На полпути к двери он обернулся.

– Ты подыскала себе место для жилья?

Сибилла резко кивнула головой, изнемогая от желания поскорее усесться в собственное кресло.

– В каком районе?

– На улице 34.

– А где именно?

– В апартаментах Вебстера.

– Никогда не слышал о таких.

– Мне порекомендовали.

– Там нет никаких проблем?

– Нет, все замечательно.

Он кивнул головой и сделал еще один шаг.

– Еще раз большое спасибо, – сказала Сибилла потеплевшим голосом, увидев, что он действительно уходит. – Я вас не разочарую.

– Было бы очень хорошо, если бы именно так и случилось, – сказал он, и дверь, наконец, захлопнулась за ним.

Она облегченно вздохнула, как будто камень свалился с плеч. «Сукин сын. Отвратительный старый маразматик». Самый худший вариант начальства, какой она только могла себе представить.

«Слава Богу, ушел». Усевшись, наконец, в собственное кресло, она смогла осмотреть свой офис. Хотя трудно было назвать его большим и красивым, это был ее первый отдельный кабинет, и даже поцарапанный и прожженный в некоторых местах сигаретными окурками рабочий стол имел очень солидный вид и нравился ей. По другую сторону, напротив стола, были втиснуты два стула. Позади стола, рядом с картиной кисти Пикассо, располагалось небольшое окошко, из которого открывался вид на Бродвей и церковь Святой Троицы.

Она развернулась на вращающемся кресле, чтобы получше рассмотреть открывающуюся из окна панораму. Расположенная в гуще громоздящихся административных зданий, с венчающим главу крестом и арочными витражами, церковь выглядела, как цветная картинка с открытки. Сибиллу раздражал вид маленькой, грациозной и даже изысканной церквушки на фоне огромного Нью-Йорка. Ей хотелось, чтобы все вокруг было самым высоким, большим, быстрым и шумным, как и подобает крупному, богатому городу, где все зависит от везения и успеха.

И, кроме всего прочего, в этом городе жила Валери.

Днем раньше Сибилла проехала на автобусе по Мэдиссон Авеню, а затем прошла пешком по Пятой Авеню до дома, в котором, по словам ее матери, купили апартаменты Валери с Кентом Шорхэмом. Стоя на противоположной стороне улицы под лучами холодного ноябрьского солнца, Сибилла изумленно смотрела на здание. Позади дома расположился музей искусств Метрополитэн с его широкими ступенями и грандиозными колоннами, в сравнении с которыми даже огромные деревья центрального парка казались маленькими.

Великолепное здание с узорчатыми окнами, в котором жила Валери, было облицовано кирпичом спокойного серого цвета. Над резными деревянными дверями был навес. Одетые в униформу швейцары в глянцевых кепках и белых перчатках повелительно свистели, останавливая таксистов.

Завистливым взглядом наблюдала Сибилла за жизнью в этом доме. Ей ненавистны были одетые в изысканные меха и надменно щелкающие по тротуару каблуками его обитатели. Даже вертящиеся подле две бездомные собаки имели довольно сытый и самодовольный вид. Она знала о таких местах понаслышке, видела их в кино, но ей никогда не приходилось находиться рядом. А теперь она наблюдала за проходящими мимо нее людьми, которые ее совершенно не замечали. И в ней росли зависть и плебейская злоба, которые, казалось, опаляли ненавистью всех находящихся по ту сторону улицы, но они продолжали безразлично проходить мимо, как будто она была невидимкой.

«Ну, это ненадолго. Очень скоро я заставлю обратить на себя внимание. Я поселюсь в этом или таком же здании где-нибудь по соседству».

Стоя рядом с музеем среди толкающихся воскресных зевак, она внимательно осматривалась. На огромном тротуаре кто-то разложил для продажи искусственные ювелирные украшения; чуть поодаль громоздился расшатанный стол, заваленный стопками книг по пятьдесят центов за каждую; на углу музейной лестницы долговязый детина в черных штанах и спортивной вязаной шапочке, установив небольшой столик, играл с туристами в наперсток, в то время как его дружок стоял на стреме, наблюдая за полицией. На ступеньках высокий мужчина качался в ритм саксофону, прислушиваясь к твердым, отдающим медным звучанием ударам барабанщиков, роль которых выполняли три подростка.

