— Уехал? Что вы говорите! — Но тут же поправилась: — Да, я знаю, что уехал. Да, да, знаю. — Она медлила, обдумывая, что сказать. — Он был дома. Мы с ним уже поговорили обо всем. Он пока поживет в городе. Я думаю, это лето уже так пройдет, а на будущий год посмотрим.

— А где он сейчас? — продолжал допрашивать Леонид Васильевич.

— В кино, кажется, ушел. Он так расстроен.

— Я знаю, что он расстроен. Поэтому я здесь. Уехал, никому ничего не сказал, только записку оставил. Я, правда, догадываюсь, в чем дело.

— А если догадываетесь, то должны были принять какие-то меры. Ведь нельзя травмировать мальчика. У него нервы, у него повышенная чувствительность.

— Александра Николаевна, очень больно педагогу сознаться, что он в чем-то допустил ошибку. Я немолодой педагог, и мне тем более это непростительно. Организационные дела, хозяйственные заботы — все это не оправдание для меня. Но вы поймите и другое. Коллектив ведь, много разных ребят. Нельзя так болезненно все воспринимать, как ваш сын.

— Но там все над ним смеются. — Александре Николаевне казалось, что она выдвинула в защиту сына неоспоримый довод.

— Да, иногда и посмеются и подразнят. Ребята ведь. Но обижаться на каждую шутку, на каждый смешок нельзя. Мне надо с Виктором поговорить. Я хочу, чтобы он вернулся в лагерь. Конечно, я не буду ему создавать там какие-то особые условия. Он сам не пойдет на это, да это и не нужно. Но я буду следить за ним, как старший товарищ, помогу ему войти в коллектив.

Леонид Васильевич поднялся.

— Да, вот еще что. Вы передайте ему, пожалуйста, что он немного подвел товарищей, ведь ему поручили провести какую-то беседу по истории музыки. Скажите ему, я обязательно заеду еще раз.

Когда гость ушел, Александра Николаевна вернулась в столовую. Виктор был там.

— Ты все слышал? — спросила мать.

— Все, — ответил он односложно.

— Тебе дома хорошо? Хорошо ведь? Ну, допустим, спортом тебе нужно заниматься, в этом, может быть, они правы. А мы это в Москве сделаем, можем даже преподавателя нанять. Я теперь беру сверхурочные работы, сумеем заплатить.

— Не то, мама…

— Во всяком случае, не возвращаться же тебе в лагерь. Я не очень ловко его обманывала, правда?

— Да, не очень, — все так же коротко проговорил Виктор, думая о чем-то своем. — Мама, сегодня я ехал в поезде. На насыпи стояли ребята из детсада, вместе с воспитательницей, очень молоденькой. И все дружно махали руками нашему поезду. А потом две девушки шли по тропинке, навстречу нам. Остановились, в руках у них были цветы, тоже помахали. А кому? Просто так, ехавшим в поезде людям.

— К чему ты все это говоришь? — спросила мать.

— Знаешь, мама, о чем я думал, пока вы говорили? Как это хорошо, когда люди болеют за чужое горе или радуются чужому счастью. Тем ребятам, что махали цветами вслед поезду, хотелось, чтобы и мне, и проводнику нашему, и всем пассажирам тоже было хорошо, чтобы мы вместе с ними радовались солнцу, воздуху, цветам. И они… Леонид Васильевич, я его всегда считал сухим человеком, какой-то он всегда холодный, официальный… Или Елена Петровна… Ну, о Кольке не говорю, он друг… И вот Леонид Васильевич второй раз приходит ко мне, беспокоится. Что их так волнует? Я, моя судьба. Или там, в лагере… Девочка одна, из соседнего колхоза… Коров мы с ней вместе пасли.

— Коров пасли? — ужаснулась Александра Николаевна.

— А узнала, что я хочу уехать, такое наговорила. Доводы такие привела, откуда только они взялись у нее.

— Ну и что, Витенька?

— Вот у Николая Асеева есть стихи: «Что такое счастье? Соучастье в добрых делах людей». Или вроде этого. Да, мама, жить среди людей, вместе с ними, чего-то добиваться, это большое счастье. А я, дурак, бегу от них, хочу все сам.

