Он гнал Бэтмобиль по пустынным улицам Готем-Сити. За последние два дня не случилось ни одного тяжкого преступления, ни одного налёта на банк, только одна вялая попытка ограбления склада, даже ни одного убийства, словно преступники Готем-Сити разом покинули улицы, ожидая чего-то по-настоящему серьёзного.

На приборной панели вспыхнула лампочка. Вызывал Альфред. Бэтмэн нажал клавишу, и на маленьком видеоэкране под штурвалом появилось лицо дворецкого.

— В городе заметно тише со дня неудавшегося похищения ребёнка, но вы продолжаете патрулировать, — заявил Альфред с присущим ему неодобрительным тоном. — Вы собираетесь есть, спать? Вы не сможете принести особой пользы, если не будете следить за собой.

— Цирковая банда «Красный Треугольник», — немногословно напомнил Бэтмэн. — Это шакалы, Альфред. Они охотятся стаями в темноте…

Он посмотрел сквозь лобовое стекло. Он почти добрался до места назначения.

— Вы озабочены появлением этой странной героической персоны — Пингвина? — спросил Альфред в сухой британской манере.

Бэтмэн рассмеялся. Он остановил Бэтмобиль перед фасадом Зала регистраций Готема. Два человека — полицейский и телохранитель из охраны Шрека — стояли по обе стороны подъезда. Точнее говоря, они устало привалились к перилам и мирно подрёмывали.

Бэтмэн посмотрел вверх на единственное горящее окно. Почему Пингвин до сих пор там?

— Забавно, что ты спросил об этом Альфред, — сказал он дворецкому. — Может статься, я действительно немного обеспокоен.

Ну, теперь у него был настоящий экспорт. Не только пресса — корреспонденты последние дни следовали за ним неотступно, — но и обычная публика, включая небольшую группу молодых женщин, одетых в чёрное. Кто они такие? Фанатичные поклонницы? Кабы знать, что всё пойдёт именно так, он вышел бы из канализации намного раньше. А сейчас! Если бы он только знал, как отделаться от назойливой прессы, он смог бы доказать свою признательность этим прекрасным юным созданиям. Ну, да ладно. Всему своё время. Сегодня он охотится на другую рыбу.

Полицейские снова образовали живую цепь, чтобы удержать любопытных, пока Пингвин шагал к крошечному частному кладбищенскому участку в заброшенной части Готема. Хорошо отполированное надгробие, которое он искал, было непосредственно перед ним с отдельными надписями — «Такер» и «Эстер Кобблепот» — его похороненные некогда с любовью отец и мать. Досадно, что они оба умерли такими молодыми. И так загадочно.

Пингвин встал на колени перед мемориальной плитой. Спрятав руку в поношенный рукав, он возложил две розы, которые, откровенно говоря, имели не очень хороший вид. Но ведь это не так уж важно. Во внимание принимались только чувства. Пингвин знал, что, по крайней мере, дюжина теле- и кинокамер следят сейчас за ним и запечатлят его чувства. Никто и никогда не может сказать, сколько объективов направлено на него в данный момент.

Пингвин видел, как двое его поклонниц грохнулись в обморок от переизбытка чувств, от его скорбного и торжественного вида. О да, он хотел бы побыть наедине с парочкой таких маленьких птенчиков. Но не здесь. И не сейчас. Вопреки своим желаниям, он пошёл обратно к группе журналистов. Один неприятный экземпляр прорвался вперёд.

— Итак, — начал он — мистер Пингвин…

Пингвин поднял зонт в знак протеста.

— Пингвин — это птица, которая не умеет летать, — с примесью грусти сурово заметил он. — Я — человек. И у меня есть имя. Освальд Кобблепот. — Во всяком случае, сейчас это его имя: неважно, носил ли он его когда-нибудь.

— Мистер Кобблепот, — поправился ничуть не обескураженный репортёр. Он указал в сторону могилы родителей Пингвина. — Вам ведь не довелось жить вместе с ними, да?

Все замерли, поражённые наглостью газетчика. Однако, подумал Пингвин, очень удачно, что массы на моей стороне. Он задумчиво повертел зонтик, прежде чем ответил.