Стоя среди кружащей толпы, Сибилла наблюдала за развернувшимся перед ее взором представлением. «Прекрасный материал для телеэкрана, – подумала она, – который очень бы понравился зрителям». Все интересное в жизни она преломляла через рамки телеэкрана.

Остановившись около продавца в белом фартуке с обвисшими усами, она купила горячий притзел с горчицей и стала жевать на ходу куски с соленой густой массой. Не доев кусок, она выбросила его в переполненный мусорный бак, подумав о том, что вряд ли Валери Шорхэм стала бы есть притзел, гуляя по улице.

Неожиданно Сибиллу вновь захлестнула волна ненависти к Валери и ей подобным: почему им все легко, а ей должно даваться с таким трудом? Повернувшись, она пошла прочь мимо автобусной остановки. Ей совершенно невмоготу было стоять в ожидании автобуса и хотелось действовать.

Прогулка немного успокоила ее. Впереди расстилалась панорама гигантского города с его снующими потоками транспорта, с толпами прохожих на тротуарах. Жизнь огромного города поразила ее сознание, у нее вдруг как будто выросли крылья. Нью-Йорк не обманул ее ожиданий, он оказался деловым, неистовым, как она сама, городом, где можно было чувствовать себя свободной и независимой.

Она была молодой, честолюбивой разведенной женщиной. Развод прошел довольно просто – намного спокойнее и быстрее, чем она предполагала, потому что им с мужем нечего было делить. У Ника не было и, как ей казалось, никогда не будет какой-нибудь собственности; для нее стало совершенно очевидно, что он будет вечным неудачником, как и его отец. Не возникло споров и по поводу Чеда. Передав опекунство Нику, Сибилла имела право в любой момент посетить своего сына. «Возможно, я не оставлю этого просто так, – говорила она себе. – Я найду адвоката, который поможет вернуть мне сына. Ни один судья не откажет мне в этом, если я скажу, что бывший муж уговорил меня не брать ребенка сразу после развода, но в данный момент я хочу жить со своим сыном. Я смогу это сделать в любое время. Но сейчас это ни к чему. Я еще так молода, и столько всего впереди!»

В течение первых нескольких дней в Нью-Йорке, где бы она ни находилась, будь то квартира, офис или улица, она с удовольствием повторяла себе, что свободна и что теперь никто не будет ее пилить за отсутствие внимания и заботы.

Вначале она боялась развода и одиночества, но теперь просыпалась по утрам с чувством полного освобождения от всех, кто предъявлял к ней какие-либо требования. Она совершенно не тосковала по Нику. Ей показалось, что она скучала по нему в первые дни, когда он съехал с квартиры, но в действительности ее мучило лишь сознание того, что она осталась одна. Потом она думала, что ей не хватает Чеда – в ней заиграло проснувшееся материнское самолюбие. На самом же деле она никогда никого не любила.

Возвращаясь с работы домой, Сибилла чувствовала себя самым свободным человеком в мире. Первые дни на телестанции Эндербая она подолгу засиживалась вечерами в студии. Каждый вечер она выходила с работы одна, шла по улице тоже одна, и обдувающий ее лицо резкий, холодный ветер еще больше будоражил ей нервы и заряжал боевым духом.

Перейдя границу Гринвич Вилидж и оказавшись в районе Челси, она ускорила шаг, дав понять толпящимся на улице людям, что она не турист, а равноправный житель этого города. Она смотрела на старые полуразрушенные и отреставрированные здания так, как будто она видела их всю свою жизнь. Небрежно проходя мимо вентиляционных решеток, около которых лежали какие-то бесформенные кучи тряпья, которые при ближайшем рассмотрении оказывались спящими бомжами, она с легкой грустью вспомнила о Нике и Чеде, подумав о том, что их надо будет почаще навещать. Но вскоре она забыла об этом. Ее стали одолевать другие мысли, связанные с назначенным на утро заседанием редакционной коллегии.