Лицо Сибиллы окаменело, а затем моментально смягчилось.

– Нет, а ты? Я и не думала о ней все эти годы. А ты знаешь, где она сейчас?

– Нет, – его потрясло, каким острым, ледяным взглядом она окинула его. – Ну что ж, спокойной ночи…

– Разумеется, она всегда порхала, как бабочка, и пренебрегала слишком многим, чтобы ее можно было долго вытерпеть. Она была сущим ребенком, никогда не усидит на месте, не побудет серьезной; не думаю, чтобы она решила когда-нибудь повзрослеть. Ты не пытался написать ей или поговорить?

– Нет. Я сказал – спокойной ночи, Сибилла.

– Но еще так рано! Сколько времени? Неужели уже полночь? Но все равно еще не поздно. Останься, Ник, поговорим.

– У меня наутро назначена важная встреча. Когда у тебя самолет? Может быть, я смогу тебя подбросить в аэропорт.

– В десять. Ты будешь на своей встрече. Если она у тебя и впрямь назначена.

– Мы начнем в семь. Я позвоню, если я не смогу вернуться и забросить тебя в аэропорт.

– Ах, Ник, – она вздохнула и тоже встала, – как же это было здорово! В Вашингтоне мне совсем не с кем поговорить. Да и нигде больше. Так одиноко, знаешь, только бизнес и ничего больше. У меня и был-то только Квентин, и тот сейчас умирает. Я была так молода, когда мы жили с тобой, Ник, так эгоистична и себялюбива. Но я многое успела понять с тех пор, и что я буду делать со всем этим, когда он умрет? Он умрет, Ник, и тогда кончится все, все… вся наша любовь и сотрудничество, и мне уже не с кем будет разделить свое одиночество.

«Она научилась выглядеть привлекательной, – подумал Ник, – она отточила свое женское мастерство куда лучше, чем в колледже».

– Извини, – сказал он, зная, что глупо говорить ей о поддержке и помощи друзей. У нее никогда не было друзей в Сент-Луисе.

– Можно, я поднимусь и поцелую Чеда на ночь? – спросила она. – Я бы поцеловала и его отца на прощанье, если бы он не стал возражать.

– Ограничимся одним Чедом, – отшутился Ник, чувствуя, как в нем поднимается волна неприязни. – Конечно, ты можешь заглянуть наверх, а я подожду тут.

Раздосадованная, обозлившаяся, она метнула в него злобный взгляд. Делать было нечего, надо было подниматься наверх. Через пару минут она вернулась.

– Спит себе, – сообщила она. – Помнишь, как славно это было в детстве, засыпать таким безмятежным сном?

– У Чеда жизнь не так уж безмятежна, – отозвался Ник. – Возможно, ты уже забыла, какими важными кажутся проблемы в пять лет.

Она вскинула на него глаза.

– Ненавижу, когда ты корчишь из себя умника, – заявила она, и Ник припомнил, что это тоже было в те давние годы их брака.

– Увидимся завтра, – сказал он, наблюдая, как она снова поднимается по ступенькам, направляясь к своей комнате на противоположном от его спальни конце коридора.

Он все стоял в библиотеке, размышляя, как же много изменил он в своей жизни после их разрыва. Теперь он и вообразить не мог, как мог он желать Сибиллу, жалеть ее, жить с ней, думать, даже на секунду, что она могла бы стать такой, какой он мечтал ее видеть. Он попытался вспомнить необходимость или какие-то причины, которые побудили его жениться на ней. Нужно было покончить с Валери, это само собой, но ему нужно было еще и расквитаться со своей юностью – он был так уверен, что сможет сделать из Сибиллы ту женщину, которую хотел видеть рядом с собой, он был совершенно убежден, что сможет добиться чего угодно, стоит только захотеть и приложить к этому все силы. Теперь он все понимал куда лучше. Теперь он знал, что есть цели, которых никогда нельзя добиться, и мечты, которые никогда не становятся реальностью…

Услышав, как захлопнулась дверь за Сибиллой, он прошелся по комнатам нижнего этажа, выключая свет. Остановившись на ступеньках, он ощутил в себе то мощное желание, которое никогда не покидало его: из мрака к нему тянулась рука, обещая любовь и счастье, вечные радости, созвучные его собственным интересы, и готовность разделить с ним все, что еще ожидает впереди. Однажды ему показалось, что он обрел все это с Валери, все сбылось и обещало еще больше. Но это не повторялось. Он попробовал – по крайней мере, так он думал, – но у него опускались руки, потому что ни одна из женщин не была похожа на Валери, и ни одна не могла заслонить ее в его памяти, как будто он потерял что-то незаменимое и уже не мог привыкнуть ни к кому, кто занимал это место.

