— Без вас программа не та. Кричат: «Рыжего!» А Рыжего нет.

Но доктор, который лечил Шуру, отвечал с сомнением: «Не знаю. Подождём. Увидим!»

— Ты начнёшь работать, а я? Возьми меня в номер, — просил Тимошка. — Фомы теперь у тебя нет. (На стене рядом с фотографией лохматого артиста висел его серебряный ошейник.) Ты не думай: я чего хочешь буду исполнять, — обещал Тимошка. Встав в позу, он объявил: — Клоун Шура и Тимофей. Здорово получится! Возьми!..

— Я написал письмо, Тимми. Оно очень важное, — сказал Александр Иванович. — Будь другом, сходи на почтамт и отправь. Только не оброни дорогой.

Тимошка выполнил поручение. Он опустил на почтамте письмо в ящик, на котором было написано: «Заказная корреспонденция».

В письме на имя Анатолия Васильевича Луначарского клоун Шура писал о Тимошке:

«Уважаемый Анатолий Васильевич! Обращаюсь к вам с покорнейшей просьбой. Я прошу помочь определить в учение способного к музыке мальчика. Он работал в цирке с акробатом Польди, который уехал за границу. Сейчас Тимоша — так зовут моего подопечного — живёт у меня. А я хвораю. Мало ли что может случиться? Надежда на старое сердце — неверная».

Ответ не заставил себя ждать.

Раскрасневшаяся на первом морозе Танечка вынула из муфты письмо и вручила его Александру Ивановичу:

— Из Москвы, от Анатолия Васильевича!

«Уважаемый Александр Иванович! Получил ваше письмо и спешу ответить, — писал Луначарский. — Ваша просьба очень кстати. Представьте себе, я уже знаю об этом мальчике. Мне рассказывал о нём товарищ Репкин (он сейчас на фронте). Непременно окажу всяческое содействие и похлопочу. Всегда счастлив, когда встречаешь талант… Сегодня же напишу письмо в консерваторию…»

— Скажите, — спросил Танечку Александр Иванович, — вот Анатолий Васильевич пишет, что с подобной же просьбой к нему обращался Репкин. Есть от него, от Репкина, какие-либо известия?

— Давно уже ничего нет, — ответила Танечка.

— Я положительно в него влюблён, в этого Репкина, — признался Александр Иванович. — А надо вам сказать, когда мы первый раз с ним встретились, мы друг другу не понравились.

— Не верю, не верю! — запротестовала Танечка. — Если бы вы только слыхали, что рассказывал про вас Репкин Анатолию Васильевичу!..

За дверью послышались шаги, и, запорошённые снежком, появились Фрося с Тимошкой. Увидев Танечку, Фрося застеснялась.

— Здесь все свои, — сказал ласково Александр Иванович. — Входи, здоровайся.

Фрося переступила порог с поклоном. В руках у неё был узелочек с чистыми рубашками. Сама стирала и гладила.

— Лидочка с Гришей вам тоже кланяются, — сказала она и покосилась на Танечкину муфту.

Вот диковина! Муфта беленькая, а на ней нашиты чёрные хвостики.

— Это горностай, — сказала Танечка, уловив Фросин взгляд. И пояснила: — Горностай — зверёк очень маленький, водится в Восточной Сибири.

— Хвост-то у него один? — Фрося уже не скрывала улыбки и по-озорному, как бывало прежде, звонко рассмеялась.

— У царя шуба из этого зверя — я на картине видел, — подхватил Тимошка.

— Не шуба, а мантия, — поправила его Танечка.

— Всё одно — царский мех, — не унимался Тимофей.

Александр Иванович, желая прекратить спор, хлопнул в ладоши и, подняв над головой конверт, произнёс:

— Что в этом конверте? Кто угадает?

Фрося с Тимошкой переглянулись.

— В этом конверте… в этом конверте — тайна, — сказал клоун Шура.

У Фроськи заблестели глаза.

— Сначала мы попьём чаю, а потом…

— Может, сперва про тайну? — попросил Тимошка.

— Нет, — сказал Шура. — Какая же это тайна, если её можно открыть сразу?

В квартиру Гнединых постучались: звонок не работал.

Леночки и Евдокии Фроловны дома не было. Алексей Лаврентьевич пошёл открывать сам.

Перед ним стоял незнакомый матрос.

— Вы будете Гнедин Алексей Лаврентьевич? — спросил он.

— Я самый, — ответил Гнедин. — Нем могу служить?

