И вот книга написана и уже увидела свет. Она вышла в 1959 году. Назвал я ее «О чем молчит карта». В ней двадцать небольших рассказов. Книжка нашла своего читателя, и, ободренный, я решил выступить с новыми рассказами, которые и предлагаю вниманию любознательных.
Горячее озеро
— Вам уже приходилось ранее бывать на Иссык-Куле? — спросил у меня сосед по номеру в гостинице, к которому я обратился за советом, какой из двух способов передвижения лучше избрать.
— Нет, — отвечал я, — это будет мое первое знакомство с озером.
— В таком случае, — оживился мой случайный сожитель, приехавший по делам в столицу Киргизии из самого сердца Тянь-Шаня, города Нарына, — настоятельно рекомендую вам третий способ, так сказать комбинированный. Поезжайте автобусом до города Рыбачье, что на западном конце Иссык-Куля, а там садитесь на теплоход, и через восемнадцать часов вы будете в Пржевальске. Не скрою, предлагаемый мною путь отнимет у вас больше времени, чем любой из первых двух, но зато вы сможете в полной мере оценить красоту нашего Иссык-Куля, а ради этого, право, стоит пожертвовать несколькими лишними часами.
Совет соседа пришелся мне по душе, и спустя день я уже прохаживался по палубе небольшого уютного теплохода, покинувшего пристань города Рыбачье.
Подобно гигантской чаше, раскинулось озеро, окаймленное с севера и с юга хребтами Кунгей- и Терскей-Алатау. Все вокруг дышало дикой суровой красотой: и пустынное зеленовато-синее пространство воды, уходящее вдаль и сливающееся там с безлесными, несколько угрюмыми берегами; и возвышающиеся громады гор, увенчанные кипенно-белыми шапками вечных снегов; и наш теплоход, кажущийся неправдоподобно крошечной песчинкой рядом с вздыбившимися к небу хребтами, незыблемо могучими и прекрасными в своей первозданной строгости.
Жар знойного июльского дня несколько умерялся свежим солоноватым ветром, будоражившим поверхность Иссык-Куля. Волны беспорядочно наскакивали одна на другую, исполняя какой-то диковинный, им одним известный танец. Вслед за волнами причудливый танец повторяли отраженные в воде солнечные лучи, и, казалось, все озеро искрилось и переливалось, как огромный бриллиант с бесчисленным множеством граней.
Я стоял у борта и, облокотившись на поручни, любовался этой непередаваемой игрой солнца и воды на поверхности озера. А в глубине, там, куда едва достигал дневной свет, мне казалось, вырисовываются странные очертания каких-то сооружений, как будто на дне покоится обширный город с крепостными стенами, дворцами, башнями и минаретами.
Пораженный этим сказочным зрелищем, я поспешил поделиться своими впечатлениями с стоящим неподалеку от меня пассажиром.
Выслушав меня, он улыбнулся, кивнул головой и сказал:
— В том, что вы говорите, нет ничего удивительного, — и, заметив на моем лице выражение недоумения, разъяснил: — Не вы первый и, очевидно, не вы последний, кто, путешествуя по Иссык-Кулю, наблюдает эту картину. Но если до последнего времени считалось, что это не более как игра преломленных на глубине солнечных лучей, то теперь есть основания предполагать нечто иное.
— Но что же? — заинтригованный, спросил я.
— О, это долгая история, — снова улыбнулся мой случайный собеседник. — Впрочем, если вы располагаете свободным временем, я с удовольствием поделюсь с вами тем, что мне известно.
Нетрудно догадаться, что у меня оказалось свободное время. Мы удобно расположились в креслах, и мой новоявленный знакомый приступил к рассказу.
— Пожалуй, лучше всего будет, если я начну издалека, — как бы советуясь с самим собой, сказал он задумчиво. — Не знаю, знакомы ли вы с многочисленными сказаниями и легендами, бытующими у нас в Киргизии, и, в частности, с легендами, живописующими возникновение озера Иссык-Куль? — Он вопросительно посмотрел на меня и, получив отрицательный ответ, продолжал: — В таком случае я расскажу вам одну из них. Она занятна и не лишена поэтичности.
