Тем не менее главная причина, по которой я не могу уступить, вовсе не в этом. Настоящая причина – это страсть. У демонстрантов своя страсть, у меня своя. В действительности у меня их несколько.

Это страсть к поиску истины, потому что ложь, недомолвки и тайные соглашения губительны для демократии. И единственными людьми, нравятся вам они или нет, чья работа состоит в том, чтобы разоблачать ложь, махинации и тайные сговоры, являются журналисты.

Это страсть собирать информацию и выслушивать мнение всех сторон и затем определять собственную позицию.

Это страсть, которая советует доверять вашему мнению, быть готовыми отстаивать вашу точку зрения, а также приглашать других разделить ее с вами, но не с помощью силы, а убеждением.

Именно эти страсти движут компанией РαН. Пока мы работаем в ней, мы будем жить и руководствоваться ими. Если мы ошибемся, мы надеемся, вы незамедлительно дадите нам знать, но не требованиями исполнить ваши пожелания, а предложениями об улучшении нашей работы. В этом мы рассчитываем на ваше содействие. Спасибо.

Он не шевелился, продолжая серьезно глядеть в объектив пока не остановилась пленка.

– Браво, – тихо сказала Валери.

Ник повернулся, прикрыв глаза рукой от слепящего света, и увидел ее, стоявшую в стороне.

– Не знал, что ты здесь.

– Я подумала, что если бы знал, то стал бы нервничать.

– Да я и так волновался. Как у меня получилось?

– Ты был великолепен.

Он был признателен ей за похвалу; в этот момент она была профессионалом, а он новичком.

– Взгляну еще раз, что получилось, прежде чем пускать пленку в эфир, – сказал он. – Пойдем, мне хочется, чтобы ты была рядом.

Они смотрели кадры выступления в тишине, стараясь предугадать силу их воздействия.

– Не думаю, чтобы удалось остановить многих демонстрантов, – сказал Ник после просмотра, – но кое-кто из зрителей, посмотрев, может задуматься и одобрить.

– Я более заинтересована в членах правления Фонда, – сказала Валери, – интересно, догадаются ли они, что ты говорил для них, и что они смогут предпринять? Особенно Олсен, – добавила она задумчиво. – У меня такое чувство, что он непредсказуем.

Ник улыбнулся:

– Ты исходишь из того, что он смотрит наши новости.

– Да, пожалуй, ты прав; возможно, он их не смотрит. Что ж, тогда я позабочусь, чтобы он посмотрел эту передачу. Чтобы все они посмотрели. Надеюсь, извинишь, Ник, мне нужно сделать несколько звонков.

В шесть часов тридцать минут, полчаса спустя после просмотра телевизионного заявления Ника, Ларс Олсен позвонил ему в офис. Ник все еще находился в своем кабинете; они с Валери вместе смотрели программу новостей и собирались пойти пообедать.

– Я восхищен вашим выступлением, – сказал Олсен. Его голос звучал размеренно, звучно. Именно этот голос неизменно привлекал внимание его паствы. – Я понятия не имел о демонстрации, пока не увидел в ваших теленовостях. Конечно, мне известно, как она возникла; к ней призывал Флойд Бассингтон в своей воскресной проповеди. Сомневаюсь, чтобы Флойд додумался до этого сам. У него крайне ограниченное воображение, но он близок к двум другим членам правления, гораздо более агрессивным, нежели он.

– Джеймс и Ворман, – сказал Ник, – похоже, у вас в правлении раскол.

Олсен промолчал.

– Несомненно, это не может повлиять на ваши решения, – умышленно проговорил Ник, – если вы единодушны по вопросам управления Фондом и состояния дел с Грейсвиллем, то нет проблем.

Олсен вздохнул.

– Двое работников из вашей компании были у нас и задавали вопросы. Валери Стерлинг и Эрл де Шан. Полагаю, они действовали с вашего согласия.

– Да, – ответил Ник.

– Я беседовал с Валери Стерлинг. Ее вопросы были хорошо подобраны и приводили в замешательство. Они побудили меня пристальнее взглянуть на организацию, которой я, вероятно, уделял недостаточно внимания. Лили Грейс, очаровательная и одаренная юная женщина, мне кажется, заворожила нас всех. Мы поверили ей и поэтому доверяли всему остальному. Однако вопросы миссис Стерлинг, эта демонстрация… Для чего кому-то понадобилось затевать подобную акцию, если нечего опасаться? Короче, я больше не верю коллегам и чрезвычайно обеспокоен, хотя не имею для этого реальных оснований.

