— Ой, рассмешил, так рассмешил, — всплеснула Броня руками, — может завтра под венец? Кто ж меня отпустит? Марь Иванна знаешь, как нас держит?

— Ну, он тоже не последний человек, богатый, вдовец. Приглянулась ты ему и все. Родишь ему дочку, а потом будет у тебя внучка и даже правнучка, похожая на тебя, как две капли воды. Такая же красавица.

— Ой, задурили вы барышне голову, такие речи говорите. Кому же не хочется мужа богатого и ребеночка. Только всё это враки. Быть этого не может, потому что не было такого никогда. Где это видано, чтобы гулящая баба в барыни выбилась. Ты слышал? Я не слышала. — Броня подошла к окну, встала рядом с Яном, задумалась. — Не знаю я, какой ты там прорицатель, а мечту ты мне в сердечко заронил. Вырваться отсюда хочется, ох, как хочется. Так что на добром слове тебе спасибо, мил человек, хоть и неправда это.

— Правда! Вот когда пойдешь с Каминским под венец, меня вспомни. Меня Яном зовут.

— Если пойду, обязательно тебя вспомню. — Броня очень серьёзно глянула ему в глаза, — Яном, говоришь, то-то я чувствую, что не из наших ты. Говоришь чудно и одет… вроде не бедно, а без картуза и без шляпы, но всё равно я чувствую — ты человек хороший, добрый. У нас это редко, всё норовят друг друга на кривой козе объехать. Чем тебя отблагодарить?

— Не надо меня благодарить. За что? Это я так просто, чтобы тебе помочь, чтобы ты знала и не сбежала, куда не надо. Знаешь, у нас говорят, очень важно оказаться в нужном месте в нужное время.

Броня стояла к Яну совсем близко и конечно ему очень нравилась. Сегодня ей было лет двадцать, а может и меньше. Яна поразила красота той Брони в винарке на Пересыпи, хоть и поблекшая, если не сказать больше. Как описать восхищение Броней, пышущей здоровьем и молодостью? Она была неотразима. Ян не решался смотреть ей в глаза, от стеснения он следил только за тем, как движутся её губы, когда она что-то говорила. Эти губы приближались, приближались, пока не слились с его. Сердце Яна ухнуло в пропасть, его бросило в жар, когда он почувствовал опытные ласковые руки на своем теле.

Броня лежала на широкой кровати, раскинувшись, так что одна рука лежала поперек голой груди Яна. Он лежал с закрытыми глазами и не верил своему счастью. Ему было совершенно неважно, в каком веке он находится, в каком городе, на какой улице. Он любил её и не сомневался в этом. Только сказать об этом сейчас, было бы величайшей бестактностью и глупостью, поэтому он лежал и молчал, продлевая мгновения счастья.

— Хорошо было, очень хорошо, так никогда не было. Слушай, а может я у тебя первая? Ты такой ненасытный, как котяра мартовский, — с улыбкой перевернулась и нависла над Яном Броня.

— Сравнение может быть и лестное, но вопрос некорректный.

— Какой, какой? Мудрено ты говоришь?

— Ну, неэтичный, короче мужчине его лучше не задавать.

— Ладно, не буду. — Она снова помолчала, рассматривая его лицо в полумраке, только из окна пробивался свет. В дверь постучали:

— Броня, ты что спишь, тут к тебе господин Абрикосов пожаловали, подготавливайся. Они сейчас кофею попьют и поднимутся.

Броня вскочила, зажгла керосиновую лампу.

— Это же, сколько уже времечка, что Абрикосов пожаловали?

— Ян посмотрел на свои наручные часы:

— Скоро десять.

— Покачались мы с тобой тут Янечка, надо быстро убраться и клиента принимать. Так что ты беги и хорошо бы, чтоб тебя не видели. Марь Иванна ругаться будут, а если что заходи, я тебя по дружбе…

Ян быстро оделся, ощущение счастья приглушилось. Но, как только он понял, что сейчас уйдет и больше никогда её не увидит, у него подкосились ноги. Ему захотелось схватить Броню в объятья и никогда не отпускать, забрать с собой, убежать. Он подошел к ней, она быстро убирала постель, перебивала подушки, обнял сзади, она замерла.

— Иди, Янечка, иди, я знаю, ты хороший, но иди, не рви мне сердце.

Ян отпустил её, отошел. Она даже не повернулась и он не смог в последний раз увидеть её лица, выражения глаз. Ян подошел к двери, нащупал ручку.

