– Мамочка, дорогая!

– Лешенька, несчастные мы с тобой!

Потом мы легли спать, т. е. я легла. Спустя немного времени слышу, мама меня зовет:

– Алеша, ты спишь?

– Нет, а что.

– Знаешь, мне сейчас так хорошо, так легко, завтра мне, наверно, будет лучше. Никогда я еще не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас.

– Мама, что ты говоришь. Ты меня пугаешь. Почему тебе хорошо стало?

– Не знаю. Ну ладно, спи спокойно.

И я заснула. Я знала, что мама умрет, но я думала, что еще дней 5, 6 она проживет, но я никак не могла предполагать, что смерть наступит завтра.

Я заснула. Сквозь сон я слышала, что мама опять меня звала. «Лешенька, Алеша, Алеша, ты спишь?» Как сейчас, звучат в ушах у меня эти слова. Потом она замолчала. Я опять заснула крепким сном. Когда опять проснулась, слышу, мама что-то говорит, но очень невнятно, я ее окликнула:

– Мама, а мама, что ты говоришь?

Молчит. Потом опять что-то бормочет, а мне не отвечает. «Наверно, бредит», подумала я. Опять заснула.

Когда опять проснулась, слышу храп. Ну, думаю, наконец-то мамочка заснула, и я совершенно спокойно снова заснула. Не знаю, сколько времени я спала, но вдруг проснулась страшно встревоженная. Сердце подсказывало мне, что-то неладно. Мама по-прежнему храпела, но то был храп не спокойно спящего человека. Нет. Мама лежала с закрытыми глазами, на спине и тяжело дышала ртом. А в горле у ней что-то клокотало. Я начала ее тормошить, звать, она открыла глаза и уставилась на меня бессмысленным взглядом. «Мама, мама, ты слышишь меня?» Тот же взгляд, потом глаза устало зак[ры]лись.

Боже, она не видит, не слышит меня, она умирает. Лоб холодный, руки, ноги хол[од]ные, пульс чуть бьется. Я побежала звать на помощь. Пришли соседи. Затопили печку. Грели горячие бутылки. Горячее, сладкое кофе, витамин какой-то. Нет, все напрасно. Мама крепко стиснула зубы. Когда же ей насильно влили кофе, не проглотила. Было 6 часов утра. Соседи ушли, сказав мне, [что]б я все-таки старалась напоить маму. И вот несколько последних часов я сидела у ее постели. Она так и не пришла в сознание и тихо умерла, как-то замерла, [я] даже не заметила. Хотя сидела у ее изголовья. Так умирают от истощения [в]се.

К 3-ем часам я пошла на почту и отправила телеграмму Жене. Потом пошла [в] «Молодежный»85, но сегодня [бил]етов не продают. Оттуда [пош]ла в Михайловский театр, [уз]нала, что Кира уже недели [две?] как эвакуировалась. Оттуда я пошла к Гале. Я так боялась, что никого у них не застану. Но оказалось не так.

Мне открыл Аликин дедушка. Глаза красные от слез. Оказывается, три дня тому назад умерла его жена Юлия Дмитриевна Потом пришла Галя, она очень похудела. Пришла Кира. Потом мы с Галей сходили за Аликом в очаг.

Меня здесь приняли как родную. Все были мне очень рады. Галя прижала меня к себе и поцеловала. Как мне было хорошо.

Завтра мы отвезем Юлию Дмитриевну.

Галя и ее папа горячо предлагают мне перебраться к ним жить. Они обещают мне помочь всем, чем могут. А если будут эвакуироваться, то возьмут меня с собою как дочь. Вообще, я даже не ожидала, что меня так встретят, что я встречу такое участие, такую теплоту. Общее несчастье сближает людей. Аликин дедушка, любитель природы, такой замечательной доброты человек. Я сразу ожила. Я не одна. У меня нашлись друзья. Какое счастье. Какое счастье.

Как жаль Юлию Дмитриевну. Она, как и ее муж, исключительно добрый, хороший была человек.

Галя боится, что и папа не выживет, но нет, не может этого быть. Мне кажется, что самое ужасное позади и что кто пережил уж это время и остался жить, тот уж и дальше будет жить. Я так полагаю.

Да, как жестока судьба.

