Но ей пришлось удостовериться в этом, когда она расставалась постепенно со всем, что имела. Поместье Стерлингов еще только оценивалось, но все остальное было уже распродано: дом в Адирондаке и квартира в Нью-Йорке были проданы сразу, она торопилась и поэтому не могла запрашивать высокую цену и ждать подходящего покупателя; были проданы лошади и коллекция живописи, со всем этим было покончено. А Валери жила в квартире, которую снимала на Парк Авеню ее мать; только это и уцелело от лучших времен. У самой Валери больше ничего не было.

Валери все прокручивала и прокручивала в голове происходящие события, и они с матерью не могли наговориться, пытаясь понять, как же это все могло с ними произойти. Они обе никогда не заботились о деньгах, и они не знали, с чего теперь начинать.

– Так не может продолжаться, – сказала как-то апрельским днем Валери, как она повторяла изо дня в день.

Они сидели с Розмари за завтраком, глядя на оживленную Парк Авеню. День был прохладный, но солнечный, внизу под ними раскрывались на деревьях почки, небо сияло свежестью, словно говоря о том, что все только начинается. Регулировщик движения, стоящий па оживленном перекрестке, казалось, выполнял балетные па, вытягивая одну руку вперед, другую назад, а потом меняя положение, словно танцуя на улице. Валери с улыбкой наблюдала за ним.

– Ах, ну естественно, так же не может продолжаться. Дэн наверняка ошибается, и эти боны непременно как-нибудь да всплывут, или вдруг деньги вернутся, или я встречу кого-нибудь, кому я смогу дать то, что он хочет, за его помощь мне… Что-то должно произойти, и все будет по-прежнему. Жизнь никогда не кончается вот так, вдруг и сразу, у всех людей бывают потрясения, но потом все опять нормализуется.

– Разумеется, – согласилась Розмари. Она опустила соломинку в стакан с апельсиновым соком и теперь тихонечко потягивала его.

– В конце концов, – продолжала Валери, по-прежнему наблюдая за полицейским на перекрестке, – никому не удастся избавиться от такой кучи денег так мгновенно и бесследно. Это предположение, что Карл игрок, просто смешно. Он говорил мне, что его тошнит от этого, он терпеть не мог неизвестности. Если он что и делал, то что-то совсем другое. Наверное, мы просто не посмотрели хорошенько, где надо. Все изменится, не может не измениться.

– Разумеется, – опять эхом откликнулась Розмари. Сколько раз они говорили о том же самом!

– Но придется все же подождать, – заключила Валери. – А пока мы ждем, мне неплохо бы поискать какую-нибудь работу.

– Ну, я думаю, мне тоже стоит этим заняться, – откликнулась Розмари.

Они опять замолчали.

Доходя в своих разговорах до вопроса о работе, обе они смущенно умолкали, таким чужим и непонятным веяло на них от этого. Они обсуждали, не позвонить ли друзьям – банкирам, директорам крупных компаний, заведующим клиниками, издателям газет, – и были не в состоянии снять телефонную трубку. Подойдя к телефону, они всякий раз откладывали звонок, не в силах попросить об одолжении, не чувствуя себя в состоянии отблагодарить. Их мучила смутная мысль, что в том, что Карл разорился, была какая-то доля и их вины. Но и их друзья чувствовали себя неуютно. Они сочувствовали Валери и Розмари, но, встречаясь с ними, ощущали себя как бы виноватыми в том, что их дела продолжают идти прекрасно, как будто им следует извиниться, что с ними не произошло никакой трагедии. «Гораздо проще, – думала Валери, – заняться устройством своих дел самой».

Но когда они разворачивали газеты и просматривали их, размышляя о том, что придется давать объявления, отвечать на вопросы, представляться незнакомым людям, – это казалось им невозможным и бессмысленным. А если даже они и отважатся на это, что смогут они предложить? Они не умели печатать и заниматься делопроизводством, не представляли себе работы медсестры или учителя; им не приходилось заниматься ни рекламой, ни написанием газетных статей, ни почтовыми операциями; они понятия не имели, что делают служащие библиотек, не умели работать за компьютером, им никогда не приходилось готовить, подавать, убирать квартиру.

– Бюро справок в музее, – говорила Валери, – или водить экскурсии. Я хорошо знаю коллекцию.