Ник переключил телефон, чтобы Валери вместе с ним могла слышать Олсена. Она написала ему на листке: «финансы».

– Есть способ разрешить многие из ваших сомнений, – сказал Ник Олсену, – если бы мы могли взглянуть на бухгалтерские отчеты Фонда.

Олсен снова вздохнул:

– Я понял вас. Чтобы выяснить, куда идут средства. Но я не могу предоставить вам учетные книги, если вы это имеете в виду.

– Но вы могли бы помочь взглянуть на них инспектору, контролирующему правильность ведения финансовой деятельности, который хотел бы на них взглянуть.

Последовала тишина.

– Мог бы, – медленно произнес Олсен, – думаю, они в офисе в Грейсвилле.

– У меня есть фамилия инспектора, – продолжал Ник ровным голосом, стараясь не выдать нараставшее волнение, – он знаком с деятельностью религиозных организаций, участвовал в проверке счетов Беккеров в фининспекции. Возможно, вы захотите позвонить ему и договориться.

Олсен почувствовал сильное отвращение. Ему нравились голос Ника и его осторожные выражения, он был преисполнен восхищения, когда смотрел его выступление по телевидению. Заявление президента РαН не подливало масла в огонь; он ни на кого не нападал; не назвал пи одного имени; даже сделал комплимент тем, кто пытался причинить ущерб его телекомпании. То был образец умного и взвешенного ответа, что Олсен ценил превыше всего на свете. Он слишком хорошо знал, что люди часто высказывают первое пришедшее в голову, не думая и не заботясь об оттенках значений или возможных неверных толкованиях произнесенных ими слов.

Однако сама мысль о тайном проникновении в офис Фонда «Час Милосердия» и предоставлении возможности инспектору совать нос во все углы в поисках компрометирующего материала вызывала у него чувство брезгливости. Олсен пришел в Фонд, чтобы нести любовь и умиротворение, чтобы помогать миллионам нуждающихся, гораздо большему их числу, чем он был в силах охватить, продолжая проповедовать в церкви или донести как преподаватель. Он пришел творить добро, а не шпионить.

В то же время демонстрация вызывала у него чувство негодования и отвращения. К тому же, на него действовали вопросы Валери. И, наконец, самое важное – заявление Ника. Его цивилизованный тон подспудно подточил преданность Олсена Фонду.

– Назовите фамилию инспектора, – решился он наконец.

На следующий вечер, когда сотрудники офиса завершили рабочий день, преподобный Ларс Олсен и Элвин Спир из фининспекции приветствовали охранника, стоявшего на посту у входа в небольшой домик, расположенный на территории Грейсвилля.

– Добрый вечер, святой отец, – добродушно поздоровался охранник. – Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

Олсен задумчиво кивнул. Ясно, что охранник привык видеть членов правления по вечерам в неурочные часы. Интересно, чем они занимались?

Олсен провел Спира в помещение бухгалтерии.

– Я не разбираюсь в компьютерах и бухгалтерских книгах, так что помощь от меня плохая.

– Нет проблем, – ответил Спир, – я сам посмотрю.

Олсен расположился в углу комнаты. Он прихватил с собой книгу. Сначала он хотел взять Библию, но это показалось ему излишним, так как пока у него не было причин приступать к молитвам. Поэтому он принес роман и старался сосредоточиться на нем.

Три вечера подряд глубоко за полночь читал он свою книгу, пока Элвин Спир изучал компьютерные файлы, просматривал колонки цифр, листал дела, корпел над банковскими декларациями и оплаченными чеками; его пальцы танцевали по клавиатуре компьютера. Вечером в пятницу, за несколько минут до полуночи, Олсен закончил чтение романа. Сложив руки на коленях, он созерцал склоненную голову Спира.

– Порядок, док, – проговорил Спир часа через два, поднимая голову и подмигивая Олсену. – Предварительно результат отличный. Тут столько всего наворочено. Написать официально пли пока рассказать на словах?