Но в июле 1948 года, когда я, двадцатилетний юноша, приехал в Жизор, солнце навевало лишь радость и надежду. Вскоре покинув Жизор, я углубился в территории нормандского Вексена, в направлении леса Лиона. Миновав Безю-Сент-Элуа, Этрепаньи, Дудовиль я, наконец, добрался до Пюшей, где меня ждали: повсюду глазам открывались мирные пейзажи полей, где урожай злаков должен был превратиться во вкусный хлеб, как и много лет назад, выпекаемый в больших печах в деревнях, окруженных живыми изгородями. Жизнь налаживалась. В Пюшей — тогда я еще не знал, что в то же время там остановился поэт Луи Гильом, еще один бретонский изгнанник, ставший потом моим другом, — я увидел деревянную паперть у маленькой церкви, столь характерной для Верхней Нормандии: следы пребывания викингов в этом месте были очевидны, хотя о них тогда редко вспоминали. Пюшей, эта деревушка, едва виднелась на фоне зелени, посреди равнины, ныне отданной под индустриальное окультуривание. При первом взгляде она напоминала мне садик, где везде росли цветы — у оград и стен домов.

Я вспоминаю, как жил в группе молодых людей в одном из этих домов с цветами, стоявших перпендикулярно к дороге, за которым начинался сад, выходящий прямо в окрестные поля. Пожилая женщина, чьего имени я никогда не знал, но которую мы звали «матушкой», управлялась с делами на кухне; ей помогал мальчишка, выполнявший любые поручения. Дом принадлежал францисканцу, странному, замечательному человеку, бретонцу по происхождению, отцу Мари-Бернарду. Я познакомился с ним случайно, при других обстоятельствах, но так никогда и не понял, чем он занимается, ни с какой целью он время от времени собирает всех нас в то одном, то другом доме, где, неизвестно в силу каких таинственных соглашений, ему предоставлялась власть над людьми и вещами. В общем, не важно. Я пережил немало интересных мгновений посреди этой маленькой братской общины, которая подчинялась только одному правилу — правилу дружбы. Вечером, после ужина, начиналось бдение: каждый из нас рассказывал свою историю, либо веселую, либо серьезную, исполнял песню, вспоминал о своем прошлом. Эти вечерние беседы заканчивались молитвой и песнопением во славу Богородицы.

Вот там я еще раз услышал рассказы о Жизоре. Мне сказали, что неподалеку от церкви есть меровингское кладбище, с могилами, где лежат драгоценные предметы. И эти предметы, заверили меня, не были потеряны для всего мира. Местные жители якобы верили в то, что в подвалах Жизора на протяжении долгих веков клад стережет сам дьявол. И горе тому, кто проникнет в подземные крипты единственно ради того, чтобы присвоить сокровище! Ему грозит вечно корчиться в адских языках пламени. Другие наши собеседники, настроенные куда более прозаически, считали, что никакого клада и в помине не было: просто немцы соорудили в крепости огромный резервуар, где хранили бензин во времена оккупации. Так они надеялись уберечь топливо от английских бомбардировок, поскольку жизорская цитадель была священным и полным исторических воспоминаний местом для граждан Соединенного королевства. История с резервуаром для бензина действительно имела место, и поэтому в 1964 году по распоряжению министерства двор замка залили бетоном. Тем не менее, хоть имя тамплиеров на наших сборищах и не произносилось вслух, намеки на сокровище, погребенное где-то в подземельях Жизора, звучали постоянно, пусть и в виде самых разных легенд.

Что же касается подземелий, то о них мы тоже говорили. В Жизоре они были повсюду. По словам моих товарищей, нормандский Вексен напоминал громадную головку сыра, так много в нем ходов и таинственных подземных коридоров. То была истинная правда, и один из таких ходов существовал между замком и церковью Сен-Жерве-Сен-Проте: во время бомбардировок 1940 года случайно открылся вход в ранее никому не известное подземелье. Другой подземный коридор вел от того же замка до донжона Нефль-Сен-Мартен, что довольно логично, поскольку нефльская крепость построена раньше, чем Жизор, те, кто возводил Жизор, приходили из Нефля, и было бы странно, если бы они не наладили сообщение между двумя укрепленными точками оборонительной системы в долине Эпты. Кроме того, добавил еще один мой приятель, есть еще одно большое вымощенное плитами (откуда всплыла эта подробность?) подземелье, связующее Жизор с Шато-сюр-Эпт, чьи развалины можно увидеть на Сен-Клер-сюр-Эпт, словно они все еще защищают въезд в Нормандию от тех, кто по национальной дороге № 14 направляется в Руан. Потом все мы поговорили о подземном сообщении между Жизором и Андели, точнее, Шато-Гайяром. В этом пункте я не был согласен, поскольку известно, что Шато-Гайяр построил Ричард Львиное Сердце, чтобы восполнить потерю Жизора. Но я готов был поверить в подземные залы под церковью Безю-Сент-Элуа и таинственную символику прекрасного креста в Нефле. И мне понравился рассказ о Мортемере.