— Ты что же, Витя, — перебила его мать, — неужели решил вернуться? Нет, не пущу я тебя. — Она говорила и просительно и в то же время требовательно. — Вот запру дверь на ключ — и все. Обо мне, наконец, можешь тоже подумать. Одна, одна, каждый вечер одна. И о тебе душа теперь будет болеть куда сильней, чем прежде. Прошу тебя, Витенька, не надо ехать.

Виктор слабо улыбнулся.

— Никуда я не поеду, мама. Хотел бы — и не могу. Не могу.

Тонкая синяя жилка вздулась на его лбу. Мать посмотрела на нее — и ей стало жалко и своего слабенького сына и себя.

В воскресенье утром Дмитрий Иванович отправился в спортивный лагерь, где должна была состояться дружеская встреча москвичей с бережковскими школьниками.

Велосипед мягко катился по обочине дороги. Ветер обдувал лицо и грудь доктора, теребил его волосы. Хорошее настроение не покидало его со вчерашнего вечера, когда ему позвонили из лагеря и пригласили его на спортивный праздник. А что это за девушка, которая будет ждать его на развилке дорог, чтобы проводить на место?

У доктора было много знакомых девушек, которые ему когда-либо, в разное время и при разных обстоятельствах, нравились. В школе, потом в институте, на практике, куда он ездил после четвертого курса. И всегда это были нежные худенькие создания, видимо, такой уж у него вкус. В них он поочередно, в течение нескольких минут тихо влюблялся… А может быть, и сейчас он встретит именно такую девушку? Он предложит ей сесть с ним на велосипед и довезет ее до лагеря. Она будет держаться тонкой ручкой за его пояс, где-нибудь на ухабе тихо вскрикнет: «Ой!» — и прильнет к нему…

Чей-то громкий, басовитый голос окликнул его:

— Доктор! Остановитесь! Вам сюда!

Дмитрий Иванович соскочил с велосипеда. К нему подходила крупная ширококостная девушка в красной майке и синих шароварах. Ее обнаженные руки были загорелыми и мускулистыми, волосы заплетены в две косички.

Она протянула руку доктору:

— Лена. Член совета лагеря… Поедемте, доктор, сюда.

Дмитрий Иванович с явным разочарованием посмотрел на свою новую знакомую. Потом перевел тоскливый взгляд на старую истертую покрышку заднего колеса и неохотно предложил:

— Садитесь… Сзади… Доедем как-нибудь вдвоем.

Лена вскочила на багажник, ухватилась руками за пояс доктора. Но никакой радости он от этого не испытал.

Дорога сперва пошла в гору, и бедный доктор с большими усилиями нажимал на педали. Потом велосипед покатился вниз, и Дмитрий Иванович спросил:

— А как здоровье вашего больного?

— Э-э! — присвистнула Лена. — То, что было с Витькой, — полная ерунда! Разве это болезнь.

— Что вы говорите! — крикнул, не оглядываясь назад, Дмитрий Иванович. — Солнечные ожоги бывают очень опасными… А вы ничего не понимаете и беретесь рассуждать.

Велосипед все убыстрял ход. На ухабе он подскочил, и Лена резко подалась вперед.

— Извините, доктор, — сказала она совсем тихо, даже робко.

Дмитрию Ивановичу стало стыдно за свою недавнюю грубость, но он не нашел ничего лучшего, как буркнуть под нос:

— Пожалуйста.

Велосипед выехал на большую поляну, окруженную со всех сторон густым хвойным лесом.

— Здесь будет старт, — сказала Лена, соскакивая с велосипеда. Потом махнула рукой в темноту леса и добавила. — А там финиш. Бежать надо по пересеченной местности, пять километров. Дорога ужасная — овраги, лесные завалы, даже речка на пути.

Доктор понимающе хмыкнул и тоже соскочил с машины. Посреди поляны стояла высокая мачта, от вершины которой веером расходились гирлянды разноцветных флажков. Большое красное полотнище с надписью «Старт» было натянуто между двумя вбитыми в землю столбами.

— А почему так торжественно? — спросил доктор и указал на флажки.

— О, вы ничего не знаете! — Лицо девушки вспыхнуло от удовольствия, ей вдруг очень захотелось, чтобы этот симпатичный доктор обязательно узнал, какие у них в лагере происходят интересные дела. — Ведь сегодня будет первый «день дружбы». Вам, наверное, говорили об этом по телефону. А таких дней предстоит еще очень много. И будут гости, даже сам председатель колхоза.