о чем тут еще разговаривать.

— Что я поняла?!

— Что я люблю другую женщину. Извини.

И он отвернулся от меня, показывая, что разговор окончен. Я стояла, окаменев. А он взял из шкафа полотенце и прошел в ванную, откуда вскоре донесся мерный шум льющейся воды.