Розмари расцветала:

– У тебя отлично получится. И я тоже могла бы этим заниматься, – но лицо ее быстро мрачнело. – Да, но что-то не похоже, чтобы подобные работы предлагали слишком часто.

– Вообще не предлагают, – мрачно констатировала Валери. – Ну, не это, так что-нибудь другое, что-нибудь в том же роде. Я же не собираюсь сделать карьеру, ты же знаешь, – она поиграла карандашом.

– Смешно то, что, кроме работы в музее, мне что-то ничего не приходит в голову. Я как-то вообще ни о чем не могу думать, даже просто так. Нет, мне лучше всего все-таки чистить конюшни.

– О чем ты говоришь! – возмущалась Розмари. – Даже не шути так! – губы начинали дрожать. – Ну, как не стыдно было Карлу так нас оставить! Он же любил нас, ты сама знаешь, после смерти папы он сказал, что позаботится о нас! Не оставит пас в голоде и холоде… в моем возрасте… искать работу…

Валери молчала. Ей нечего было ответить на это.

И в тот момент, когда их отчаяние достигло критической точки, позвонил Эдгар Вимпер.

Он был сыном богатых родителей, чье поместье на Восточном берегу в Мэриленде граничило с поместьем Ашбруков. Валери была знакома с ним всю свою жизнь. Она находила его забавным, особенно после того, как он сообщил ей, что когда они закончат университет, он обязательно женится на ней. Он никогда не отказывался от этой идеи, хотя они не виделись с тех пор, как ее отец продал поместье. Эдгар так и не женился. На светских раутах в самых великих столицах мира его сопровождали бесчисленные женщины, а он посылал Валери цветы на день рождения и ждал.

Когда он позвонил, она тут же представила его себе: круглое лицо, которое она так хорошо запомнила, маленький крючковатый нос, срезанный подбородок, близко посаженные мягкие карие глаза, счастливая улыбка, расплывшуюся фигуру скрывают костюмы от самых дорогих портных мира. Он только что вернулся из Европы.

– Мне бы хотелось повидаться с тобой и постараться тебе помочь, – вкрадчиво произнес он. – Когда тебе удобно?

– Я редко сейчас выхожу, – ответила Валери. – Приходи сегодня днем, если хочешь.

Он приехал в четыре и просидел до шести, никак не решаясь закончить этот первый визит, сначала в компании Валери и Розмари, а потом, оставшись с Валери наедине. Если бы не борода, которую он отрастил недавно и которая скрывала его маленький подбородок, он был бы точно таким, каким запомнила его Валери: обаятельный, веселый, добрый, интересующийся всем, что с ней происходит, но с бессознательным самомнением тех, кому не приходится считать деньги и справляться о цене. «Раньше бы я этого и не заметила, – подумала Валери. – Наверное, и я была такой же, как Эдгар все эти годы».

На ней было длинное шелковое платье с широкими цветными полосами, волосы волнами спадали на плечи.

– Как ты хороша, ты стала еще прекраснее, – не удержался Эдгар, оглядывая ее сияющими темными глазами. – Никогда не думал, что такое может случиться. Поразительно, что натворил Карл; а ведь он мне нравился. Но то, что он натворил, заслуживает только негодования. Оставить женщину в таком положении! Особенно жену, о которой следует заботиться. Он вверг тебя в ужасное положение. Отвратительнее представить нельзя.

«Ах, Эдгар, – подумала Валери. Она вспомнила, как он вот так же сокрушался с самым патетическим видом, впервые столкнувшись с чьим-то дурным поступком. – Совсем не изменился. Забавный человечек, которого невозможно воспринимать серьезно».

– Конечно, это ужасно, – торжественно, подражая ему, произнесла она. – Мы с мамой пытаемся придумать, как нам дальше быть.

– У вас совсем нет денег?

– Общим счетом несколько тысяч долларов. Да еще мамины драгоценности. Если она их продаст, мы сможем продержаться на выручке еще год.

– Боже милосердный, и наступил же день, когда тебе приходится говорить такие вещи! Самая утонченная и прекрасная женщина, женщина с редкостным вкусом, с удивительным видением мира, – и эта женщина должна ломать свою восхитительную головку над таким низменным предметом, как деньги, и оставаться одинокой.