Чтобы выиграть время, он выдавил стандартную фразу всех психиатров:

— Рассказывайте дальше.

Но это было ошибкой. То, что Анна рассказала потом, оказалось еще невыносимее.

— Отравлена? — Голос Кая прозвучал неестественно громко. Виктор застал детектива в машине, когда тот возвращался из Шваненвердера в свое бюро. — Как твоей писательнице пришло такое в голову?

— Я тоже не понимаю. Она уверяет, что сложила факты в возможную историю.

— Факты? Ты имеешь в виду ее галлюцинации?

Из трубки донеслось отчаянное бибиканье, и Виктор догадался, что Кай, как обычно, не подключил к телефону наушник и едет по автобану с телефоном в руке.

— Да. Она сказала, что в бунгало что-то произошло. И это происшествие привело к важнейшим изменениям у Жози…

— У Шарлотты, — поправил Кай.

— Ну да. Но давай на минуту представим, что речь идет о моей дочери. У Жозефины было какое-то шокирующее переживание в нашем лесном доме. Что-то очень плохое. И это событие стало причиной.

— Причиной чего? Что кто-то пришел и отравил ее?

— Да.

— И кто же это был, интересно мне знать?

— Жози.

— Что ты сказал?

Шум в телефоне почти пропал. Наверное, Кай съехал на обочину.

— Сама Жози. Она сама себя отравила. В этом смысл истории. Случившееся было столь ужасно, что она решила покончить с собой. Постепенно и малыми дозами. На протяжении многих месяцев, чтобы врачи ничего не заметили.

— Ну-ка подожди. Для меня это слишком. Зачем ей это делать?

— Хоть ты и не психиатр, но, очевидно, слышал о синдроме Мюнхгаузена?

— Это патологические лжецы?

— Примерно так. Пациент с синдромом Мюнхгаузена причиняет себе вред, чтобы вызвать заботу окружающих. Этот человек знает, что, когда он болен, ему уделяют больше внимания.

— И что, человек для этого сам себя травит? Чтобы его, больного, приходили навещать?

— Да, чтобы приносили подарки и угощения, чтобы ему сочувствовали и опекали его.

— Это как-то нездорово.

— Вот именно, это болезнь. Таких пациентов чрезвычайно трудно лечить, ибо они очень умелые актеры. Они в состоянии симулировать опаснейшие болезни, обманывая самых лучших врачей и психиатров. Вместо того чтобы заниматься настоящим заболеванием, то есть психическим расстройством пациента, у него лечат вымышленные симптомы. А порой и реальные, например когда человек выпивает какую-нибудь бытовую химию, чтобы придать больше веры жалобам на хронические боли в желудке.

— Постой, уже не думаешь ли ты, что твоя собственная дочь… Господи, да ей же было всего одиннадцать, когда началась болезнь.

— Или отравление. Я теперь и сам не знаю, чему верить. Открыв рот слушаю фантазии какой-то шизофренички. Сам понимаешь, я рад любому объяснению, которое прольет свет на самые мрачные страницы моей жизни. Впрочем, почему нет? Такое объяснение возможно. Хотя и ужасно.

— Ладно. Ненадолго забудем, что это все чей-то бред. — Кай снова вел машину. — Предположим, Анна действительно рассказывает про Жози. И предположим, она права и твоя дочь действительно отравилась. У меня только один вопрос: чем?Только не говори, что двенадцатилетний ребенок знает, что нужно принимать, чтобы убивать себя в течение целого года, да так, чтоб ни один врач этого не заметил.

— Я тоже не знаю. Но послушай, мне нет дела, правдивы ли рассказы Анны. Я хочу знать, имеет ли она отношение к пропаже моей дочери. И прошу тебя это выяснить.

— Хорошо, я же хочу тебе помочь. И уже кое-что выяснил.

— Ты смотрел видеозаписи?

Виктор почувствовал струйку пота на спине.

— Да, как ты и просил меня, я достал из сейфа диски с записями всех камер наружного наблюдения. А теперь приготовься.

— Диски пропали?

— Нет, но записей первой недели не существует.

— Это невозможно. Они были защищены от перезаписи. Их нельзя было стереть, только уничтожить.

— Тем не менее. Я вынул их вчера из сейфа и хотел посмотреть сегодня утром. Там ничего нет.

— На всех?

— Нет. Что и странно. Нет только записей первой недели. Я как раз сейчас заезжал к тебе, чтобы проверить, все ли я взял.

Виктор схватился рукой за каминную полку, боясь, что сейчас грохнется на пол.

— Ну? И что это значит? — спросил он. — Ты все еще будешь уверять меня, что все это случайность?

— Нет, но…

— Никаких но! Это первый след за четыре года. И я его не упущу.

— Я тебя и не отговариваю. И все-таки послушай.

— Что?

— Все дело в Анне Роткив.

— В смысле?

— С ней что-то не в порядке.

— Да что ты говоришь!

— Смотри сам. Я честно сделал все свои домашние задания. Мы полностью проверили эту женщину.

— И что?

— Ничего.

— Как «ничего»?

— О ней нет никакой информации. Вообще никакой.

— Это плохо?

— Это очень плохо. Это значит, что ее не существует.

— Как так?

— Нет писательницы с таким именем. Тем более известной. И в Японии тоже нет. Она никогда не жила ни в Берлине, ни в Стеглице, ни в другом районе. Нет отца-американца, который работал на радио.

— Черт! А что с больницей?

— Пока глухо. У меня не было времени, чтобы найти человека, согласного поступиться обетом молчания в обмен на некоторое количество денег. Это следующий пункт. Собираюсь позвонить твоему ван Друйзену.

— Не надо.

— Что значит «не надо»?

— Этим я сам займусь. Я врач и быстрее что-нибудь разузнаю и у ван Друйзена, и в больнице. А ты лучше еще раз проверь комнату Жози. Как ты знаешь, мы не заходили туда после ее исчезновения. Может, найдешь какие-то следы.

Яд? Таблетки?

Виктору не пришлось объяснять, что он должен искать.

— Понятно.

— И проверь, не вспомнят ли в гамбургском отеле «Хаятт» светловолосую женщину с больной девочкой, которые останавливались там зимой четыре года тому назад.

— А это что такое?

— Попробуй.

— Четыре года тому назад? Я не уверен, что вообще найду кого-то, кто тогда работал.

— Ну попробуй.

— Хорошо. Но тогда и ты окажи мне услугу.

— Какую?

— Побереги себя. Не встречайся с ней больше. Не впускай ее в свой дом. По крайней мере до тех пор, пока мы не выясним, кто она на самом деле. Возможно, она опасна.

— Посмотрим.

— Нет, я говорю серьезно. Мы договорились: я выполняю твои поручения, а ты избегаешь этой женщины.

— Ладно, попробую.

Когда Виктор клал трубку на рычаг, у него в голове звенели слова Хальберштадта:

«Будьте начеку. Эта женщина опасна».

Он уже второй раз слышал это предостережение за последние сутки от двоих разных людей. И постепенно сам в это поверил.

— Добрый день, клиника Далем, меня зовут Карин Фогт, чем могу быть вам полезна?

— Здравствуйте, меня зовут Виктор Ларенц, доктор Виктор Ларенц. Я лечащий врач одной из ваших бывших пациенток. И хотел бы поговорить с коллегой, который раньше ею занимался.

— Как его зовут?

— Тут есть небольшая проблема. Я не знаю его имени. Я могу назвать вам только имя пациента.

— В таком случае мне очень жаль, но я ничем не могу вам помочь. Вы сами знаете, что все сведения о пациентах — закрытая информация, которую мы не разглашаем. Это касается также имени лечащего врача. Почему бы вам не спросить свою пациентку, кто ее лечил?

«Потому что я понятия не имею, где она сейчас. Потому что я не хочу, чтобы она узнала о моих поисках. Потому что она, возможно, украла мою дочь».

Виктор выбрал самый невинный вариант ответа:

— В силу ее болезни с ней трудно разговаривать.

— Тогда посмотрите в ее направлении. — У Карин Фогт почти пропала ее искусственная вежливость.

— Нет никакого направления, она сама ко мне обратилась. Послушайте, это замечательно, что вы оберегаете своих пациентов. И я не хочу отвлекать вас от работы. Окажите мне небольшую услугу. Не могли бы вы посмотреть в компьютере имя, которое я сейчас назову. Если да, то соедините меня с отделением, в котором она лежала. Вы не поступите против правил, но поможете и мне, и пациентке.