Встала в 8 часов. В начале 11-ого собрала самые необходимые вещи в заплечный мешок, положила е[го] на санки и отправилась к Гале. Мы втроем отвезли Юлию Дмитриевну в Куйбышевскую больницу86. Кира, Галина сестра, [ушла?], мы с Галей обратно шли од[ни]. Была на редкость ясная, солн[ечная] погода. Ярко светило и уже [по-]весеннему пригревало солнышко, и даже сосульки капали. Весна, весна берет свое. Потом мы с Галей пошли в мою столовую и взяли 4 супа, (нрзб.) густых, и одну колбасу. Оттуда пошли в дом 28, [и] мне повезло. Только что начали давать изюм, и очер[едь] была небольшая. Галя с суп[ом] пошла домой, а я выстояла свой изюм и тоже пришла [к] Гале. Мы с ней распилили огроменный чурбан, рас-[ко]лоли его на дворе. Потом Галя пошла за А[ли]ком, а я затопила печку.

Галя пришла, поставила чайник для папы. Папа весь день лежит, у него ослабление [се]рдечной деятельности и расстрой[ств]о желудка на нервной поч[ве]. Ведь все-таки такой удар – [по]терять друга жизни. [По]том я поставила свой [су]п. Обедала я полседьмого. [Га]ля, такой человек, уговори[ла] меня взять ломоть хлеба, дескать сейчас можно, [та]к как есть хлеб Юлии Дмитриевны.

Потом я попила чаю с изюмом и хлебом и совершенно сы[та]. Завтра 8-ое марта. Женский [де]нь. Галя дома. Галя, такой друг. Сейчас ложусь спать. Очень спать хочется.

«Мороз и солнце; день чудесный…»87. Все сильней и сильней чувствуется приближение весны. Уже по-весеннему греет солнышко, от снега идет пар и плачут сосульки, хотя в тени еще мороз безжалостно щиплет за нос.

Я живу пока у Гали, ухаживаю за ее больным папой, помогаю, что могу, по хозяйству. Сегодня папе лучше, чем вчера, и мы с Галей не теряем надежды, что он поправится. У него на нервной почве расстройство желудка, и он очень ослаб. Галя с Аликом уходит в 8 часов утра, а приходит в 6 часов вечера. Целый день я одна с ее папой. Он больше спит все. Я предоставлена сама себе, что хочу, то и делаю.

Вот сейчас 2 часа дня. Я сижу у окна и пишу. Весеннее солнышко освещает всю маленькую комнатку. Вообще, все бы ничего, если бы не чувствовать эту тягучую пустоту в желудке. Так хочется есть, прямо нестерпимо. Я сейчас живу на 300 граммах хлеба и супе. Днем хлеб, вечером в 7 часов две тарелки супа, вот вся пища моя. Я за ближайшие последние дни заметно ослабла и похудела. Не знаю, выживу ли я. Жить так хочется. Мне надо как можно скорей пробраться к Жене. Тогда я спасена.

Очень мучительны вечера, когда я хлебаю пустой суп без хлеба (хлеб до вечера не дотянуть), а рядом, на столе, лежит много хлеба, стоит банка с сахаром, и Галя отрезает большие толстые ломти и ест их, посыпав сахаром. Я знаю, завидовать нехорошо, но все-таки мне кажется, что Галя могла бы мне давать в день по маленькому кусочку хлеба без всякого ущерба для себя. Ведь она сейчас получает, кроме своих 500 гр., еще 700 гр.: 300 за маму и 400 за папу (он сейчас не ест хлеба). Не может быть, что она съедает так много хлеба, сухарей она сушит очень мало, наверно, у ней в шкафу (который всегда на ключе) накапливается этот хлеб. И получается очень нехорошо. Человек от голода с каждым днем слабеет, а в шкафу лежит и черствеет хлеб.

Конечно, меня никак не касается этот хлеб, он не мой, а Галин, Галя – чужой человек, ей до меня нет никакого дела, но… маленькое «но». Я бы на Галином будь месте из жалости дала бы кусочек хлебца. Мое бы сердце не выдержало. Я ни за что первая не попрошу, я слишком горда и самолюбива, чтобы быть попрошайкой, неужели Галя сама не предложит мне. Ведь она знает, как я голодна. 300 гр. хлеба на весь день – это очень мало. Как хочется кушать, так и подсасывает и тянет в желудке. Боженька, Боженька, услышь меня, я кушать хочу, понимаешь, я голодна. Я очень несчастна.

Господи! Когда же этому будет конец!

Уже 16-ое марта, то есть половина первого весеннего месяца, а стоят такие жуткие морозы. На солнце тепло, а войдешь в тень – мороз.

Я пока что живу у Гали. Старику с каждым днем все хуже. Он долго не протянет. Ему уже трудно говорить, язык не слушается (как и у Аки и мамы дня за 3 перед смертью). И еще есть один вестник скорой развязки – это (вспоминаю Аку и маму) появление жажды.