— Потрясные ботинки!

У Бетти всегда хромало чувство юмора. На Марке были старые, потертые ковбойские сапоги. Настоящие кожаные сапоги с вытянутыми приподнятыми носами и каблуками. Похожие сапоги, наверное, носил Нил Даймонд, что вполне было бы нормально для него, но Марк сам носил их не снимая. Я уже забыла о тогдашнем стиле Марка в одежде, если это вообще можно было назвать стилем. Правда, меня волнует то, что даже сейчас он не считает, что с его манерой одеваться все было так плохо.

Должно быть, я запаниковала при виде его сапог, тех старых сапог, в которых потом Чарли, когда ему было четыре, вышагивал по комнате с игрушечным пистолетом в ковбойской шляпе и от которых я с трудом избавилась, когда Чарли вырос из них, хотя даже его отец не смог этого сделать.

Да, именно эти нелепые старые сапоги стали причиной первой волны настоящей паники. Мне нужен был воздух. Я потянулась к Марку, схватила его за рукав и едва слышным шепотом проговорила:

— Нам надо убираться отсюда!

Тем временем Бетти молча посмотрела на меня, хотя ее взгляд задержался на моем лице лишь на секунду.

— Постой-ка, Энни! Кто этот ковбой? — Ее рука оказалась на моем запястье. — Ты же не уйдешь с ним?

Но было слишком поздно. Я уже ушла.

Мы шли по узким улочкам холодным серым парижским днем. Знакомый влажный запах поднимался от тротуара, заставляя мое тело дрожать, когда мы пытались пройти путь, которым шли в тот первый вечер. Тогда Марк предложил мне подвезти меня домой. Мы шли и шли, плутая по серым унылым улицам, в тени старых каменных строений, мимо отелей, баров и кафе. Была суббота, и мимо нас то и дело проходили шумные компании.

Мы снова оказались там, где были двадцатью минутами ранее, опять миновав старый театр с замысловатым каменным фасадом девятнадцатого века, который находился на улице Дану. Это была узкая улочка, начинавшаяся сразу за углом от паба «Китти». Через пятнадцать лет непросто найти то место, где ты когда-то оставил машину.

Наверное, холод ночи и ледяной обжигающий мартовский воздух утомил и угнетающе подействовал на наши чувства. Схожие ощущения испытываешь, восстанавливаясь после операции, когда твое тело пребывает в каком-то оцепенении и всего несколько шагов по палате отнимают у тебя все силы. Ведь вроде бы мы очнулись, но все так же продолжали находиться в мрачном безвременье, в Париже.

И где же, где же сейчас находится Чарли? Его лицо стояло у меня перед глазами. Я видела его взгляд, видела, как он дрожит, и эта дрожь передалась мне.

Марк двигался впереди, все ускоряя и ускоряя шаг. Я пыталась не отставать, но мои туфли были слишком тесными, да и каблук был довольно высок, в результате чего я до крови стерла кожу на лодыжке, где застегивались ремешки туфель. В походке Марка было нечто — это была пружинистая походка молодого человека. А может, причиной его поспешности стала паника, которая и толкала его вперед? Тем не менее мы никуда определенно не продвинулись. К тому же было так холодно, что я обхватила себя руками, стараясь сохранить те крохи тепла, что оставались под одеждой.

— Марк?

Он продолжал идти.

— Марк, пожалуйста! Остановись!

Тогда он повернулся, замерев на месте прямо посреди улицы, и вскинул руки к небу:

— Je sais pas! Я не знаю, куда идти.

Я не понимала, о чем он. Имел ли он в виду дорогу к машине или дорогу домой, к Чарли?

— Где он, Марк?

Марк смотрел на меня в упор, качая головой.

— Je sais pas, Энни! Я ничего не понимаю!

От жуткого холода мои зубы уже отбивали барабанную дробь, и я не в силах была совладать с собой. Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения. Уставившись на тротуар, я почувствовала, как горячие слезы полились у меня по щекам.

— Allez… Ну перестань, Энни.

Марк прошептал, но я не могла ослышаться — в его голосе тоже был страх. Я боялась взглянуть на него, увидеть страх в его глазах. Не поднимая глаз, я проговорила:

— Мне нужно в туалет. Марк шагнул мне навстречу.

