Взмахнув рукой, он запел первым.

подхватили моряки.

Сняв бескозырки, они стояли плечом к плечу в своих чёрных бушлатах, будто братья.

Деревенские подпевали морякам вразнобой.

Тимошка слов песни не знал, но мотив понял. Он пел «Интернационал» вместе со всеми!

Пусть незнакомый матрос не Репкин — Тимошка всё равно радовался. Какая неожиданная встреча!

Вслед за грозным бронепоездом один за другим проходили мимо станции Хуторки красные поезда.

Тимошку будто подменили. То, бывало, не выгонишь его из сторожки, а тут стал пропадать с утра до ночи.

— Может, тоже воевать собрался? — ворчала стрелочница.

Тимошка отмалчивался. Он уже пробовал пристроиться к красноармейцам, старался войти к ним в доверие, даже давал по старой памяти представления.

пел, приплясывая, Тимошка, подыгрывая себе на гармошке.

Довольные зрители хлопали в ладоши.

— Ну и парень! И кто тебя этому выучил? — спрашивали его.

Песни слушают, а с собой не берут!

— Мы на фронт! Там, брат, не кувыркаются.

Однажды, осмелев, Тимошка забрался в вагон и притаился. Может, не заметят? Но его заметили.

— Ты пойми, дурной! Кому ты там нужен? — убеждал Тимошку красноармеец, который его ссаживал.

А когда Тимошка хотел его разжалобить: «Я сирота!» — красноармеец так его шуганул, что Тимошка побежал, не оглядываясь.

— Подойдёшь ещё раз, уши оборву! — пригрозил ему вслед красноармеец.

«Не все сердитые — уеду», — надеялся Тимошка.

— Сухарей-то в дорогу тебе сушить? — спрашивала стрелочница. Спрашивала будто шутя, а у самой неспокойно было на душе. Привыкла она к мальчишке.

— Балуешь ты его зря, ни к чему, — говорил ей стрелочник. — Вот увидишь, он у нас не задержится. Поправится, силёнок наберёт — и дёру! Надо понимать: жил парень в городе, циркач, что ему у нас?

Стрелочница не верила.

— Кто у тебя там в Питере? — спрашивала она Тимошку. — Какая родня?

— В цирке — клоун Александр Иванович, Репкин — матрос, — отвечал Тимошка.

— Ну вот и хорошо. Кончится война, мы тогда тебя проводим, — обещала стрелочница.

Про Фроську Тимофей молчал. Но именно о ней думал Тимошка, собираясь воевать. Вернётся он с войны, подойдёт к дому, где живут Тарасовы. Фроська увидит его первая. Побежит навстречу, обрадуется. Спросит:

«Откуда пришёл?»

А он снимет с плеча ружьё и стрельнёт вверх. Фроська не испугается, будет просить:

«Стрельни ещё разок!»

«Не полагается, — ответит Тимошка. — Патроны надо жалеть».

Во дворе соберутся соседи, из дома выйдут Василий Васильевич, Пелагея Егоровна. А он всем поклонится — и уйдёт.

Будет Фроська плакать или нет?

Будет. Тимошке хотелось, чтобы она о нём заплакала. Горько, навзрыд, как плакала жена над убитым телеграфистом.

Тоскуя, Тимошка прикладывает к губам гармошку.

— Поиграй, поиграй! — говорит стрелочник. — А то сидишь как сыч.

поёт Тимошка. Эту песню он тоже недавно выучил.

— Что ни песня, то про войну, — вздыхает стрелочница. — И когда она только кончится!

Ещё не светало.

Обоз подъехал к железнодорожному полотну.

Спрыгнув с телеги, Репкин отправился на станцию. Фрося спала и не слыхала, как шла погрузка.

Красноармейцы таскали тяжёлые мешки с зерном, подбадривая друг друга:

— Давай, давай! На путях не спотыкайся!

