Мелисса видела снимок всего дважды, прежде чем Мередит уничтожил его, но четко запомнила. Он врезался в ее память, словно высеченный рукой ваятеля или выжженный кислотой гравера. Мелисса впервые осознала, как много значит для нее эта фотография, когда заметила, что осуждает Мередита за содеянное. Да, верно, Мерри – его дочь, это фотография его дочери, так что, конечно, он имел полное право ее сжечь. Или съесть – если бы захотел. Но ведь это была также и ее, Мелиссы, фотография. Мередит даже представить бы себе не смог, сколь много значил для нее этот клочок бумаги. Именно потому, что она так любила Мередита, видение фотографии его дочери, его зеркального двойника, просто преследовало ее. Вновь и вновь. В самые неподходящие минуты. Однажды ночью, лежа рядом с Мередитом в постели, Мелисса прикоснулась рукой к его щеке. Щека поросла щетиной, поскольку этот уик-энд они проводили на яхте в Тирренском море, и Мелиссе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не показать своего недовольства по поводу этой щетины. Эти мужчины такие волосатые, твердые, неподатливые, подумала Мелисса, и вдруг припомнила фотографию другого Мередита, похожего на того, что лежал с ней рядом, как две капли воды, но совсем юного – утонченного, нежного и изысканного.

Мелисса предложила, чтобы они отправились в Нью-Йорк раньше привычного для нее времени, может быть, даже в конце сентября.

– В это время там, наверно, нет ни души, дорогой, и весь город окажется в нашем распоряжении, – сказала она. – Не могу даже представить себе Нью-Йорк в сентябре. Должно быть, он пуст, как рыбацкая деревня.

Мередит заверил ее, что даже в сентябре в Нью-Йорке еще кое-кто остается. Пусть даже не ее знакомые, но все равно – живые люди.

Но он согласился вылететь в Нью-Йорк в сентябре, чтобы Мелисса убедилась в этом воочию.

Мелисса убеждала себя, что ничего из ее затеи не выйдет, что Мерри принадлежит к числу зануд американок, вскормленных на витаминных концентратах и молочных коктейлях, что она неумна, скучна и ничем в жизни не интересуется. Начисто лишена чувств и воображения. Она даже надеялась, что Мерри и впрямь такая, потому что тогда она могла бы с легким сердцем избавиться от назойливых мыслей и навсегда изгнать Мерри из своей жизни. И из своей души. Как бы она ни выглядела, какой бы красавицей ни была, без настоящей души, глубины, семнадцатилетняя девочка ничего интересного из себя не представляла. Настоящую женщину, в отличие от большинства мужчин, не купишь изящным разлетом бровей и тонким овалом лица и не проведешь томным взглядом. То есть все эти прелести, конечно, тоже важны, но они второстепенны. Каждая женщина рано или поздно осознает, наглядевшись на себя в зеркало, насколько любая внешность обманчива, насколько мало взгляд выдает то, что творится в душе.

Мередиту пришлось срочно вылететь в Лос-Анджелес. Затевалась крайне сложная, громоздкая, долговременная и дорогостоящая кампания по производству фильмов в Испании, что должно было немного оживить замороженные песеты. Мередит был занят с утра до ночи. Мелиссу это вполне устраивало. Она решила, что на ближайший уик-энд Мередит задержится в Нью-Йорке, а Мерри приедет к ним из школы, чтобы встретиться с отцом и познакомиться с новой мачехой. После чего Мередит улетит в Лос-Анджелес. Замечательно, лучше и не придумать. С другой стороны, что делать, если вдруг окажется, что Мерри и впрямь такая неинтересная и скучная зануда? Ходить по магазинам? Встречаться с друзьями? Но кто из ее друзей или знакомых станет торчать в Нью-Йорке в такое неподходящее время?

Мерри понравилась ей с первого взгляда. Куда больше, чем Мелисса могла даже надеяться. Мерри оказалась удивительной девочкой, умненькой, прекрасной, трогательной и нежной. Очень похожая на отца, она тем не менее отличалась от него каким-то поразительным, неземным спокойствием, умиротворенностью, что казалось в ней не результатом воспитания, а чем-то врожденным, как у животного, например олененка, который в минуту опасности замирает, сливаясь с листвой. А Мередита Мерри явно очень любила, просто обожала. Любила без памяти. И она очень старалась, чтобы ей понравилась Мелисса, да и сама хотела понравиться мачехе. Мелиссе хватило пяти минут, чтобы понять все это. Это ощущалось во всем: в походе девочки, повороте шеи, внимании, с которым она прислушивалась к словам, чуть-чуть приоткрыв рот.