— Действительно, я был их первенцем, — он печально оглянулся на надгробия-близнецы, — но они относились ко мне как ко второму ребёнку. Но это в человеческой природе — бояться всего необычного, даже с их образованием и привилегиями. Мой отец — окружной прокурор, мать — активистка «Дочерей Американской Революции». Возможно, когда я держал детскую погремушку блестящими плавниками, они теряли самообладание. — Он помедлил, затем повернулся к толпе, для которой продолжил: — Но я простил их.

Толпа снова радостно зашумела. Все они были у него в кулаке.

Или, лучше сказать, в плавнике?

Весь Готем-Сити только и говорил что о Пингвине.

— Пингвин простил родителей! — выкрикивал мальчишка- газетчик — Читайте наши статьи! «Я в полной гармонии с собой и с миром!» Покупайте газету!

И Готем-Сити, падкий на рекламу, разбирал свежеотпечатанные выпуски, как только перевязанные тесьмой пачки сбрасывали к ларькам с грузовиков. Готемцы забывали о своих делах и останавливались ознакомиться с чарующими новостями.

— «Вам не нужны руки, если у вас есть сердце», — цитировала одна из газет.

— «Моё сердце полно любви, — надрывалась другая. — Я чувствую в себе пять футов росту».

— «Он как лягушка, — восклицала третья, — которая превратилась в принца!»

— «Нет, он больше похож на Пингвина», — парировал очередной тёплый заголовок.

Мимо прошла парочка, оживлённо щебеча в унисон остальным: «Покинутые пингвины Древнего Мира воспитали его!»

— Помните настоящее значение праздника, — присоединилась к разговору одинокая женщина. — «Любовь, подаяние…»

Макс усмехнулся. Он побывал в том Древнем Мире, в том забытом выставочном павильоне технических достижений или мирской справедливости. Он даже полистал бы газеты, чтобы вспомнить в каком именно. Раньше, когда люди жили в достатке, вокруг Готем-Сити было много подобных заведений.

А сегодня там было пристанище Пингвина. Там же он прятал свою цирковую банду «Красный Треугольник». В память о том месте Максу остался главным образом запах.

Пока готемцы разбирали газеты, план Макса работал. Он лишь надеялся, что, когда придёт время, Пингвин будет достаточно благодарен ему.

Макс, конечно, богат, но ему никогда не помешает стать ещё богаче.

Брюс Уэйн просматривал материалы прошлых лет. Он изучал спроецированную на экран дисплея передовицу газеты. Страница была старой и выцветшей, но слова ещё можно было разобрать. Он давно установил в Бэткейве компьютерный проектор специально для быстрого выхода на историческую информацию подобного рода.

Он нажал кнопку на панели управления. На экране появилась следующая страница.

— «Вчера вечером цирк «Красный Треугольник» дал шикарное представление с разъярёнными львами», — читал он вслух с экрана. Нет, в этой статье не было ничего ценного.

Он быстро пробежал пальцами по клавиатуре, и на дисплее выплыла надпись: «ПРОДОЛЖАТЬ ПОИСК: КРАСНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК».

Он подождал несколько секунд, пока новая газета тенью легла на предыдущую и изображение сфокусировалось.

— «Треугольник» вновь вернулся спустя две недели, — прочитал Брюс. — …детям понравится…».

Это было в начале карьеры цирковой труппы, ещё до того, как она стала на стезю порока, точнее до того, как полицейские разоблачили их.

Он снова нажал клавишу поиска. В комнату, неся на подносе ужин, вошёл Альфред.

— Спасибо, Альфред, — не отрываясь от экрана пробурчал Брюс, когда слуга поставил поднос рядом с ним. Альфред улыбнулся и кивнул вместо ответа.

Брюс подобрал ложку и сделал небольшой глоток. Он зажмурился от удивления.

— Суп холодный, — сказал он Альфреду.

Дворецкий снова кивнул, словно эта новость не была для него неожиданностью.

— Это виши-соус, сэр.

Брюс уставился на тарелку.

— Виши-соус… Наверное, он и должен быть холодным, да? — Глупо с его стороны подозревать, что Альфред что-нибудь напутал. Однако, он должен вернуться к поиску.

— Мистер Уэйн, — мягко заметил Альфред, — фраза «Рождественские праздники» что-нибудь означает для вас?