— A… D'accord ( Допустим). — С этим он явно мог справиться. — Вон там кафе, через дорогу, Пошли! Viens.

После второго бокала коньяка я начала чувствовать действие огненной магии. Теплая янтарная жидкость проникла из пищевода в кровь, окутав мой разум своеобразным облаком, притупившим все ощущения. После третьего бокала дрожь в теле утихла. Я допила последние капли, и у меня в руке оказалась пустая, большая и весомая стеклянная сфера, которая придавала мне некоторое спокойствие.

В самом эпицентре урагана.

Мы сидели за столиком в углу напротив друг друга у окна в тускло освещенном кафе. Молча разглядывая улицу через стекло и пытаясь осознать происходящее, мы походили на отставших от своего поезда путешественников, которые ждут, зная, что никакого поезда уже не будет. В кафе мы были одни, не считая какого-то пожилого мужчины, который полностью растворился в своих хмельных фантазиях за барной стойкой, и официантки в снежно-белом фартуке и туфлях на каблуках. Она стояла в проеме двери и курила, ожидая, когда мы уйдем.

Но куда мы могли пойти?..

По пути из дамской комнаты я краем глаза увидела свое отражение в старом грязном зеркале над раковиной. Я была поражена. В равнодушном и жестоком свете ламп дневного света я увидела в зеркале молодую женщину с длинными, темными и блестящими волосами. Ее карие глаза блеснули, поймав мой взгляд. Я подошла ближе, разглядывая свое лицо, бархатную алебастровую кожу. Ну да, вот и веснушки. Целая россыпь золотисто-коричневых пятнышек на носу, которые поблекли к тридцати. Я и забыла…

Первыми словами Марка, обращенными ко мне, прежде чем мы познакомились и даже прежде, чем я успела сказать «Bonjour», были: «J'adore test taches de rousseur» ( Обожаю веснушчатых).

— Вам нравятся мои веснушки? — засмеялась я. Тогда у меня не хватило смелости признаться, что в Австралии на веснушки давно никто не обращает внимания.

Я провела рукой по волосам, пытаясь найти то место, где недавно появилась седая прядь, Серебряный рубец Зорро, как назвал это Чарли. Ничего. Девушка из моего прошлого в зеркале выглядела очень молодо. И одежда на ней была весьма забавная: черный приталенный бархатный жакет с пуговицами в виде крупных бриллиантов. Эти пуговицы, помнится, я купила на блошином рынке в Порт-де-Баньоле. Тогда я поняла, что все выглядит именно так, как выглядело тогда. Потому что на мне были потертые джинсы пятьсот первой модели, единственные джинсы, которые можно носить в Париже, как говорили мы с Бетти. Одежда была такой же, вплоть до туфель на ногах, которые теперь причиняли мне уже нестерпимую боль. Это были черные остроносые туфли на высоком каблуке, которые никогда бы не одобрила моя мама. Я же купила их вместе с Бетти совсем недавно. Сегодня! Мы же вместе ходили с ней по «Галери Лафайет». [7]

— Вот они! — воскликнула она, когда мы сошли с эскалатора. — Они отлично подойдут к твоему шикарному жакету!

Когда же я наклонилась, чтобы подтянуть ремешок застежки на ноге, положив одну руку на живот, то заметила еще кое-что необычное: мой кругленький животик, который так и не исчез после родов, сейчас был абсолютно плоским и твердым, как стиральная доска. А я даже не вдыхала.

Марк определенно тоже это чувствовал, это временное спокойствие. Хотя в отличие от меня он глотал коньяк так, будто завтра не наступит вовсе. Может, так оно и есть? Я видела его глаза. Марк смотрел на меня.

— Tu es si belle ( Ты такая красивая).

Я покачала головой. Нет, сейчас я не хотела этого слышать. По-моему, в данной ситуации подобный комплимент совершенно неуместен. Я взяла его за руку:

— Ты должен рассказать мне о полицейском. Что он сказал, Марк, что он сказал Чарли?

Но Марк отвернулся к окну, заставляя мое сердце снова забиться быстрее, несмотря на теплую негу, рожденную коньяком.