– Ты уже прочно обосновалась в школе? – спросила Мелисса.

– Прошу прощения? – переспросила Мерри. – Извините, я не поняла…

– Тебя иногда отпускают? Как сейчас? Или все время держат взаперти?

– О, – кивнула Мерри. – Нам разрешено ездить домой на уик-энды. Я имею в виду старшеклассниц. Или посещать одноклассниц, если имеется письменное приглашение. Кроме того, старшеклассниц отпускают в колледж на встречи с мальчиками, если набирается группа из трех воспитанниц.

– Но ты можешь приезжать на уик-энды сюда?

– Да, – ответила Мерри.

– Пожалуйста, приезжай каждый раз. Мы будем очень рады.

– С удовольствием.

Все получилось как по писаному. К тому же это выглядело так, что Мелисса старается ради Мередита, и Мередит, сидевший рядом, одобрительно улыбнулся. Мерри тоже не могла не заметить, что Мелисса так же, как и она сама, старается подружиться с ней. Словно невидимая пить протянулась между ними.

Остаток вечера Мелисса сидела немного в стороне и держалась незаметно, чтобы не мешать общению отца с дочерью. Она не могла, да и не собиралась соперничать с Мередитом. В половине двенадцатого Мелисса распорядилась, чтобы подали какао. Это получилось весьма кстати, поскольку какао они могли пить втроем. А потом все пошли спать.

Рано утром Мередит уехал в аэропорт, а Мерри должна была после обеда сесть на поезд, чтобы вернуться в школу. Встали все рано и позавтракали вместе, после чего Мередит укатил на лимузине в аэропорт, а Мелисса осталась с Мерри наедине.

Ее так и подмывало поговорить с девочкой по душам, расспросить о ее жизни, узнать про нее все, что только можно. Ей понравилось, как выглядит Мерри, пришлась по душе свежесть и детская невинность ее черт, хотя обольщаться увиденным Мелисса не стала. Она припомнила собственную юность, когда сама научилась скрывать свои истинные мысли и желания с помощью таких простых ухищрений, как наивная улыбка и широко раскрытые глаза. Тем более что у Мерри, как она знала, определенный опыт уже имелся. И свидетельством тому была уничтоженная Мередитом фотография. Но вот как повлиял этот опыт – удачно или неудачно, полезно или вредно – на Мерри и на ее собственные замыслы относительно Мерри – Мелисса не знала. И ей не терпелось это выяснить. Впрочем, она отдавала себе отчет в том, что излишнее любопытство или настойчивость может погубить все дело. Сперва нужно завоевать доверие. Мелисса предложила, чтобы они с Мерри сходили прогуляться в парк. Мерри согласилась, и они отправились в Сентрал-парк.

Они больше гуляли, чем разговаривали, наслаждаясь ясностью и прозрачностью сентябрьского утра, получая удовольствие от ходьбы, от возможности поразмяться. Лишь дойдя до пересечения с Семьдесят второй улицей, обе почувствовали, что устали, и присели на скамейку.

– Какой большой парк, – заметила Мелисса. – Я никогда еще не заходила так далеко.

– А я уже здесь бывала, – сказала Мерри. – Этим летом. Я жила тогда вот в том доме, у Сэма Джаггерса. Он – агент у моего папы. Или адвокат. А может, и то и другое.

– Да, я знаю. А я думала, ты была летом в Лос-Анджелесе, – солгала Мелисса, желая услышать, что ответит Мерри.

– Да, так и было, – сказала Мерри. – Но потом я влипла в неприятную историю, и мне пришлось переехать в Нью-Йорк.

Она искоса посмотрела на Мелиссу, довольно изумленная, что мачеха не знает о случившемся.

– Вот как? – выжидательно произнесла Мелисса. Но Мерри промолчала. Она еще не созрела для того, чтобы исповедаться.

Видя, что молчание грозит затянуться и не желая показаться слишком настойчивой, Мелисса спросила: