Раздался гудок отдохнувшего паровоза, и, оттолкнувшись колёсами, поезд покатил дальше. И уже на ходу в вагон взобрался Никуленко.

Размахивая руками, он продолжал кого-то доругивать:

— Расстрелять мало саботажников! По списку значится одно, получай другое. Мало расстрелять — вешать надо!

Испуганный Тимошка шевельнулся.

— Ой! — вскрикнула Лидочка. — Товарищ Никуленко, там кто-то есть! — И она посветила на нары.

— А ну слазь! — рявкнул Никуленко.

— Кто там? — спросила Лидочка.

— Да гимназист! Теперь в каждом поезде гимназисты. И все тикают на фронт!

Никуленко, наверное, вышвырнул бы Тимошку из вагона, если бы поезд остановился. Но поезд шёл без остановок. Да и куда на ночь глядя вышвырнешь мальчишку, который, видно, не от добра забрался в пустой вагон?

— Откуда ты здесь? — допрашивал Никуленко Тимофея.

— Подождите, товарищ Никуленко. Он сейчас мне всё расскажет.

Лидочка села рядом с Тимошкой и спросила, поглядев на его новый костюм:

— Твоя мама, наверное, плачет. Тебе её жалко?

Тимошка смотрел на Лидочку, удивляясь: «Кто плачет?»

Выслушав сбивчивый Тимошкин рассказ, Лидочка растерялась.

А Никуленко молчал. Он поверил Тимошке. Гимназист так не соврёт. А этот, наверное, хлебнул горя.

— Пусть остаётся, — решила Лидочка. — Вы согласны, товарищ Никуленко? Только смотри, без спросу ничего здесь не трогай, — сказала она Тимошке.

Лидочка похлопотала за Тимошку. Он остался в вагоне на полных правах и даже был зачислен на довольствие.

Комиссар поезда, заглядывая в вагон, справлялся:

— Как Тимофей?

Лидочка не жаловалась. Обряженный в солдатскую телогрейку, Тимошка ей помогал. На одной из станций Никуленко раздобыл матрасы. Они вместе с Тимошкой набили их промёрзшей соломой.

— Старайся, гимназист! Старайся! — хвалил Тимошку Никуленко и поручал ему тереть кирпичом вёдра, вязать веники.

Через несколько дней, уже поздно вечером, когда в вагоне был наведён полный порядок, Тимошка, устроившись на нарах, задумался и запел. Сначала тихо, потом громче.

— Пой, пой, — сказала Лидочка.

Осмелев, Тимошка спел про «Чайку», про «Разбитое сердце» и новую песню, которую он выучил в санитарном поезде:

— Слухай, Тимохвей, — сказал Никуленко. — Вот кончим воевать, поедешь со мной домой. Я тебе срежу из лозы свистульку, якой ни у кого нету…

И вдруг Никуленко запел. Запел мягко, ласково:

— У вас есть слух! — удивилась Лидочка.

— Який слух? — рявкнул Никуленко и насупился.

— Вы не обижайтесь, — сказала Лидочка. — У меня, к сожалению, слуха нет никакого абсолютно.

Санитарный поезд задерживали на узловых станциях, перегоняли с одного пути на другой.

— Нема порядка! — терзался Никуленко.

— Наш поезд — особого назначения. Мы едем к фронту, — объясняла Лидочка.

— «Едем»! Слепой коняга шибче шлёпает!

Никуленко клял саботажников. И, наверное, был прав.

Наконец, будто вырвавшись из невидимых тенёт, поезд пошёл без остановок.

Утром, выглянув в окошечко над нарами, Тимошка увидел, что поезд идёт по равнине, укрытой снегом, а из-за леса по дороге спешит обоз.

— Везут! — сказал за его спиной Никуленко. — Раненых везут.

— А где же фронт? — спросил Тимошка.

Никуленко не ответил. Зачерпнув ковшом ледяной воды, он стал умываться.

— Мойте, пожалуйста, руки с мылом, — сказала Лидочка и протянула Никуленко маленький липкий квадратик мыла.

Ворча, что мыло поганое, из собачьего жира, Никуленко нехотя выполнял Лидочкино указание.

