«Где это я? — не понял Тимошка. В темноте вокруг него слышались вздохи, кто-то стонал. — На вокзале? Не похоже».

Потянувшись, Тимошка открыл глаза. Над ним стояло в темноте что-то живое. А вокруг раздавался рык, писк и кто-то кричал не по-звериному и не по-человечески: «Иа! Иа! Иа!»

«В цирке — вот где я сплю», — вспомнил Тимошка и, вглядевшись, понял, что над ним стоит лошадь.

Он лежал не шевелясь, а лошадь обнюхивала его и фыркала.

Где-то высоко посветлели узкие окна, и Тимошка стал ждать, когда кто-нибудь за ним придёт.

Утром цирк был совсем другим.

— Поднимайся! — сказал швейцар, который вчера пустил Тимошку ночевать. — Хватит, выспался.

Тимошку обдало резким холодом.

— Вот, умойся. — Швейцар показал Тимошке на обколотую раковину. — Да отряхнись, опилки вон пристали.

Тимошка отряхнулся.

— И марш из конюшни! А то придёт комендант, он мужик озорной!

Остерегаясь озорного коменданта, Тимошка, перебрался из конюшни к швейцару под лестницу. В тесной швейцарской было тепло, на столе горела керосинка, а на керосинке из кофейника шёл пар.

— Садись, — сказал швейцар и налил Тимошке кружку чёрного горького чаю. — Пей, сирота.

Тимошка пил наслаждаясь. Рядом с кружкой швейцар положил сухарь. Сухарь был ещё чернее чая…

— Разгрызёшь? — спросил швейцар. И сам ответил: — Ему что хошь дай — всё разгрызёт.

«Иа! Иа!» — кричал кто-то, не переставая.

Швейцар пил с блюдечка, отдуваясь. Широкая лысина на его голове покрылась потом.

— Дяденька, а кто там кричит?

— Осёл орёт. Тоже есть просит. Всякая тварь богом создана, а теперь, при большевиках, всем от голода издыхать.

Швейцар погасил керосинку и, прибрав со стола посуду, облачился в шинель, обшитую галуном.

— Ну, пойдём. Господа артисты скоро приедут… Вот здесь обожди, — сказал он Тимошке.

Тимошка сел у дверей, из которых дуло, и стал ждать. Перед ним висела вчерашняя пёстрая афиша. Разглядывая её, Тимошка увидел, кроме акробата и наездницы, собачку в колпаке с бубенчиками и смешного человека в широких штанах.

— Здравствуйте! Здравствуйте!

Тимошка очнулся. Перед ним стоял низенький старичок в шубе и глубоких ботиках. Из-за полы его шубы на Тимошку глядела мохнатая собачка.

— Гляди, Фома, кто к нам пришёл! — говорил ласково старичок, поглаживая собачку.

— Это господин Польди с улицы вчера привёл, — объяснил швейцар. — Только какой толк может быть из шантрапы? — И, махнув на Тимошку рукой, швейцар заговорил с собакой: — На работу, Фома. На работу. Косточку бы тебе, да нет у меня косточки.

Старичок в ботиках, продолжая глядеть на Тимошку, спросил:

— А когда же придёт Польди? Может, он пока посидит у меня? Здесь сквозняк, Петрович!

— Зря беспокоитесь, Александр Иванович! — ответил швейцар. — Что ему на сквозняке сделается?

Тимошка с охотой пошёл бы за стариком с собакой. Но дверь растворилась, и появился Польди.

И Польди тоже был не такой, как вчера.

Приподняв шляпу, он поклонился ласковому старичку и, взяв у швейцара ключ, сказал Тимошке:

— Идём!

В комнате, куда они пришли, было почти пусто. На стенах висели обручи и что-то ещё пёстрое. С потолка спускались на верёвках кольца, а посередине стоял топчан, обитый кожей.

— Встань сюда! — сказал Польди, сбрасывая с себя шубу. — Подними руки! Вот так!

Оглядев Тимошку со всех сторон, Польди распахнул дверь и крикнул:

— Петрович!

В комнату вошёл швейцар.

— Петрович, я буду вам платить, — сказал Польди. — Эту рвань надо всё долой. — Он показал на Тимошкин пиджак. — А его, — он ткнул Тимошку в грудь, — а его надо хорошо мыть. Понятно? Мыть с мылом.

