Ножи длинные, как мечи. Ими папуасы пробивают нам дорогу в заросли, в глубь мыска. Даже здесь, на обжитом берегу, без топора или ножа и шагу не сделаешь. На Новой Гвинее, как и на других меланезийских островах, чуть ли не главный враг человека — растительность. С пей нужно постоянно вести борьбу, иначе выкинет людей с острова.

Взмах вправо, взмах влево… Они напоминают рыцарей, сражающихся с неведомыми лесными чудовищами; мокрая от пота кожа на плечах отсвечивает бронзовым блеском лат, из черных, крепких и мощных, как шлемы, шевелюр воинственно торчат яркие перья.

Наконец, мы пробиваемся на небольшую полянку. Она огорожена бамбуковыми жердями.

— Здесь была первая хижина мистера Маклая! — говорит учитель.

Значит, папуасы знают, где стояла хижина. Значит, память о Маклае жива.

Матросы но пробитой в зарослях тропе на носилках переносят на площадку плиты для обелиска, цемент в бумажных мешках, в ведрах — пресную воду для цементного раствора. Лопатами быстро вскрывают дерн, обнажая близкое коралловое ложе, — крепко будет стоять на нем обелиск. Для фундамента нужен камень, и мы идем в глубь леса, находим небольшой ручеек — наверное, тот самый, о котором упомянул в своем дневнике Маклай, — и из желоба ручья выковыриваем тяжелые камни.

Все работают споро, с азартом; кажется нам — в том, что мы делаем, особый символический смысл, и поэтому каждому хочется положить в фундамент обелиска «свой» камень.

Наконец фундамент готов.

Почему у кинооператора странный, растерянный вид. почему не снимает момент сооружения обелиска, такой важный для его будущего фильма?

Кинооператор мечется по площадке с экспонометром в руках, и в его остекленевшем взгляде отчаяние.

— Что случилось?

— Темно. Для цветной пленки света нет!

Темно? Четыре часа пополудни. Вокруг площадки не джунгли, кустарник — все запросто щелкают фотоаппаратами. Но, оказывается, для цветной кинопленки света не хватает.

И вдруг кинооператора озаряет:

— Срубите это дерево! И это тоже! — Жест у него властный, генеральский, не терпящий возражений.

Боцман послушно направляется к дереву.

— Где топор? — кричит он.

— Топор! Ребята, поскорее топор!

— Топор! — вдруг громко и внятно повторяет молодой папуас, стоящий недалеко от меня, и показывает под куст. Там действительно лежит то, что мы ищем.

Мы изумлены. Изумлен и папуас нашему изумлению.

— Это же папуасское слово — то-пор! — утверждает переводчик, местный учитель.

— Папуасское?!

С помощью учителя наконец выясняем: на этом берегу топор папуасы действительно именуют русским словом. Ясно: пришло оно сюда вместе с Маклаем. Ведь он первым вручил здешним папуасам железный топор. До того у них были только каменные и назывались они иначе. Всего сто лет назад на этой земле был еще каменный век. «Металлов они не знали, даже не умели добывать огонь», — писал Маклай. Уже потом нам рассказали, что в папуасском языке сохранились и другие слова, которые местные жители переняли от русского путешественника вместе с понятиями, которые он для них открыл впервые: арбуз, кукуруза, тыква, гвоздь… Все эти слова сохранились до сих пор в местном диалекте.

Дерево срубили быстро — оно было невысоким, но с густой кроной, — и на площадку хлынул с моря поток голубого света. Стрелка экспонометра радостно дрогнула:

— Внимание! Начинаю съемки! Не разбредайтесь! Ближе, ближе к обелиску! Еще ближе!

А обелиск уже готов. И часа не прошло, как мы высадились. Вот что значит вдохновение!

На пластине из нержавеющей стали слова по-русски и по-английски:

Минуту молча стоим у обелиска, склонив головы. Вспоминаю могилу Миклухо-Маклая на старинном кладбище в Ленинграде. Когда увидел ее впервые, была зима, и на могилу падали тяжелые и влажные хлопья снега. И там, на зимнем ленинградском кладбище, я пытался представить далекий жаркий берег, вот этот берег, которому Маклай отдал столько сил, столько здоровья, а значит, и саму жизнь. Он умер молодым — сорока двух лет. Удивительным человеком был Миклухо-Маклай.