У него был Чед, был необыкновенный успех, имя и деньги, были друзья, которые любили его. У него была неплохая жизнь. Но желание дотянуться до протянутой руки не покидало его, и он знал, что этому желанию никогда не сбыться, пока он не смирится с мыслью, что прошлое – это всего-навсего сон, и не проснется, чтобы заняться чем-то новым.

А это и был сон, он прекрасно знал это. Он слишком долгий путь прошел без Валери, и она давно не составляла части его жизни. Но вдруг что-то напоминало ему о прошлом и возвращало к жизни воспоминания, и боль от потери была ничуть не меньше, чем в тот день, когда они расстались. Тогда он начинал мечтать, как могли бы они жить вместе, как могли хотя бы встретиться, и воображал, как это произойдет: в любой самый обычный день, где-нибудь на углу улицы или в театре, или на званом ужине их вдруг посадит рядом хозяйка, которая и понятия не имеет…

Но что было бы потом? Почему он думал, что если встреча произойдет, то все будет по-другому, лучше, чем раньше? В чем-то он, конечно, изменился, но он по-прежнему серьезен, по-прежнему дисциплинирован, а работой занят даже больше прежнего, а ведь эти его черты она больше всего в нем и не любила. А Валери – процветающая, легкомысленная, взбалмошная, живущая только своими прихотями и капризами – тоже вряд ли стала иной; почему она должна была измениться больше, чем он? Все могло повториться точь-в-точь, а в отлаженной жизни Ника не было места для того, чтобы пережить новую мучительную потерю этой женщины.

Нужно избавиться от ее образа. Ему было уже тридцать два года, пора бы уже перестать предаваться мечтам, которые с годами становились, похоже, только сильнее и слаще. «Я должен еще немного измениться, так, чтобы перестать хотеть того, о чем все время помню. И мне нужно искать. Вполне возможно, мне и удастся отыскать новую Валери».

Он поднялся по ступенькам в спальню. Даже после стольких лет он не мог представить, как это можно отказаться от того, что любишь так глубоко и помнишь так явственно. Или что можно обрести – и полюбить – новую Валери. «И все же, – подумал он, заходя взглянуть на спящего Чеда, прежде чем улечься самому, – я обязан сделать это ради нас обоих». И он вновь пообещал себе, что исполнит это.

Квентин Эндербай умер спустя три с половиной года после первого удара в возрасте восьмидесяти трех лет. Лили Грейс и Руди Доминус дежурили у его постели и как раз обсуждали с ним низкий рейтинг передачи «Час Доминуса», когда Эндербая разбил удар, уже четвертый, и через несколько минут его не стало. Именно Доминус сообщил эту печальную весть Сибилле.

В свой последний год Эндербай не видел почти никого, кроме Доминуса и сиделок, да еще Лили, когда она приезжала из своей школы. Сибилла попыталась как-то выпроводить их, но вылетела через несколько минут после начала ссоры с Эндербаем.

Упорство, с каким он не желал умирать, вызывало в ней подспудное чувство досады, и она только раздражалась, когда в нем внезапно пробуждался интерес к кабельному телевидению и он требовал, чтобы она вводила его в курс дела. Большую часть времени он был безучастен ко всему – казалось, что он и вовсе позабыл обо всем, но вдруг, безо всякого предупреждения, в мозгу у него прояснялось, голова приподнималась с подушки, плечи расправлялись, а сам Эндербай вновь казался полным сил, посылал за бумагой и карандашом, размахивая руками, объяснял новую идею и громко запрещал Сибилле предпринимать что-нибудь без его участия. Он просматривал счета и делал саркастические замечания насчет ее непомерных трат, заставляя ее отдавать отчет в потраченных деньгах; и когда, пытаясь защищаться, она говорила, что необходимо время, чтобы поставить барахтающуюся студию на ноги, он попросту затыкал ей рот, возражая, что у нее были год, два года, три, а она топчется на месте, и деньги утекают бурным потоком. Сибилла, наконец, заявляла, что не намерена обсуждать это.