— Янечка, — Броня позвала, тихо и неуверенно, — Янечка, возьми вот это. Будешь помнить обо мне. Ты ведь больше не придешь, никогда не придешь?

Ян наклонил голову и промолчал. Она сунула ему что-то в руку и перекрестила.

— Иди, храни тебя господь.

Он решительно закрыл за собой дверь и оказался в плохо освещенном коридоре. Мелькнула мысль: «Надо было хоть спросить, как отсюда выбраться».

Этаж был второй, он спустился по лестнице. В небольшой комнате, которую можно было назвать холлом, за столом сидела пышная дама лет пятидесяти, в таком же пышном и слишком вычурном платье с массой оборок и шнуров. Освещение было тусклым, но обильный грим на лице хозяйки нельзя было не заметить. Что это хозяйка, Ян понял, потому что её назвала Марь Иванной девушка, подносившая поднос с кофейником и чашками господину, сидящему в углу за столиком.

Увидев Яна, у Марии Ивановны, округлились глаза, и она даже стала немного шире в груди, как будто набрала в неё воздуха. Ян, всегда терявшийся в неудобных ситуациях, в этот раз проявил выдержку и решительность. Он повернулся к столику в углу, как старый знакомый, резким поклоном головы поздоровался с мужчиной, при этом произнес: «Bonsoir, господин Абрикосов». Не спеша проследовал дальше к выходу, напротив хозяйки сделал такое же движение, как и Абрикосову и выдал: «Au revoir, мадам», вышибала, стоявший у выхода, с поклоном открыл дверь.

Учитывая, что Ян в институте учил иностранный язык — английский, и в школе тоже, такая его реакция была удивительна. Познания Яна в французском именно этим и ограничивались: добрый вечер и до свидания. Оставив Марь Иванну с открытым ртом, Ян выскочил на улицу под сень тенистых деревьев. Единственный фонарь обеспечивал относительную видимость. Редкие тусклые окошки могли служить лишь ориентирами в движении, но вряд ли освещением.

Ян вздохнул с облегчением, но затем с тоской посмотрел на окна второго этажа, где осталась его Броня. Что делать дальше, куда идти? Ракита задумался, все его мысли были о возлюбленной и той тоске, которая к нему пришла.

Так задумчиво он проделал несколько десятков метров до угла, где торчал фонарь. Только дойдя до перекрестка и имея необходимость принимать решение, куда следовать: направо или налево, Ян остолбенел. Мысли заметались в лабиринтах обстоятельств, памяти и необходимости: «Куда же мне сейчас идти? Понятно, что домой на Комсомольскую, только где она»? Его прошиб холодный пот: «Какая Комсомольская? Сейчас такой улицы и в природе еще нет. Старопортофранковская, да, только общаги моей еще не построили». Ян растерялся.

Таким растерявшимся он бы еще долго стоял, но из-за деревьев вышло трое крепких молодых парней, одетых вероятно, по последней молдаванской моде. Высокие сапоги начищены, картузы набекрень в подпоясанных косоворотках, а на одном, в центре, был накинут пиджак, что видимо, считалось особым шиком.

Эти трое стали так, чтобы преградить Яну дорогу, явно с определенными намерениями.

— Антоша, ты посмотри сюда, какая уксусная морда. Он шо, к нам в гости пришел?

— Та, наверно, да, у нас на Прохоровской таких, шо-то я не видел.

— Зяма, и он заплатил копеечку, шоб тут ходить?

Ян понял, что сейчас у него что-то будут отнимать и, наверное, бить. Отнимать у него особо было нечего, кроме часов и мелочи в советских деньгах, которая вряд ли им понадобиться, но получить по морде не хотелось. Ян судорожно соображал. По уверенным лицам было видно, что уговаривать этих орлов бесполезно. Последней каплей в его решимости стал давно прочитанный рассказ, в котором описывалось, как в начале двадцатого века бандиты обобрали гражданина дочиста, то есть полностью, даже подштанники отняли. Вернуться домой без трусов после того, как он вернулся с букетом запахов отхожего места? Это могло сподвигнуть Ксению Ивановну на новые небылицы. Впрочем, тогда и придумывать ничего не надо будет. Такого он не переживет. Поэтому Ян стал тянуть время и вспоминать школу Жорки Голинея, тот иногда преподавал первичный курс уличной обороны, правда, Ян принимал в обучении участие чисто теоретическое, но кое-что запомнил.