То же касается и «шахматного пола», который более обычен для интерьера масонских лож, чем для церкви. Речь идет о черных и белых плитках, выложенных в шахматном порядке. Что перед нами — банальный узор или же масонская символика? Что ж, если это действительно шахматная доска, со всей символикой, которая в ней заложена, то в ней должно быть шестьдесят восемь клеток. Путем простейшего подсчета гипотеза об «эзотерической шахматной доске» теряет право на существование: клеток значительно больше. Что же касается герба Бланки Кастильской на дарохранительнице, его появление можно легко объяснить тем, что во времена Людовика Святого церковь Святой Магдалины была расширена, а все работы по увеличению храма были оплачены за счет личных пожертвований персональный дар его матери, которая, как мы помним, проявляла к Разе неустанный интерес.

Еще одной «тайной храма Ренн-ле-Шато» считают удивительный световой эффект, который можно наблюдать в храме в определенные промежутки времени, в частности, 13 января и в начале апреля. Однако подобный феномен распространен повсеместно: создатели соборов и стекольные мастера прекрасно знали, как лучше использовать солнечный свет, чтобы возвеличить свое творение и напомнить тем самым, что солнце — это символ божества. Разве не подтверждает это «Lumen Christi», произносимая в ходе пасхальной христианской литургии? Однако световая игра, присущая многим святилищам, никогда не давала покоя любителям тайн, всегда готовым задать вопрос о том, что бы это могло означать. Ответ прост: в храме Ренн-ле-Шато это ничего не означает. Это всего лишь древний архитектурный прием, при помощи которого лучи солнца становились одной из составляющих христианского богослужения, не более того.

В целом интерьер этого храма не таит в себе никакой загадки — он лишь вводит в заблуждение, поэтому можно было бы с твердой уверенностью сказать, что аббат Соньер не оставлял никакого сообщения, если бы не одно обстоятельство, еще одна константа, о которой мы пока не упомянули. В храме Ренн-ле-Шато постоянно варьируется тема Марии Магдалины.

Статуя святой в тимпане, скульптура справа от алтаря, витраж над алтарем, картина в верхней части алтаря и, наконец, большая фреска в глубине храма — такое количество Марий, как кажется, превышает норму, но чего же еще ожидать от храма, освященного во имя святой Марии Магдалины? Однако святые заполонили не только церковь: напоминание о Магдалине заключено и в названиях, данных Соньером своей вилле и башне, «Вифания» и «Магдала». Более того, когда Соньер сооружал миниатюрный грот в церковном садике (на него пошли камни, найденные аббатом у источника Кулер), он установил в нем маленькую статую молящейся Марии Магдалины (сейчас ее там нет), что вызывает удивление, поскольку логичнее было бы поместить в грот статую Богоматери Лурдской. Эту аномалию тоже следует учесть.

В подобном изобилии Марий Магдалин некоторые детали привлекают особое внимание. Так, статуя в тимпане может удивить наблюдателя тем, что Мария, похоже, находится на корабле. Такое изображение не противоречит священному Преданию, согласно которому Мария Магдалина сошла на берег в каком-то из южных районов Франции, либо в Марселе, либо в Сен-Мари-де-ла-Мер, либо в ином месте, неподалеку от Корбьеров. В одной руке Мария держит чашу, в другой — крест, а у ног ее лежит череп. Вероятно, сосуд в руках святой призван олицетворять тот самый сосуд с благовониями, которыми она омывала ноги Христа, но все же он более похож на чашу. На круглом витраже позади и чуть ниже алтаря изображен Иисус в окружении апостолов, сидящих вокруг стола, однако у ног Христа можно различить Марию Магдалину, которая, склонившись, омывает ему ноги. На большой фреске Мария, стоящая по правую руку от Христа, едва удерживает слезы. Но все же первое место среди необычных изображений занимает фреска, расположенная в верхней части алтаря.

