Она опустила глаза и не отрываясь смотрела на бледно-голубое вязаное одеяло, ее левая рука висела на небеленом муслине перевязи.

– Я хотела подумать о Дэне. О том, как мне поступить, набраться смелости.

– Это требовало смелости?

– Да, в какой-то мере. Наверно, я решала, хочу ли остаться незамужем навсегда. Мне уже тридцать… там, откуда я родом, меня уже зачислили в старые девы. О, я знаю, в наше время это все по-другому, но это, скорее, решение о моем отношении к себе, чем к Дэну.

– И после прогулки?…

– Я вернулась к себе в квартиру, приняла ванну, разобрала кое-какие бумаги, заказала жареных цыплят, смотрела телевизор. Это все.

Краска залила ее лицо.

– Почему Вы так смущаетесь, мисс Рэнделл?

– Что? – она бросила на него испуганный взгляд.

– Вы покраснели. Клер вздохнула:

– Потому, что, – Она снова принялась изучать одеяло, пытаясь вытянуть из него порванную нить, – это… так скучно. Мне даже не о чем рассказывать. Ни шумных вечеринок, ни страстных любовников, ни-чего. Обыкновенная одинокая девушка, которую бросает с места на место, как использованную салфетку.

– А у Вас была возможность пойти на вечеринки, провести время, как Вы выразились, со страстными любовниками?

Она улыбнулась.

– С одним страстным любовником, да.

Жестоко напомнившая о себе реальность тенью промелькнула в ее глазах. Она глубоко вздохнула и продолжала:

– Несколько вечеринок. Всегда есть куда пойти развлечься. Но вместо этого я сидела совсем одна на Холмах Сатро и наблюдала за чайками. Свободная от всего. Что такое?

И на лице Гонсалеса появилось странное выражение.

– Вы этого раньше не говорили, – упрекнул он ее.

– Не говорила чего?

– Что Вы были на Холмах Сатро.

– Говорила.

– Нет, Вы сказали, что проехали через Парк, а затем к мысу Лобос. Вы сказали мыс Лобос, а не Холмы Сатро.

– Это почти одно и то же, не правда ли?

– Не совсем, между ними около двух миль. В какое время Вы там находились?

– О, господи… от половины второго до трех, я думаю. Я припарковалась и сидела в машине. В сам Парк я не спускалась.

– Расскажите мне об этом.

Клер недоумевала.

– О чем? Я сидела в машине. Было жарко, я открыла окна, чтобы машину продувало ветром. Слушала концерт. Мне нравится быть там одной. Машин на стоянке было мало, один или два человека прошли мимо. Я. конечно, слышала голоса людей на расстоянии. Потом мне стало скучно, и я вернулась домой.

– Будьте более точны. Какие люди проходили мимо.

Она начала чувствовать раздражение.

– Господи, я не знаю. Семья с двумя детьми, парочка подростков, какие-то мужчины, еще одна семья – я не могу сейчас всех вспомнить.

– Вы что-нибудь слышали?

– Слышала ли я что-нибудь?

Гонсалес кивнул, стараясь не нажимать на нее, стараясь не выдать глазами крайней заинтересованности. Клер покачала головой.

– Я слышала чаек, музыку, разговоры и смех людей, крики детей и выстрелы хлопушек, гудки кораблей, проезжающие машины…

– Хлопушки запрещены в этом штате, – напомнил он ей.

Она бросила на него нетерпеливый взгляд.

– Конечно, но как Вы отлично знаете, люди привозят полные багажники фейерверков из Мексики. Детям до сих пор на Четвертое Июля отрывает руки, если у них глупые родители.

– Расскажите подробнее о мужчинах.

– Каких мужчинах?

– Вы сказали, что видели… – он заглянул в свой блокнот, – Ваши слова «каких-то мужчин». Каких муж чин?

– А-а, двое мужчин. Я хорошо запомнила второго, из- за бумаг, – она увидела, как прищурились его глаза и торопливо продолжала: – Двое мужчин проехали на стоянку в белом открытом автомобиле. Я обратила на них внимание потому, что они были одеты в деловые костюмы, а это выглядело нелепо в такое жаркое воскресенье. Они спустились в Парк. Позже один из них вернулся и, когда проходил мимо, выронил бумаги из кейса.

Она коротко пересказала свой разговор с высоким, привлекательным бизнесменом и вторжение ребят, гоняющих на «эдселе».

– Вы бы его узнали, если бы увидели?