Об этом цистерцианском аббатстве, разрушенном во времена Французской революции и теперь частично восстановленном, где Генрих I Английский умер от несварения желудка (вот такие изыски нормандской гастрономии), ходили странные легенды. Иногда вечерами там слышали необъяснимый шум. Во время Первой мировой войны один английский шофер встретил там призрак монаха и детально описал его кюре из Лион-ля-Форе, который распознал по рассказу костюм цистерцианца XII века. Кроме того, дама Бланш часто в безлунные ночи приходила поплакать под окна замка, и нередко можно было встретить там молчаливую вереницу призрачных монахов, перебитых в эпоху Революции, идущих по направлению к церкви. Наступала ночь, и тогда мы начинали вместо подземелий рассказывать друг другу страшные истории про привидения. Да, вот бы у нас было больше времени, мы вполне могли бы найти хоть какую-нибудь вещицу, может, клад или обрывки ценного документа.

Отчасти такой энтузиазм объясняется тем, что отец Мари-Бернар, который искренне забавлялся, слушая наши глупости, можно сказать, подлил масла в огонь, приготовив для нас великолепный грог (смесь воды, сахара и рома, который горел в стакане). Ясно, этот напиток только распалял наше воображение. Местные молодые люди из нашей компании пересказывали то, что они слышали на подобных вечеринках в кругу семьи или друзей. Мысль о тайном подземелье, спрятанных — и проклятых, поскольку их стерегли злые силы, — кладах, документах, способных сотрясти весь мир, стали для нас реальностью. И все это происходило в 1948 году, то есть за двенадцать лет до того, как публикация одной книги, внешне серьезной, но на деле такой же нелепой, как и наши беседы в Пюшей, не привлекла внимание читающей аудитории к загадке золота тамплиеров из Жизора. Речь шла о кладе, спрятанном в Жизоре и подземельях всего Вексена.

Так, этот край, который некогда будоражил мое воображение, край, о котором я в основном знал только по книгам, стал мне близким и родным. Это пребывание в Пюшей помогло мне увидеть в Жизоре не только одно из звеньев нормандской оборонительной системы против французских королей, но также своего рода загадочный полюс, средоточие тайн. Я посетил Мортемер со своими друзьями. Там мы попытались вызвать местных призраков. По правде, мы просто забавлялись. Но на обратном пути грузовик, в который мы набились, вышел из строя. Совпадение? Я побывал и в Безю-ла-Форе. Меня все больше начинала интересовать этимология, и это странное название привлекло мое внимание: оно было явно кельтского происхождения, но означало ли оно просто «березы», «могилы» (что более правдоподобно), или оно образовалось от сокращения древнего albodunum, иначе говоря, «белой крепости», и почему в краю Од, точнее, в Разе, неподалеку от Ренн-ле-Шато, есть еще один Безю, где в свое время обосновались тамплиеры — при довольно смутных обстоятельствах?

Это название — Безю — заинтриговало меня еще сильнее, когда я услыхал о существовании Безю-Сент-Элуа, совсем рядом с Жизором; также я узнал, что слово «Безю» входит в название другого прихода в Нижней Нормандии, милой деревеньки Безанкур. Все мы тут же отправились в это местечко, на том же самом грузовичке, чтобы поприсутствовать на празднике Св. Христофора, покровителя прихода. По случаю этого праздника устраивали торжественную мессу, процессию и традиционное благословение средств передвижения. Было общеизвестно, что кюре Безанкура открыто сожительствовал со свой служанкой и имел от нее ребенка, которого очень любил. Архиепископ Руанский было захотел перевести в другое место этого малощепетильного служителя Церкви, но прихожане, которые питали привязанность к своему кюре, резко воспротивились этому решению. В конце концов, даже папа Климент V, один из главных действующих лиц дела тамплиеров, в свое время беззастенчиво тратил церковную казну — то есть деньги, формально принадлежавшие верующим, — чтобы оплатить расходы своей любовницы, прекрасной графини Маршской. Но тогда никто и слова не осмелился бы об этом молвить. В нашем же случае все всё знали, и прихожане были не единственными, кто помогал — зная истинную причину — этой необычной семье. В то время я еще не слышал об аббате Беранже Соньере, ни даже о кюре Юруфля, который всколыхнул общественное мнение в 50-е годы зверским убийством своей беременной любовницы. В любом случае, кюре Безанкура не находил клад в одной из алтарных опор своей церкви, как Соньер. Он жил очень скромно. Это был симпатичный и открытый человек, а его «служанка» отличалась добрым и отзывчивым нравом. Я не знаю, что стало с этим священником, но мне говорили, что св. Христофор никогда не существовал и речь идет о благочестивой легенде. Он якобы творил чудеса вместе со св. Георгием, который также не существовал на самом деле. Определенно я могу сказать про эту поездку в Безанкур только одно: 25 июля 1948 года мы пели в хоре от чистого сердца во время торжественной мессы, а затем в полном составе присутствовали на традиционной церемонии благословения.