— Федька, я тебе в восемьсот тридцать четвёртый раз повторяю: я не торгую приворотными зельями!

Разумеется, упомянутое выше число было выбрано наугад. В любом случае мой собеседник не мог оценить его внушительность, ибо Федькины познания в математике были весьма ограничены. Считать он умел не лучше, чем люди одного далёкого племени, в языке которых присутствует всего три числа — "один", "два" и "много".

— Ну пожалуйста, ну что вам стоит! Всего один раз, самую капельку!

— Что значит "что вам стоит"?! — возмутилась я, начиная понимать, почему подлинные зануды как правило ни у кого не знают отказа. — Если я время от времени соглашаюсь лечить жителей вашей деревни, это вовсе не означает, что я готова заниматься такими глупостями как привороты! Изжога, язва и понос — это, знаешь ли, одно, а любовь — это уже совсем другое…Впрочем, смотря как посмотреть, — добавила я, скептически пожевав губами. — Возможно, разница не так уж и велика. В любом случае, я в человеческие отношения не вмешиваюсь. Любовь магии не поддаётся, влюблённость — тем более. Влюблённость — это, знаешь ли, материя тонкая, эфемерная.

— Ась? — Федька попытался донести до меня доступным ему способом, что не до конца постиг всю глубину переданной мною мысли. А точнее, ни черта не понял.

— Ну, как мыльный пузырь, — попыталась объяснить я. — Только тронь его легонечко — и всё, лопнул. Исчез, словно и не было. Вот и с влюблённостью так же. Если вмешиваться, только всё испортить можно.

— Но вы же настоящая Баба Яга, вы же всё можете! — захныкал парень.

— А вот если будешь обзываться, я тебя мигом из избы выставлю. Причём вперёд ногами! — грозно пообещала я.

Звучащие за окном крики становились всё громче, и я отдёрнула занавеску, выглядывая наружу. На лесной поляне, где уютно и одиноко расположилась моя деревянная избушка, собралось с полдюжины мальчишек возрастом приблизительно от десяти до пятнадцати лет. Я слишком долго предпочитала их игнорировать, и теперь эти юные паразиты вконец обнаглели и, расположившись всего в нескольких саженях от входа, дружно орали "Ведь-ма! Ведь-ма!". Правда, увидев движение в окне, они стушевались и замолчали, но это ненадолго.

— Ну вот, и эти сбежались. Беда на мою седую голову! — сварливо проворчала я, снова задёргивая занавеску. Про седую голову — это я, конечно, кокетничала. Волосы у меня чёрные, будто уголь. Побелевшие волоски если и попадаются, то подвергаются мгновенному и безжалостному уничтожению, словно революционеры, с идеями которых следует расправляться на корню. Не далее как сегодня, сидя перед зеркалом, я удалила одного такого белого вредителя, лютого врага женской красоты. — Так вот, Федя, — продолжала я, — запомни раз и навсегда: нельзя при помощи магии заставить человека полюбить тебя или возненавидеть.

— Как же нельзя, когда в городе есть бабка, которая приворотное зелье продаёт? Бери не хочу!

— Вот к бабке своей и иди, — фыркнула я. — Она тебе ещё и не то продаст, лишь бы денежку заплатил. А вот когда у твоей зазнобы от того зелья рога на голове вырастут, или ещё кое-где — хвост, вот тогда ко мне и придёшь за леченьем.

— А что, рога на голове — это лечится? — заинтересовался Федька.

— Ну, если они вырастают от зелья, тогда лечится, — честно сказала я. — А вот если по другим причинам, тогда хуже. Ты пойми, Федь, я тебя понимаю и где-то даже сочувствую. Несчастная любовь, первая красотка на деревне, и всё такое. Грустно, конечно, но если подумать — с кем такого не бывало? Дело молодое. Забудешь ты её, ещё и радоваться станешь, что ничего у вас не вышло. Ну, не любит она тебя, что же тут поделаешь.

— А отчего вы так уж прямо уверены, что она меня не полюбит? — капризно спросил он.

— А тебе непременно надо знать? — устало отозвалась я.

Федька кивнул.

— Ну, как знаешь. Сейчас дам тебе зеркальце, поглядишь в него.

— Волшебное?

— Зачем волшебное? Самое что ни на есть обычное.