— Я с фронта, — сказал матрос. — Репкин просил зайти. — Он протянул Гнедину самодельный конверт-уголок, на котором чернильным карандашом был написал гнединский адрес.

Гнедин попросил вошедшего сесть, но матрос продолжал стоять.

— Как он там? — спросил Гнедин. Ему было приятно, что Репкин прислал весть с фронта. И он ждал, когда матрос передаст ему письмо.

— Он просил… — матрос откашлялся, — просил передать, что премного был благодарен за ваше к нему сердечное отношение и ещё… — Матрос замолчал и молча снял бескозырку.

Гнедин понял, что нет больше на свете славного Репкина.

— Где погиб? — спросил он, прервав молчание.

— На Дону. Был ранен смертельно… Разрешите идти?

И тут Гнедин увидел, что у матроса заколот булавкой правый пустой рукав и держит он бескозырку в левой руке.

Гнедин предложил матросу остаться, отдохнуть, но тот поблагодарил и ушёл.

Вечером в кабинете Гнедина топилась чугунная печка. За дверцей трещали полешки. Подперев щёку, на низенькой скамеечке сидела Леночка. Рядом, в кресле, будто дремал Гнедин…

Репкин в их доме жил недолго. Вселился по ордеру.

— Матроса вселили к профессору! — возмущались соседи, — Большевики ни с кем не считаются…

Гнедин открыл глаза. На стене висела гитара…

Как-то, придя домой, Гнедин услыхал, что Репкин, перебирая гитарные струны, напевает мотив «Марсельезы».

Голос у Репкина был мягкий и приятный.

— Недурственно, недурственно! — похвалил Гнедин.

Увидав профессора, Репкин стал оправдываться:

— Не знал, что вы дома, Алексей Лаврентьевич. А у нас сегодня про «Марсельезу» с народным комиссаром разговор был.

— Да что вы извиняетесь! — рассердился Гнедин. — Пойте, пожалуйста.

В этот вечер Репкин спел Гнедину весь свой репертуар. Алексею Лаврентьевичу особенно понравилась «Лучинушка». В ней слышалась сердечная тоска по далёкой родной деревушке, засыпанной снегом.

— Я всё на морях да океанах, а в деревню свою, к мамаше, так и не выбрался!

Репкин ударил по струнам и хотел спеть Гнедину песню, услышанную на острове Таити, но Алексей Лаврентьевич попросил повторить «Лучинушку».

Бока у «буржуйки» стали багровыми.

— Дед! — сказала Леночка, протянув руки к жаркому пламени. — Ты знаешь, кого я сегодня встретила? Помнишь мальчика — акробата в цирке, который убежал от Репкина? Не веришь? Честное слово!

— Где же ты его встретила? — Алексей Лаврентьевич заставил внучку рассказать о встрече подробнее.

— Шёл с каким-то старичком, — рассказывала Леночка. — У старичка на пальто вот такие пуговицы… — И Леночка показала руками, какие пуговицы были у старичка на пальто. — Ты подумай, а Репкин его искал… Говорил, что его увезли за границу. А он расхаживает себе как ни в чём не бывало!

Спустя несколько дней Евдокия Фроловна поджидала вечером барина. Уже стемнело, а Алексея Лаврентьевича всё не было.

— Долго ли до греха, — ворчала преданная Дуняша. — Намедни, говорят, на Невском господина ограбили. Часы отняли, кошелёк, шубу сняли и напугали до смерти…

Услыхав на лестнице шаги, Дуняша поспешила открыть.

На пороге стоял старичок в пальто с большими пуговицами.

— Нету никого! — сказала Дуняша и накинула на дверь цепочку.

— Мне только письмо передать. Я беспокоить не буду, — объяснял старичок. — Да вы не бойтесь, я артист. А письмо от Луначарского Анатолия Васильевича.

После долгих переговоров Дуняша, наконец, впустила клоуна Шуру в прихожую.

— Вы уж не обижайтесь, батюшка. Теперь и порядочного человека сочтёшь за жулика.

Пока Александр Иванович, отогреваясь, сидел на кухне и ждал Гнедина, Дуняша рассказывала ему про трудное житьё в профессорском доме.

— Алексею Лаврентьевичу разве до хозяйства? — жаловалась она. — Всё мне приходится. Это раньше, когда у нас матрос жил, нам куда легче было. Он и ко мне, и к барину такой был уважительный. Бывало, и дров наколет, и пайком поделится. Большевики-то, они тоже крещёные, а мы с Репкиным из одной волости были. Он ещё молодой был, ему бы жить и жить, а на вот — убили!