– Наверно. Хотя в нем не было ничего необычного. Красивое лицо, серые глаза, ровные зубы, хорошо сложен.

– Вы стояли достаточно близко, чтобы разглядеть цвет его глаз?

– Ну да, примерно футах и десяти.

– На нем была шляпа?

– Нет. Темные волосы, довольно коротко подстриженные. – Выражение ее лица изменилось. – Он? Это он пытается меня убить?

– Я не знаю. Я не знаю, но может так случиться. Вы говорили, что уехали оттуда в три?

– Примерно.

– Можете описать другого мужчину?

– С которым он приехал? Я уверена, что узнала бы его. Маленький, толстый человечек с длинными, черными волосами и очень белой кожей. На нем было много колец, я помню, пальцы так и сверкали. Он не выглядел как порядочный человек…, не как первый мужчина. Тот толстяк был дешевка, а в высоком чувствовалось достоинство и… привлекательность, знаете ли.

Гонсалес в упор смотрел на нее.

– Догадываюсь.

Клер подождала, что он еще скажет, но он лишь молча смотрел на нее и в его глазах, казалось, проступила жалость к ней.

– Так это то, что Вы искали?

– Возможно.

Он встал, засовывая блокнот в карман пиджака.

– Вам скоро принесут ленч, мисс Рэнделл. Я вернусь днем и приведу с собой художника. Мне бы хотелось, что бы Вы постарались описать ему этого мужчину, и, надеюсь, он нарисует что-нибудь похожее. Как Вы думаете, Вы могли бы это сделать?

– Какого именно мужчину?

Он еле заметно улыбнулся.

– Приятного, мисс Рэнделл, приятного.

– Вот это да, – Малчек уставился на Гонсалеса из-за своего захламленного стола.

Гонсалес, раскрывая блокнот, ответил невозмутимым взглядом. Его ноги были закинуты на стол Малчека, он двигал носками своих ботинок: вместе, врозь, вместе, врозь.

– Ты думаешь, мы попали в точку?

Малчек потер переносицу, взъерошил волосы и отбросил их со лба.

– Толстяк – это Дондеро, здесь все ясно. То, что она сказала про кольца и длинные волосы…

– И белую кожу.

– Тут побелеешь… Если он понял, кто с ним был…

– Теперь мы этого никогда не узнаем.

– Это точно. Значит, говоришь, в десяти футах?

– Она сказала, что у него серые глаза.

Малчек, казалось, не мог поверить в то, что нашел в рождественском чулке.

– Значит, ни шрамов, ни бородавок, ни хромоты, ни?…

– Приятное лицо, она сказала. Хорошо сложен. Мне показалось, что он произвел на нее впечатление.

– Симпатичная акула? Это что-то новенькое. – Малчек встал и подошел к окну, разминая плечи.

– Твой подопечный в городе.

– Я же тебе говорил.

– Да, ты мне говорил, – Гонсалес захлопнул блокнот. – Еще ты мне говорил, что у него железное правило: сделал и уехал. Все за один день.

– Так всегда было раньше.

– Но если это он, то, значит, он остался в городе, что бы сыграть вторую партию. Дондеро в воскресенье, а Рэнделл – только во вторник. Ну и подловил же он нас с этим секс-маньяком!

Малчек криво усмехнулся.

– Профессионал до мозга костей.

– А потом подождал с бомбой до среды.

– Скорее всего, он подложил бомбу во вторник, как только выяснилось, что он промазал. Он знал, что она запомнила его, и не мог рисковать. Он себя заставил.

– Он нанес удар уже дважды. А я думал, что он Великий Белый Непогрешимый.

Малчек пожал плечами, продолжая смотреть в окно.

– Может быть, у нее крестная – фея.

– Или, может быть, наконец-то у тебя появилась.

– Посмотрим.

Малчек родился в Калифорнии, но скептицизм в его голосе явно отдавал Миссури.

Это была небольшая заметка на одной из внутренних страниц «Таймс».

Высокий мужчина купил газету в киоске отеля, с привычной легкостью отсчитав песо и отложив несколько, чтобы дать на чай официантке в кафетерии.

Он доедал второй кусок тоста, когда прочитал о смерти Дэна Фоулера. Даже густой мексиканский мед, который он так любил, не подсластил пилюлю. Официантка осталась без чаевых, а он пулей вылетел из ресторана, изо всех сил хлопнув за собой дверью. Стекло задрожало, но не разбилось.