— Что-то не так, ваше величество? — встревожился я.

— Нет-нет, — поспешно ответил он. — Я слушаю вас, Андрей Васильевич. Расскажите же, откуда у вас сведения об этом шпионе?

— Мы перехватили письмо генерала Роберта Томаса Вилсона, — ответил я.

— Вилсон, вот сукин сын! — добродушно, как о старом приятеле, отозвался государь.

Он улыбнулся, но в глазах оставалась озабоченность. Взглянув на меня испытующе, император заговорил жестко и сухо, но именно сейчас я почувствовал особенную доверительность беседы.

— Андрей Васильевич, сейчас я скажу вам то, о чем знают только три человека. Вы станете четвертым. Думаю, излишне упоминать о приватности нашего разговора.

— Безусловно, ваше величество, вы можете положиться на меня, — с поспешностью произнес я, испуганный, что в последнюю секунду государь передумает и не доверится мне.

Император продолжил, и его слова оказались страшными:

— Видите ли, Андрей Васильевич, мы обязаны в стратегических планах учитывать и такой вариант, когда Наполеон Бонапарт будет в Москве.

— Но как такое возможно? — сорвалось с моих уст.

— Вопрос сохранения нашей армии, — сказал государь. — Армия Наполеона рано или поздно истощится. А мы обязаны сохранить свою армию. Иначе погнать-то отсюда Наполеона погонят, но уже не мы, не армия, а новый Минин. И тогда начнется смута.

Я застыл. Вот отчего император смотрел на меня с тоскливой улыбкой! Лучше бы он отправил меня в армию и я погиб, так и не узнав того, что знал он, государь.

Он следил за моей реакцией. В холодном блеске его глаз не было ни отчаяния, ни паники, но — скрупулезный расчет и точное знание сил: своих и противника. Голова моя налилась неожиданной тяжестью, закружилась, я пошатнулся, едва устояв на ногах. Но какое-то неведомое чувство вдруг подсказало мне, что Наполеон в Москве — это не просто вариант, а наиболее вероятный из вариантов.

Император молчал, наши глаза встретились, и мне показалось, что отныне мы объединены одним знанием, пусть и не высказанным наверняка. Отмахнуться от этого знания я не мог, спрятаться — даже за героической смертью в бою — не смел.

И меня прошиб холодный пот из-за личной оплошности. Все, что я наговорил его величеству о предстоящих переговорах с наследным принцем Швеции, требовало серьезных поправок.

— Я вижу, Андрей Васильевич, как вы потрясены, — произнес Александр Павлович. — И это еще одно свидетельство того, что сейчас нельзя говорить об этом вслух. Конечно, Барклай… а теперь Кутузов сделают все возможное, чтобы не пустить Наполеона. Но мы должны быть готовы к худшему.

Я смотрел на императора, не в силах сказать ни слова.

— Андрей, — вдруг обратился он ко мне по имени, — я вижу твою растерянность и не хочу, чтобы ты ушел в смятении. Знаю, о чем ты думаешь. Как же можно отдать Москву, нашу древнюю столицу?!

Александр Павлович замолчал и на несколько мгновений погрузился в свои думы. Продольные складки рассекли его широкий лоб. Я решился прервать паузу:

— Но почему Барклай-де-Толли не даст сражения?

Государь приподнял ладонь, жестом показав, чтобы я

не торопил его: он сам дойдет и до этого вопроса.

— У Наполеона большая, хорошо организованная, превосходно вооруженная армия, — начал Александр Павлович, — но он сделал губительную ошибку, решившись идти войной на Россию. Я говорил и скажу еще раз: он может занять Москву, выиграть в Санкт-Петербурге, но в Нижнем Новгороде, в Казани я непобедим. Понимаешь, в Нижнем Новгороде Наполеон не победит меня! Но что делать с собственным народом! Нельзя допустить, чтобы народ утратил веру в своего царя.

Я пытался уловить ход рассуждений Александра Павловича. Он заметил недоумение в моих глазах и вновь показал жестом, чтобы я набрался терпения.

