Когда мы уже собирались уходить, одна из женщин внезапно закричала и схватилась за голову, на которой появилась кровь. И я увидела вокруг детей, которые бросали в нас камни с криками «Zydow» и махали руками, будто говорили «Прощайте».

Мы отправились в путь, и никто не помог той женщине. Люди больше не могли идти, вместо того, чтобы нести свои мешки, они волокли их по земле, некоторые садились на дорогу, а немецкие солдаты заставляли их подняться.

Постепенно мы вошли в город или в деревню, я увидела табличку (кажется, она была бело-синей) с большими буквами «WARSZAWA». За этой границей дома стали жаться друг к другу, а люди смотрели на нас с балконов.

Я присоединилась к группе, когда солнце стояло высоко в небе, и только вечером мы оказались перед большими воротами в каменной стене.

Там были немецкие солдаты и мужчины в синей форме. Мне все это казалось странным, и я спрашивала себя: кто все эти люди? Нашу группу остановили, и люди в форме стали что-то проверять. С того места, где я стояла, ничего не было видно, поэтому я подумала, что проверяют звезду, которой у меня нет. Потом пробралась поближе и поняла, что евреи показывают немцам бумагу.

Очень осторожно я отступаю в самый конец и тихо сажусь в сторонке, как будто не имею никакого отношения к этим людям. Я не двигаюсь, только наблюдаю. Я должна быстро сообразить, что происходит и как можно проникнуть за эту дверь. Вокруг меня бродят дети без звезды, смотрят на остальных, и я делаю, как они, все еще размышляя: вот стена, большие ворота, в них без труда проедет машина, а за ними – мостовая. Народу за стеной гораздо больше, чем там, где я сижу. И я делаю вывод, что именно здесь собирают евреев. «Восток». Мне обязательно нужно туда попасти’, но тут вооруженные солдаты, а у меня нет тех бумаг, которые проверяют люди в синей форме. Спустя годы после войны я узнала, что это была Policja Granatowa («синяя полиция», «гранатовая полиция», довоенная польская полиция. – Примеч. пер.).

Я немного отодвигаюсь, но на какое-то время остаюсь там, прижавшись к стене дома. Рядом играет ребенок, катает что-то палкой. В конце концов мне в голову приходит идея спросить его, могу ли пробраться за ворота. Проще всего объяснить ему жестами, показывая на себя и на стену. Он посмотрел на меня как на идиотку. Я повторила свои действия, и он палкой нарисовал на земле звезду. А потом он провел ребром ладони по шее, показывая, что за стеной рубят головы. Я ясно ощутила презрение его жеста, но показала на свои глаза – я хотела увидеть… тогда он пожал плечами и даже хихикнул, а потом указал мне на кучу мусора у стены и сделал вид, что копается в ней. Так как я ничего не поняла, он сам раскидал мусор и расчистил дыру, достаточно большую, чтобы туда мог пролезть ребенок. Я настолько привыкла забираться подобным образом в человеческое жилье, что мне не показалось это необычным. Я не совсем доверяла этому мальчику и позже спросила себя: не слишком ли легко я забралась туда? Быть может, он сидел там специально, чтобы доносить? Потому что спустя несколько часов я в панике вернулась на это место, а дыра была заделана. А может быть, я просто не смогла ее найти?

На тот момент я добилась, чего хотела. С того места я выбралась на угол улицы. Там было много народу, я заметила истощенных, нищих взрослых и детей, сидящих вдоль тротуара. Люди проходили мимо них, как будто ничего не замечают. Я спрашивала себя: куда идут все эти люди? Почему они бродят по улицам? Отчего так равнодушны? Я быстро завернула за угол, чтобы найти укрытие, и первое, что бросилось мне в глаза, – это труп в канаве, прикрытый бумагой, виднелись его ноги и голова. А люди проходили мимо, не обращая на него никакого внимания. Ужасно и совершенно непонятно для меня.

Пришла ночь, и я стала искать укрытие. Я оперлась спиной на большую дверь, и она сдвинулась с места. Тогда я надавила посильнее, она приоткрылись, и я оказалась почти в полной темноте. Я слышала шум, детский плач, здесь кто-то жил, хотя воняло так сильно, что мне захотелось уйти. Но на улице я заметила немцев в форме и осталась за дверью, чтобы подождать, пока они пройдут, а потом убежать. И вдруг передо мной развернулась сцена, от которой в жилах застыла кровь. Женщина с большим животом, беременная, спотыкается на мостовой, падает и пытается подняться. Немец ногой толкает ее на землю, приставляет пистолет к голове и стреляет. Грохот выстрела, падение тела – все происходит так быстро, что ›г чувствую себя парализованной, захваченной кошмаром. Я закрыла глаза, отступила в темноту, кусая себя за руку, чтобы не закричать, потом снова выглянула на улицу: немцы удаляются, будто то, что они сделали, совершенно нормально.