Я достала из глубокого кармана зеркальце, которое всегда ношу с собой, и протянула его посетителю. Тот принял диковинку из моих рук, погляделся…

— А-а-а! — закричал Федька, вздрогнув и отскочив от зеркальца подальше. — Что это?

— Знакомься: это ты, — честно сказала я.

Ну да, конечно, зеркала в деревнях — вещь редкая. Своё отражение простые крестьяне видят всё больше в озере да на начищенном до блеска самоваре. Ни там, ни там слишком уж хорошо не разберёшь.

В целом Федькины переживания можно понять. Видок у него и правда был что надо. Лопоухие уши, нос картошкой, лицо щедро усыпано юношескими прыщами, на голове — творческий беспорядок из давно нечёсаных волос. Рубаха украшена парочкой тёмно-коричневых пятен — не то земля, не то навоз; судя по запаху — скорее последнее. Брюки слегка приспущены по новой городской моде. Мода — это конечно хорошо, вот только городские щеголи непременно сочетали приспущенные брюки с заправленными внутрь рубашками и специальными широкими ремнями. Поэтому в их случае, в отличие от Федькиного, посторонним взглядам не начинала открываться та часть тела, которая располагается немного ниже спины. Наконец, обут Федька был в простые сандалии, что позволяло видеть давно нестриженые ногти. Стричь их, право слово, было бы на данном этапе даже обидно: ещё немного, и ими без труда можно будет пропалывать грядки.

— И что же, с этим, — Федька брезгливо кивнул в сторону зеркальца, — уже ничего нельзя сделать???

Дарина, до сих пор тихонько сидевшая в углу на правах моей ученицы, прыснула со смеху.

— А ты, Дара, не хихикай, — я погрозила ей пальцем, — а то впредь мне тебя придётся перед приходом гостей выпроваживать.

Я снова повернулась к Федьке.

— Ну почему же нельзя? Кое-что сделать в общем-то можно. Вот только скажи честно: зачем мне тебе помогать? Я ведь не гувернантка и не бабка-знахарка. Я сама по себе живу, занимаюсь своими делами, зелья варю, в ворожбе совершенствуюсь, никого не трогаю. А ты, лет шесть тому назад, под мои окна вот с такими вот мальчишками бегал, дразнилки орал, не давал спокойно работать. Так с какой же радости я должна теперь идти тебе навстречу?

Я смотрела на парня, склонив голову на бок; краем глаза уловила лёгкое движение Дары, следившей за Федькой не менее внимательно. Разумеется, никакой обиды я на него не держала, да и тогда, шесть лет назад, меня раздражал не один конкретный мальчишка, а скорее сельские жители в целом. Впрочем, за эти годы в этом смысле мало что изменилось. Тем не менее мои дальнейшие действия сейчас полностью зависели от того, как поведёт себя юноша. От моего пристального, слегка прищуренного взгляда не ускользнуло то, как покраснели кончики его ушей. Опустив глаза и сосредоточенно проведя пальцем по поверхности стола, словно проверяя, нет ли там пыли, он негромко проговорил:

— Так я это…как его…в общем, вы извините, если что не так. Давно это было. По глупости.

Я легонько кивнула, принимая нехитрые извинения.

— Ладно, уговорил. Подскажу тебе, как быть. Только имей в виду: никакого приворотного зелья не будет.

Федька лишь напоказ вздохнул, дескать, ну, что с вами поделаешь, давайте без зелья.

— Значит, так. — Я порылась на одной из многочисленных полок и выудила нужную тёмно-коричневую коробочку. — Вот этот крем будешь мазать на лицо два раза в день, утром и вечером, хорошенько втирая в кожу. Это от твоих прыщей. Недели через две сам себя не узнаешь. Только имей в виду: на грязную кожу не мажь. Прежде как следует умой лицо. И кстати, с водой тебе вообще надо общаться побольше. Вот скажи честно: ты прежде чем сюда прийти, чем занимался?

— Коровник чистил, — непонимающе пожал плечами Федька.

— Молодец, — кивнула я. — Оно и видно. Вернее чувствуется. А скажи, ты и к зазнобе своей тоже прямиком из коровника наведываешься? Ладно, можешь не отвечать. Но на будущее учти: чтобы к зазнобе на встречу — только в свежей рубахе. Теперь дальше. Как ты за ней ухаживаешь-то? Какие знаки внимания оказывал?