— Если бы мы дали генеральное сражение, мы бы проиграли, — продолжил государь. — После него отступление превратилось бы в беспорядочное бегство. А воодушевленная победой La Grande Armee гнала бы остатки наших войск до самого Петербурга. Если Наполеон займет Москву, оскорбленный русский народ возмутится и с новой силой пойдет бить французов. Если же вслед за Москвой падет Санкт-Петербург, народ разуверится в царе, случится перелом в настроении, французов начнут встречать с хлебом- солью. Этого допустить нельзя!

— Воля ваша, ваше величество, но я не в силах вообразить, чтобы русский человек так встречал французских завоевателей.

Александр Павлович рассмеялся. Его смех — совершенно искренний — прозвучал неожиданно, и я растерялся, не понимая, почему мои слова развеселили его.

— Понимаешь ли, Бонапарт именно так и представлял себе войну с Россией. Он думал, что воюет только с армией, а в захваченных городах его будут встречать бургомистры с ключами от города. И пожалуй, после решения идти на Россию войной это его вторая роковая ошибка. Россия — не Европа, здесь война не с армией, а с народом. Он прислал мне письмо из Смоленска — отчаянная мольба: зачем вы сожгли город, почему бежали жители, куда делась местная власть?

— А вы? Что ответили вы? — спросил я.

— Ничего, — государь вернулся на серьезный лад. — Я же запретил вступать в какие-либо переговоры с Наполеоном, и сам буду игнорировать его обращения до тех пор, пока он не окажется за нашими пределами со всем своим сбродом, который собрал по всей Европе. Барклай сделал так, что Наполеон вынужден на каждом шагу налаживать тыл, управление в населенных пунктах. Ему придется растянуть свои силы по всему пройденному маршруту. Мы должны учитывать вариант, что Наполеон дойдет до Москвы. Но в одном мы уверены: если такое случится, то в Москве он и выдохнется. Такова наша стратегия. Ее разработал Барклай-де-Толли еще два года назад. Еще тогда он рассчитал, что в случае войны с Наполеоном придется действовать таким образом. Отступать, избегая генерального сражения, сжигая все на своем пути, вынуждая армию Бонапарта рассредоточиться по нашим бескрайним просторам. Барклай мудрейший полководец, лучший военный стратег. Одного не предусмотрел ни он, ни я. Солдаты и офицеры, народ и министры — все восстали против него. К сожалению, более оставлять его на посту главнокомандующего я не мог. Иначе армия перешла бы к открытому неповиновению. Моя родная сестра Екатерина — и та… — Император запнулся на мгновение. — Только что состоялся совет. Ты знаешь, пришлось подписать указ о назначении этого прохвоста Кутузова главнокомандующим. Слава победителя достанется ему. Это несправедливо. Несправедливо. Будущую победу выковал не он, а Барклай.

Государь замолчал и некоторое время смотрел на меня. Он немного подался вперед, чуть-чуть ссутулившись, и без привычной царской осанки превратился в обычного человека из плоти и крови. И я почувствовал смятение, поскольку он, в сущности такой же человек, как и я, взваливал на свои плечи невообразимый груз. А слушал его, переживая за свою оплошность.

— Ваше величество, — промолвил я, — позвольте вернуться к первому вопросу. К вопросу о переговорах с кронпринцем Швеции.

— Что-то еще? Еще одна фантастическая идея? — государь улыбнулся.

— Ваше величество, я сказал, что мы перехватили письмо генерала Вилсона о французском агенте, но не передал всего содержания. Я опустил детали, казавшиеся мне несущественными.

— Так может быть, они и впрямь несущественны? — Глаза его светились добродушием.

— Теперь я так не считаю, — ответил я. — По сообщению генерала Вилсона, Наполеон утверждал, что когда деятельность агента увенчается успехом, Бернадот окончательно встанет на сторону Франции. Мы не знаем, кто этот агент и какими важными сведениями он обладает, но если Наполеон прав, то когда он войдет в Москву и воспользуется плодами деятельности своего шпиона, Бернадот может предать нас. И мы получим еще один театр военных действий — на северо-западе в Финляндии. А учитывая переброску наших войск из Великого княжества Финляндского…

Государь поднял руку, жестом прервав меня, и перешел на официальный тон:

— Значит, Андрей Васильевич, этого шпиона нужно найти. Найти непременно! И дать понять Бернадоту, что Наполеон попал в ловушку. Вот этим, Андрей Васильевич, вы и займетесь.