По улице идут люди, они стараются обойти место, где вытянулась женщина с окровавленной головой. Никто не смотрит на нее, она не интересует их, так же как и тот труп, прикрытый бумагой. Я оказалась в каком-то кошмаре, это не может быть настоящей жизнью. Это не город, а вокруг не живые люди. Я перепугана, ничего не понимаю. Меня захлестнула паника, и я больше не знаю, что мне делать.

«Зачем я здесь, почему не осталась в лесу, зачем я оттуда ушла?» – как сумасшедшая, снова и снова я повторяла про себя. Я должна убежать отсюда! Но у меня нет сил. Не решаясь выйти на улицу, я заснула (если это можно было назвать сном) под лестничной клеткой. Я слышала крики, стоны и шум на улице. В моем убежище воняло мочой, стояла удушающая жара. Как только раздался грохот сапог, началась беготня, стали кричать люди, я высунула нос на улицу, чтобы узнать, могу ли теперь убежать. Во дворе перед домом горел яркий свет, солдаты заходили в жилища.

Кого-то выкинули из окна, я таращилась в темноту и чуть не завыла, когда услышала тихий, приглушенный звук упавшего тела. Немцы выходили, толкая перед собой людей, и стреляли в них. Я видела это своими глазами – такое невозможно забыть. Это осталось красной меткой в моем мозгу: шум сапог, свет, крики, рухнувшее тело, толкотня, давка, расстрел. Меня дико пугали звуки выстрелов и падающие в беспорядке люди. Я видела, как умирают тени.

А после этого наступила полная тишина. У меня отчего-то сжало грудь, я задыхалась.

В голове осталась только одна мысль: выбраться из этого кошмара.

Я думала, что без труда убегу темной ночью, но я потерялась, не могла найти щель, через которую пролезла сюда, я дрожала от страха и совсем потеряла голову, мне казалось, что я попала в ловушку в этом мире сумасшедших. У меня не было другого выхода, кроме как вернуться под лестницу и дождаться рассвета. Я сидела там неподвижно, ждать было очень тяжело. Мысли с бешеной скоростью вертелись в моей голове. Где был проход? Как отсюда выбраться? Я дождалась утра, когда на улице появились люди, чтобы не быть одной и не выделяться без звезды. Мне пришлось идти, как и все, избегать солдат в форме, не смотреть на мертвецов, лежащих на земле. И не смотреть на живых. Я боялась всего. Я думаю, что именно там испытала всепоглощающий страх быть запертой, заточенной среди мертвых, окруженной зловонием живых, которые не выли, не плакали, а просто ^пли, не замечая ничего вокруг, в то время”” как я задыхалась от ужаса.

Я до сих пор боюсь идти по городу среди людей, я чувствую себя в ловушке, как в том гетто, меня охватывает паника, и я никак не могу с ней справиться.

Мне удалось избежать солдат, я скрещивала руки на сумке, чтобы отсутствие звезды было не так заметно. Один раз я сидела на земле рядом с маленьким попрошайкой, который казался очень больным. Несчастный малыш, видел ли он меня? Не знаю, но взгляд его был невыносимым. Я подумала, что если людям наплевать на этого ребенка, то на меня они точно не обратят внимания. Они оставляли здесь умирать своих детей! Я ненавидела этих людей и не должна была оставаться в этом городе.

Чуть подальше играли дети примерно моего возраста, я пошла к ним, чтобы затеряться и остаться незамеченной. Они говорили на польском, во всяком случае, на слух мне показалось именно так, но как только я приблизилась к ним, они вдруг перешли на французский, как будто не хотели, чтобы я их поняла. Так делали мои родители, когда использовали идиш или немецкий, чтобы исключить меня из разговора. Я не носила звезду, и, может быть, дети боялись меня. Один, постарше, играл с камешками, он сказал другому (насколько я поняла), что выиграл, потому что спрятал в кулаке четыре камешка. И он посчитал их: мама с папой в лагере, сестра умерла, брата застрелили… получается четыре… Что-нибудь осталось? Значит, я выиграл!