На этой фреске коленопреклоненная Мария Магдалина, облаченная в богатые одеяния, молится перед крестом, сложенным из веток прямо на земле грота. Рядом с Марией лежит череп. Пейзаж с руинами замка, изображенный за стенами грота, невольно навевает грусть. Картина эта принадлежит кисти художника из Каркасона, имени которого не сохранилось. Известно лишь, что в юности аббат Куртоли помогал Соньеру подновлять ее (при этом Беранже Соньер внес в первоначальный сюжет кое-какие «поправки»): вероятно, аббат Соньер дорожил этой картиной и хотел внести в нее некое важное добавление, возможно даже некую значимую информацию. [157]

Конечно. Мария Магдалина является покровительницей прихода Ренн-ле-Шато, в чем сложно сомневаться: о ее роли гласит латинская надпись, расположенная ниже описанной картины:

(«Иисус, исцеляющий раны, единственная надежда раскаявшихся, [158]слезами Магдалины смывает [159]грехи наши»). Однако ее изображение в корне отличается от образа раскаявшейся грешницы, какой навязали ей некоторые христианские легенды. Что думал об этой необычной святой сам Беранже Соньер? Именно этот вопрос должен задать себе тот, кто пытается отыскать знаменитый ключ к «проклятому золоту Ренн-ле-Шато». Ибо ключ этот спрятан вовсе не в «истинном кельтском языке» аббата Буде и не в «храме-указателе» аббата Соньера: его надо искать в гроте, где молится коленопреклоненная Магдалина, но не в легендарном гроте Сен-Бом, [160]а в его символическом изображении. Кем была Мария Магдалина на самом деле? И почему ее образ неотступно преследовал аббата Беранже Соньера?

«Я украсила себя, будто шла на праздник, умастила себя маслами, будто ложилась в постель к любовнику. Стоило мне появиться в пиршественной зале, как челюсти перестали жевать; Апостолы в замешательстве повскакали со своих мест, боясь, что даже прикосновение моего подола будет заразно: в глазах этих сторонников добра я была настолько нечиста, как будто у меня не прекращались месячные. Лишь Бог остался возлежать на обтянутом кожей ложе — мне не надо было его показывать: ступни у него были стертые до костей, потому что он прошел по всем дорогам нашего ада; в волосах его, как звезды, копошились вши, и только всеобъемлющие глаза были чисты, как будто куски небес застряли у него на лице. Он был уродлив, как беда, грязен, как грех. Я упала на колени, проглотив свой плевок, я не могла добавить ни одного обидного слова к тому грузу отчаяния, который он нес на себе. Я сразу поняла, что не смогу соблазнить его, — он не боялся меня. Я распустила волосы, будто старалась прикрыть наготу своих ошибок, опорожнила перед ним сосуд собственных воспоминаний. Я понимала, что этот Бог вне закона должен был однажды выскользнуть за двери рассвета, оставив Троицу удивляться, что их осталось лишь двое. Он поселился в земном постоялом дворе; он расточал себя нескончаемым прохожим, что держали свою душу на замке, но от него требовали все осязаемых удовольствий. Он соглашался на соседство разбойников и прокаженных, сносил оскорбления стражников, — он, как и я, принял ужасную долю стать всеобщим достоянием. Он положил мне на голову СВОЮ большую руку живого мертвеца, в которой, казалось, не осталось и кровинки, — только и делаешь, что меняешь себе хозяина: в тот момент, когда демоны покинули меня, я стала одержима Богом». [161]

Так говорит о первой встрече Марии Магдалины с Иисусом Маргерит Юрсенар в своем произведении «Мария Магдалина, или Избавление». Но кому на самом деле принадлежат удивительные слова любви, вложенные Юрсенар в уста Магдалины? Вот тот вопрос, который необходимо задать, ибо Мария из Магдалы была и остается загадочным персонажем. Действительно, канонические Евангелия сделали все возможное, чтобы уменьшить ее роль в жизни и деяниях Христа, тогда как эта роль была значительной.