— Смысл этой истории в том, — сказал Том-беби

Босоногий, возвращаясь из столовой, где ставил на проигрыватель «Кто-то раскачивает мою лодку во сне», — заключается в том, чтобы показать вам свои бедные старые сиски. И так как она ждет оценки — ну что ж, можете сказать ей, что, мол, я представляю, как вам досталось.

Хуанита вскинула брови, делая вид, что внимательно прислушивается.

— Я улавливаю каждый слог твоих оскорблений, тупоголовый. Я исписала ими уже весь блокнот. И да спасет тебя Господь, лишь он сможет спасти тебя!

— Матушка, ты меня не поняла. Я сказал лишь, что теперь они хотят увидеть твое влагалище. Ясно? Вот тебе и музыка; та-таааа!

— Что он говорит, что он говорит? Скажи мне, Перри.

— Он считает, — сказал Перри, тщательно выговаривая каждое слово, — что надеется, Долорес скоро будет готова. Как и я надеюсь.

— Могу ручаться. А вот Дарлингтону Босоногому хватило бы одного взгляда на это создание — и он сразу же заподозрил бы неладное. Он родился в сорочке и каждый раз хватал меня за нос, когда я походила к нему. Словом, Дарлингтон разок взглянул на него и тут же исчез, как молния. Разве можно ругать человека за это? То есть, я хочу сказать — надо посмотреть его глазами. Папочка Дарлингтон был храбрым, чертовски храбрым человеком! Но что ему оставалось делать — брать эту мисс Джейн Уитерс за гланды, тащить в свое племя и говорить, что, мол принимайте этого малыша? Ни фига!

— Из этого, матушка, вытекает, — сказал Том-беби, — что у той, кто уже легла на спину, больших трудностей в жизни не будет, разве что ей придется иметь дело с некачественными экземплярами: с пьяницами, со слепыми и так далее. — Он застенчиво подмигнул ей и махнул рукой. — Я-то им говорил, — сказал он, повышая голос, — как тяжело ты всегда работала, чтобы поддержать меня.

Блеснула красная молния, и стакан с бурбоном полетел в сторону кресла-качалки, в котором расположился крупнотелый светловолосый полукровка. Он взял стакан, не разбившийся, но наполовину расплескавшийся и повернулся к матери.

— Еще выпьешь?

— Хочешь знать, почему я вожусь с ним? — повернулась к Джою Хуанита. — Потому что люблю его, словно он мой собственный. Можешь звать меня полной дурой, и так оно и есть, но тут я ничего не могу сделать.

— Я тебя тоже люблю, матушка, — сказал Том-беби. — Кроме того, я люблю, м-м-м, дайте вспомнить, полицейских, змей, войну и больших волосатых пауков и… м-м-м, что же еще? А, вспомнил! Рак заднепроходного отверстия!

— Как бы он ни изображал капризную девчонку, что бы он там ни болтал, он все равно относится ко мне с почтением и уважением. Так, Том-беби?

В эту секунду фальцетом завопил проигрыватель в другой комнате: «И когда сгущаются вечерние тени, ты приходишь ко мне во сне!» Где-то в задней части дома хлопнула дверь.

— Тебя Долорес ищет, — сказал индеец своей матери.

— Иди подгони ее. Передай, чтобы она пошевелилась. Когда Том-беби вышел из комнаты, Хуанита сказала:

— Перри, какой он бедняжка, и что с ним будет? Меня это так беспокоит! Каждый раз, как он уезжает в Новый Орлеан или Даллас или куда-нибудь подальше и пытается зарабатывать себе на жизнь, какой-нибудь полисмен накручивает ему задницу и отсылает домой к маме. У меня прямо сердце разрывается. Так что, естественно, я пристроила его к работе здесь, ты же знаешь, какой я мягкий человек, не так ли? Он только что вернулся из Пенсаколы. Его не было три месяца, и я уже стала думать — Господи, неужели я от него избавилась? Но он притащился на прошлой неделе с поджатым хвостом. Я не знаю, что там у него случилось в Пенсаколе, и он не говорит об этом. Он уродлив, он педик, он ходит как Дональд Дак, и никто не может выносить его вида. Ну, ты понимаешь меня. Так что же мне делать? Даже ради спасения жизни он не причешет волосы, и даже подмываться не хочет. Можешь себе представить, сколько я с ним натерпелась, а он даже не мое отродье! И если хочешь знать, я скажу тебе, что тут не в порядке: плохая кровь тут есть, плохая кровь, а с этим уж ничего не сделаешь. — Она взяла бумажный платок из коробки на столе и с шумом высморкалась. — Ну да, я понимаю, ты не собираешься плакать по этому поводу. А я сентиментальная дура, черт бы меня побрал, и делаю то, что мне нравится.