— Давным-давно, сотни лет назад, там, где теперь вечно шумят волны озера Иссык-Куль, была цветущая равнина. На покрытых сочной травой пастбищах бродили тучные отары овец и табуны лошадей. В многочисленных городах и селениях кипела жизнь, по дорогам нескончаемой вереницей двигались торговые караваны.
Слухи о богатой стране и ее прозорливом правителе разнеслись далеко по свету. Много рассказывали о хане, о его мудрости и справедливости. Но при этом добавляли, что никому еще не удалось увидеть лицо хана, ни его подданным, ни иноземным гостям, посещавшим страну. Чем объяснить столь странное поведение всеми почитаемого правителя? Люди терялись в догадках. Таинственность, окружавшая хана, давала пищу различным толкам, подозрениям, сплетням.
Единственными людьми, которые могли бы похвалиться тем, что лицезрели хана, были брадобреи, которых регулярно вызывали во дворец. Но странное дело, стоило какому-нибудь брадобрею побывать в резиденции хана и выполнить свои обязанности, как он исчезал бесследно, будто сквозь землю проваливался. Злые языки утверждали, что по приказанию хана брадобреев убивали, дабы они не могли выдать его тайны. Очень может быть, что их догадки были близки к истине.
Так продолжалось до тех пор, пока во всей стране не остался один-единственный брадобрей. Это был молодой человек, скорее юноша, унаследовавший ремесло от своего отца, скончавшегося несколько лет назад. Он жил в небольшом скромном домике вместе со своей старушкой матерью. Со страхом и трепетом ожидала она, когда дойдет черед до ее единственного сына идти в ханский дворец.
И вот настал этот ужасный для нее день. Утром, когда солнечные лучи едва еще золотили вершины окрестных гор, около их домика раздались конский топот и громкая речь. Встревоженная женщина вышла на порог и увидела нескольких всадников, остановившихся у ее двери.
— Эй, старая! — повелительно крикнул один из них, — поднимай своего сына, да побыстрей! Пусть собирает свой инструмент и не заставляет себя ждать. Сам хан приказал ему явиться во дворец.
Юный брадобрей слышал эти слова и, вскочив с ложа, сказал, обращаясь к посланцам хана:
— Жизнь моя принадлежит нашему повелителю. Я готов следовать за вами.
Он простился с матерью, вскочил на коня, и весь отряд ускакал, подняв облако пыли.
Долго еще стояла на пороге дома старая женщина, устремив затуманенный слезами взор на дорогу. Она не чаяла увидеть снова сына, и сердце ее разрывалось от горя.
Между тем юный брадобрей в сопровождении слуг хана прибыл во дворец и тотчас же был введен в опочивальню властителя страны. Слуги не переступили порога опочивальни (им это было запрещено под страхом смертной казни) и остались за дверью в ожидании приказаний.
Всесильный хан возлежал на низком, богато убранном цветистыми шелками ложе. Юноша робко взглянул на могущественного владыку, от одного слова которого зависела его судьба, и едва не вскрикнул от удивления. «Так вот почему хан не показывается на людях и не допускает никого к себе, — молнией мелькнула мысль. — О Аллах! У него ослиные уши! Не сносить мне теперь головы!»
В это время раздался мягкий голос хана:
— Подойди ближе, брадобрей, и выкинь из сердца страх, который я читаю на твоем лице. Ты родился под счастливой звездой. Я сохраню тебе жизнь, ты мне нужен. Но помни, — кроткие глаза хана при этом зажглись на мгновенье гневом, — если хоть одно слово о том, что ты видел и слышал здесь, в моей опочивальне, слетит с твоих уст, ты погибнешь страшной мучительной смертью и принесешь неисчислимые беды всему народу. Поклянись же, что выполнишь мое повеление, а затем приступай к делу.
Дрожащий от страха юноша распростерся ниц на ковре и, не поднимая головы, поклялся страшной клятвой свято хранить доверенную ему тайну. После этого он исправно выполнил свои обязанности и, получив щедрое вознаграждение, покинул дворец, не чуя под собой ног от страха и радости. Страха — потому, что он еще не был уверен в своем чудесном спасении, радости — потому, что был любящим сыном и предвкушал встречу со своей старушкой матерью…