Через несколько дней, вымытый, переодетый и накормленный, Тимошка уже работал на манеже.

— Алле! Алле!

Тимошка с разбегу ухватывается за перекладину трапеции и выпускает её из рук.

— Смело! Смело! — кричит Польди. — Что ты как тюфяк из солома! Алле!

Польди недоволен. Он ещё и ещё раз заставляет Тимошку хвататься за трапецию. Тимошка старается изо всех сил — ему хочется угодить Польди.

— Алле! Алле!

— Польди, он будет хорошо работать, — говорит низенький человек с белой собачкой на руках.

Это Александр Иванович, клоун Шура, который первым в цирке поздоровался с Тимошкой.

Польди не удостаивает клоуна ответом.

— Я прошу вас немного музыка, — просит Польди.

И клоун Шура, растягивая крошечную гармонику, подбадривает Тимошку улыбкой. Польди не улыбается.

— Алле! Алле! — повторяет Польди до тех пор, пока у Тимошки не начинает кружиться голова.

— Где же ваш подопечный? — спросил Анатолий Васильевич, когда хмурый Репкин появился утром в дверях его кабинета.

Репкин нахмурился ещё сильнее:

— Обманул он меня, Анатолий Васильевич!

— Как обманул?

— Очень просто. Сказал, что вернётся, и вот нету.

— Может быть, вы чем-нибудь вспугнули ребёнка? Меня, знаете, сейчас самого пугает манера некоторых разговаривать. — Луначарский строго посмотрел на своего помощника.

— Ничем я его не стращал. Сам не понимаю, почему удрал, — досадовал Репкин. — Пропасть может — вот что нехорошо.

— Подождите, ещё явится, — успокаивал Луначарский.

Репкин в надежде, что, может, так оно и будет, отправился по распоряжению наркома в театр. Уходя, он попросил часового:

— Тут мальчишка будет меня спрашивать. Так ты растолкуй, пусть идёт на квартиру. Там его пустят. Вот адрес написан. Тут недалеко.

Часовой пообещал, что растолкует, и надел записку на штык.

В театре Репкина уже ждали. Директор, очень вежливый господин, усадив Репкина в кресло, ласково объявил:

— Спектакля нынче не будет.

— Как не будет?

— Не будет, — повторил с улыбкой директор и задымил душистой папиросой.

До спектакля оставался час, в театр должны прийти рабочие. А он сидит в крахмальной манишке и куражится…

— Мы не можем играть бесплатно…

Репкин вскипел. И вдруг вспомнил Тимошку: «Ты бы на него сразу пистолет».

— Спектакль будет! — сказал Репкин и встал с мягкого кресла. Глядя в упор на директора, он повторил: — Спектакль будет, а для порядка в театре будет присутствовать вооружённый патруль! Желаете с пулемётом?

Через час в театре зазвенел третий звонок, и в наступившей полутьме раздвинулся занавес.

Зрители сидели не раздеваясь, в валенках, в шубах. Актёры, представляющие на сцене древнегреческую жизнь, играли в лёгких хитонах, дрожа от холода.

Патрульные вместе со зрителями смеялись, аплодировали, а златокудрая богиня, косясь на пулемёт, пела на «бис».

Спектакль состоялся!

— Это вы слишком, — выговаривал Луначарский Репкину. — Зачем же пулемёт? Наша сила в убеждении, а не в оружии.

— Сегодня у меня лекция, — сказал Анатолий Васильевич. — Как бы мне опять не попасть впросак.

— Да что вы? — удивился Репкин. — Недавно на вашу лекцию ребята с крейсера пробились, очень довольны остались. А народу, говорят, было! Не протолкнуться.

— В том-то и дело, — подтвердил Луначарский. — Я сам насилу пробрался. Комично, но лекции могло и не быть. Стиснули меня вот так… Прошу: «Товарищи, пропустите, пожалуйста», а мне в ответ: «Подумаешь, барин!» Я молю: «Пора начинать лекцию». А мне: «Без тебя начнётся». Представляете моё положение? В результате лекцию начали с опозданием. А я себе никогда не разрешаю опаздывать. Поэтому сегодня надо отправиться пораньше…