Хуанита допила стакан Том-беби, и, когда напиток стал действовать, она опустила плечи, откинула голову и, закрыв глаза, сжала губы. С видом жрицы какого-то магического культа, она сделала глубокий вдох и стала быстро тыкать себя в различные части тела.

— Здесь болит, и здесь болит, тут болит, и тут болит. Кого это волнует? Меня нет. Боль меня не беспокоит. Дай-ка мне эту бутылку, Перри.

Том-беби Босоногий ввалился в комнату и снова расположился в кресле-качалке.

— Долорес хочет знать, — с облегчением сообщил он, — насколько сеньор стар. Я сказал, что ему примерно семьдесят три года. И теперь она плачет у себя.

Хуанита заставила его все повторить, пока наконец ясно не расслышала. Затем она распрямила ноги и встала. В это время Джой успел бросить взгляд на ее коленки, которые не имели ничего общего с его бабушкой: при той же костлявости Хуанита не вызывала такой же печали.

— Слушай, — сказала она Джою, — мне придется быть чертовски злой, так что я утащу Перри на кухню и пошепчусь с ним по секрету, ладно?

Джой с серьезным видом с готовностью махнул рукой и состроил на лице выражение, которое, как он надеялся, создаст у нее впечатление, что для него давно уже совершенно нормальное явление, когда возникает необходимость пошептаться по секрету на кухне борделя.

Выходя из комнаты, Хуанита остановилась рядом с ним, чтобы приглядеться к нему поближе. Затем она кивнула, по-прежнему не сводя с него взгляда и сказала:

— Ничего жеребчик, совсем ничего. Будь у меня такой, я бы на нем доскакала до Нью-Йорка. А здесь приходится иметь дело только с извращенцами, с деньгами и голодными бабами. Будь у меня в стойле такой молодец, уж я бы его обхаживала. — Пожав плечами, она направилась к дверям. — Но видишь, что мне досталось? — Хуанита проткнула воздух большим пальцем направив его в Том-беби. Затем они с Перри удалились в заднюю часть дома.

Джой ясно и отчетливо понимал, что женщина, которая только покинула комнату, просто ужасна. Она говорила вещи, от которых Том-беби Босоногий десятки раз мог уже повеситься, она была потрясающе эгоистична, ревнива, и с ней никоим образом нельзя было иметь дело. Он так же понимал, что у Том-беби, сидящего со спокойно скрещенными на животе руками, — так обычно любят сидеть степенные старушки — холодный черный язык без костей, напоенный ядом. И хоть ему приходилось немало сталкиваться с темными сторонами бытия, он казался средоточием этой темноты и вызывал ужас, как змеиное гнездо. Но он, Джой, пришел сюда по зову друга. Потому что в этом месте они стоят плечом к плечу, защищая друг друга от окружающего страха; и он ясно видит — даже не понимая, как назвать это чувство (любовь? ненависть?) — что пока они связаны друг с другом, им ничего не угрожает.

Джой поймал на себе мягкий взгляд полукровки. Он поднял свой стакан и сказал:

— С прибытием тебя, Том-бэби.

Тот не стал пить. Он сидел, крутя пальцами на животе и со слюнявой улыбкой смотрел на Джоя.

— Ага, я прибыл, — сказал он, продолжая улыбаться и смотреть на Джоя.

Когда сестры Эндрю запели «Саван святой Сесилии», в дверях появилась Хуанита.

— Сынок? — Она подцепила Джоя своей лапой. — Идем, идем! У нас есть кое-что для тебя.

Джой последовал за Хуанитой через столовую и по длинному темному коридору. Наконец они остановились у запертой двери. Хуанита стукнула в филенку тыльной стороной ладони.

— Все в порядке, Долорес. Ока глянула на Джоя.

— Валяй, сынок, и веселись. — Повернув ручку, она легонько подтолкнула Джоя.

В углу комнаты стояла девочка, которой было не больше семнадцати лет, невысокая, смуглая, с чистым лицом. На ней был длинный синий халат, который она плотно запахнула на теле, словно пытаясь защититься. Она смотрела на Джоя со смесью страха и враждебности и, казалось, прикидывала как бы вцепиться в него.