— Мойте, мойте, — повторяла Лидочка. — Сегодня всё должно быть стерильным.

Лидочка надела поверх своего пальтишка белый халат, и Тимошка завязал ей сзади тесёмочки. В белом халате, в белой косынке Лидочка стала ещё более строгой.

— Никуленко! — сказала она. — В наш вагон должны поступить самые тяжёлые!

Поезд замедлил ход и, не дойдя до семафора, остановился.

Санитары с носилками поспешили к обозу, который серой лентой растянулся по дороге. Вместе с ними ушёл Никуленко.

— А ты, Тимоша, — сказала Лидочка, — ты будешь выполнять мои распоряжения.

Санитары внесли в вагон раненого. Голова у раненого была завязана холщовым полотенцем.

Пропитанное багровой кровью полотенце застыло жёсткой чалмой.

— Осторожно! — сказала Лидочка.

Никуленко с санитарами бережно подняли раненого с носилок и положили на нары.

По свежему матрасу из-под раненого поползли потревоженные вши. Лидочка не отступила: закусив губу, она стала стягивать с раненого стоптанный сапог; в вагоне запахло гноем.

— Выброси! — сказала Лидочка.

Подобрав с пола чёрные влажные портянки, Тимоша выбросил их на шпалы. Вернувшись в вагон, он смотрел, как Лидочка ловко бинтовала раненому ногу и, когда раненый застонал, нагнулась над ним и ласково стала уговаривать:

— Всё хорошо, товарищ, всё хорошо!

Лидочка вытерла раненому лицо тёплой водой, но раненый даже не открыл глаз.

Рядом с первым раненым санитары положили второго, потом третьего. Лидочка просила:

— Подай бинты! Сходи за водой!

И Тимошка подчинялся ей беспрекословно.

Быстрого и ловкого мальчишку приметили и окликали из других вагонов:

— Давай сюда! Давай сюда! Тащи воды, хлопец!

Тимошка успевал помочь и соседям.

Никуленко ревниво выговаривал ему:

— Ты что, ошалел? Куда ты несёшь цибарку? Это наша цибарка, неси её до Лидочки.

На путях Тимошку встретил комиссар.

— Молодец, артист! — сказал он.

Держа в руках полные вёдра, Тимошка гордо прошёл мимо, балансируя по рельсу.

— Ты не балуй! — крикнул ему вслед комиссар. — Это тебе не цирк!

Санитарный поезд был уже почти заполнен, когда за станцией послышалась стрельба. Сначала вдалеке, потом всё ближе.

И вдруг над Тимошкой пронеслось что-то тёмное и, сверкнув пламенем, ухнуло.

— Ложись! Ложись! — услыхал Тимошка.

Он не лёг — его отшвырнуло. Оглушённый взрывом, Тимошка лежал недвижимо. Когда он с трудом поднял голову, то увидел, что рельс, по которому он только что шёл, торчит дыбом над обугленными шпалами. Тимошка хотел приподняться. Руки, ноги его не послушались, земля пошла вверх, и Тимошка прижался к ней всем телом.

Мимо пробежал санитар с окровавленными носилками.

— Подожди! — крикнул ему Тимошка. Но ему только показалось, что он кричит. Как это бывает во сне, Тимошка кричал, но оставался безгласным.

Раздался паровозный гудок, и поезд тронулся.

Колёса поезда крутились всё быстрее и быстрее, мелькали буксы, крюки, и вдруг там, где они только что были, стало пусто. Санитарный поезд ушёл. Станцию заняли белые.

— Живой! — удивился стрелочник, нагнувшись над чернявым мальчишкой. Оглядываясь по сторонам, он ощупал Тимошку с головы до ног и, убедившись, что ран на нём нет, оттащил его подальше от путей и побежал к своей будке.

Когда стемнело, к примеченному месту стрелочник пришёл со своей старухой.

— Понесём низом, — сказала старуха. — По тропке пойдём, тальником, а то, не дай бог, увидят.

Приподняв Тимошкину голову, стрелочница дохнула ему в лицо. Глаз Тимошка не открыл, только застонал еле слышно. Осторожно, боясь уронить свою ношу, старики спустились под крутой откос и скрылись в кустах густого тальника.