— Ведь вот, товарищи, как нам повезло! — радовался Репкин. — На путях стоит наш! Питерский! И знакомого там встретил!

Разбудив Фросю, Репкин повёл её на платформу. Они остановились у единственного во всём поезде пассажирского вагона, на площадке которого стоял старичок в телогрейке и пёстрых штанах.

— Вот и мы, Александр Иванович, — сказал ему Репкин. — И вот мой пассажир.

— Я уже волнуюсь: ну-ка, тронемся… — Старичок протянул Фросе руку. — Здравствуй, маленькая!..

Фрося спросонок озябла. Прижимая к груди свой узелок, она смотрела на Репкина:

— А вы, дяденька?

— Я остаюсь, — сказал Репкин. Он присел перед Фросей на корточки. — Прощай, дочка.

На лбу у Репкина блестел пот, на щеке — дёготь. Он тоже таскал мешки.

— Передавай там привет, кланяйся! — Репкин потной рукой поправил Фросе косыночку.

— Дяденька… — Фрося хотела сказать «прощайте», но замолчала, чтобы не заплакать.

— Ничего, ничего, может, ещё свидимся! — сказал Репкин. Он поднял Фросю на руки и поставил её на площадку вагона. — Надеюсь на вас, Александр Иванович!

— Доставлю в полной сохранности. Вы себя берегите, а мы доедем, — отвечал Репкину старичок. Он ласково поглядел на Фросю. И вдруг взмахнул руками: — Ку-ка-ре-ку! Плакать-то зачем? Маленькая!

У Фроси по щекам дорожка от слёз.

Репкин стоял у вагона, держась за поручни. Они со старичком разговаривали, но Фрося не могла понять о чём. Только Репкин был весёлый и даже смеялся.

— Ну и молодчина вы, Александр Иванович! Не ожидал встретить.

— Когда же в Питер? — спросил его старичок.

— Вот этого сказать не могу!

Поезд тронулся. Репкин пошёл рядом с вагоном.

— Желаю здоровья, Александр Иванович! Прощай, питерская!

Поезд пошёл быстрее, и Репкин за ним уже не успевал. Старичок обнял Фросю, и они вместе махали Репкину.

Он стоял на платформе, сняв бескозырку.

Ночь Тимошка спал плохо. Просыпался, ворочался. Ему снился бронепоезд.

Распалённый от быстрого бега, бронепоезд остановился перед разобранным полотном и вдруг стал подниматься: выше, выше, потом полетел над землёй, как большая тяжёлая птица.

Тимошка летел на нём. Ему было не страшно. Он даже приговаривал: «Алле! Алле!» — и бронепоезд послушно обходил стороной облака, которые заслоняли ему путь.

На рассвете, проснувшись от петушиного крика, Тимошка с досадой понял, что никуда он не летит, а лежит на лавке под окном. Петух продолжал горланить, за окошком шёл мелкий, как через сито, дождик. Тесная сторожка в это утро показалась Тимошке ещё теснее.

«Чего мне здесь сидеть — сторожить козу?! Уйду на разъезд. Там, может, повезёт», — решил Тимошка.

— Вот и хорошо! — сказала стрелочница, увидев его одетого и обутого. — Не хотела я тебя в такую рань будить. А уж если встал, подсоби мне — сбегай за кипятком. Я постирать надумала.

Тимошка растерялся.

«Принесу в последний раз, пусть стирает», — подумал он и, подхватив вёдра, помчался на станцию.

Перепрыгнув через грязную лужу, Тимошка подбежал к будке, на которой было написано: «Кипяток».

Около крана с большим жестяным чайником стояла девочка.

— Ошпаришься, глупая! Отойди подальше! — закричал на девочку красноармеец и повернул кран, из которого вместе с паром вырывалась горячая вода.

Нацедив кипятку, девочка обернулась и подняла голову.

Тимошка обомлел: на него смотрела Фрося.

— Дай я понесу, — наконец выговорил Тимошка и взял из Фросиных рук чайник.