Мы знаем немало великих имен, которые стали известны, потому что в основе их поступков было честолюбие, стремление к славе, к утверждению своей личности. Поступками Маклая руководил прежде всего интерес ученого: он задался целью узнать нечто новое, важное для науки, сделал все, что было в его силах, для этого, не рассчитывая на славу.

…Мы идем за папуасами по узенькой тропинке, которая тянется по пальмовой роще. Из маклаевского дневника мне помнится, что на этом мысу пальмы первым посадил он. И вот сейчас шелестит над нами жесткими, будто жестяными, листьями, бросает нам под ноги влажные мохнатые тени старый пальмовый лес. Неужели так разрослись маклаевские посадки? Где-то здесь, на этой земле, впервые сажал Маклай тыкву, арбуз, кукурузу, отсюда и пошли в путешествие по деревням завезенные сюда русские слова.

Пальмовый лес прекрасен. В отличие от джунглей он сух, чист, светел, по нему идешь, как по огромному храму, где много воздуха, простора, света, — толстые голые стволы пальм будто колонны, которые где-то высоко над головой поддерживают легкую, ажурную, ярко-зеленую кровлю.

«…Лучи заходящего солнца освещали теплым светом красивую листву, в лесу раздавались незнакомые крики каких-то птиц. Было так хорошо, мирно и вместе чуждо и незнакомо, что казалось скорее сном, чем действительностью». Эти слова записал Маклай в дневник 20 сентября 1871 года, в первый день своей первой высадки на Новой Гвинее. Ему здесь сразу же понравилось, едва он сделал первые шаги по этой земле. Она действительно благодатна fra первый взгляд. Справа, за темными стволами пальм, за причудливо изогнутыми ветвями прибрежного кустарника, стелются розовые шелковистые пески пляжа, блещет жаркое золото водной глади залива. Наступающий тропический вечер исполнен сладкой истомой, зовет к покою, к тихому созерцанию мира.

Тропинка узкая, и наш отряд вытянулся длинной цепочкой по всему лесу. Мы идем вслед за проводниками-папуасами к ближайшим деревням. Под пальмами в разных местах навалены кучи расколотых кокосовых орехов, от них тянет сладковатым гнилостным запахом.

Во времена Маклая туземцы копру не заготавливали в больших количествах. Копра им была нужна только для личных нужд. А сейчас уже трудятся на вывоз — новые времена подключили захолустный Берег Маклая к системе мировой экономики; может быть, эта посаженная Маклаем роскошная пальмовая роща принадлежит давным-давно какому-нибудь плантатору-чужеземцу, и папуасы, вольные и независимые при Маклае, теперь уже обязаны работать на кого-то.

Тропинка приводит нас к небольшой, состоящей из пяти хижин деревушке.

«Я с нетерпением выскочил из шлюпки и направился в лес. Пройдя шагов тридцать по тропинке, я заметил между деревьями несколько крыш, а далее тропинка привела меня к площадке, вокруг которой стояли хижины с крышами, спускавшимися почти до земли. Деревня имела очень опрятный и очень приветливый вид. Середина площадки была хорошо утоптана, а кругом росли пестролиственные кустарники и возвышались пальмы, дававшие тень и прохладу. Поблекшие от времени крыши из пальмовой листвы красиво выделялись на темно-зеленом фоне окружающей зелени…»

Если бы не шагающий рядом со мной местный учитель в малиновой тенниске, с поблескивающими никелем часами на смуглой руке, если бы не идущий вслед наш капитан в белой тропической форме и с портативным радиопередатчиком в руке — для экстренной связи с «Витязем», — можно было бы представить себе, что сейчас конец девятнадцатого века, что шагаю я по неведомой земле по следам Маклая. Деревушка в точности соответствует его описанию. И так же пусто в ней — ни одного человека, будто деревня брошена, будто, как сто лет назад, жители ее в страхе убежали в лес, увидев в заливе устрашающее неведомое чудовище — пароход.