— Цыц! — пригрозил Фроське отец. — В кого ты у нас такая мельница?
Фроська, надув губы, замолчала.
— Из картошки мороженой да из солоду — чего тут гадать? — сказала Пелагея Егоровна. — Ешь!
Лепёшка! Таких бы лепёшек сто! Тимошка ел и наслаждался.
— Налей-ка, мать, погорячее. — Василий Васильевич протянул Пелагее Егоровне стакан и спросил у Тимоши: — Может, захворал дед?
— Нет, — ответил Тимошка. — Он даже не кашляет сегодня. Всю ночь не кашлял.
— Не кашляет? — переспросил Василий Васильевич и поднялся из-за стола.
Широко распахнута дверь сарая. Во дворе чужой народ, В сарай заглядывают все, кто хочет.
— Помер шарманщик, царство ему небесное! — говорит соседка и крестится.
Василий Васильевич привёл плотника, и тот начал сколачивать деду гроб.
Плотник шаркал рубанком. На белый, только что выпавший снег падали крутые стружки. Тимошка молча глядел на его работу.
— Поди шапку надень, — сказал плотник.
Но Тимошка продолжал стоять с непокрытой головой.
— Захвораешь, — сердито повторял плотник, забивая гвозди в отсыревшие доски.
«С добрым утром! С добрым утром!» — кричал в сарае голодный Ахилл.
Тимошка всё стоял и смотрел, как плотник прилаживает доску к доске, и не мог ещё понять, что уже никогда не пойдёт с дедом по дворам петь и плясать.
Собрав свой инструмент в мешок, плотник спросил:
— Ну, кто там со мною расплатится?
Из дому вышла Пелагея Егоровна. Проводив плотника, она кликнула соседку, и они пошли с нею обмывать деда.
«Каприз судьбы»
На другой день после дедовых похорон Тимошка вернулся поздно. Все уже спали.
— Где ты был? — спросила его Пелагея Егоровна.
— Работал. Ахилла-то надо кормить, — ответил Тимошка.
Ночевал Тимофей в доме. Пелагея Егоровна постелила ему на полу. Ахилла она посадила за печь и накрыла лукошком.
— Пускай сидит не шебаршится.
Тимошка долго ворочался — не мог уснуть.
— Чего ты? — спросила, нагнувшись над ним, Пелагея Егоровна и сунула ему холодную картошку.
Тимошка не открывал глаз.
— Никак, плачешь?
— На кой мне плакать? — Тимошка натянул на голову одеяло.
— А ты поплачь, поплачь. — И Пелагея Егоровна погладила Тимошку по голове.
Глотая слёзы, Тимошка повернулся к стене. Он слышал, как Пелагея Егоровна, погасив коптилку, вздыхая, ушла за перегородку и там шептала Василию Васильевичу:
— Как теперь, Вася, с мальчишкой-то быть?
— Где четверо, там и пятый, — отвечал Василий Васильевич. — Только гляди, чтобы не шлялся, а там что-нибудь придумаем.
— Плачет. Не спит, — продолжала шептать Пелагея Егоровна.
— Поплачет — уснёт, — отвечал сквозь сон Василий Васильевич.
Тимошка не мог уснуть. Он вспоминал, как дед, укладываясь спать, разговаривал с Ахиллом:
«Ещё один день прошёл, так пройдёт и вся жизнь».
«Прошёл, прошёл», — повторял попугай, качаясь в кольце.
Ахилла дед уважал, а шарманку, которую таскал на спине, не любил.
«Разве это музыка? — говорил он. — Разве это инструмент? Это «каприз судьбы». Только и всего».
Тимошка знал, что у деда была «музыка», которую он берёг. Он только иногда вынимал её из длинной коробки, сдувал с неё невидимую пыль и, снова уложив на бархатное ложе, завёртывал коробку в мягкий платок.
«Сыграл бы на дудке», — попросил Тимошка.
«Ша! — сказал дед и, будто боясь кого-то разбудить, добавил совсем тихо: — Флейта — не дудка. Это большая разница».
Порывшись в кармане, Семён Абрамович послал Тимошку в лавочку купить спичек. Спички ему были не нужны — ему хотелось остаться одному.
— Одно тряпьё, — сказала Пелагея Егоровна, разбирая в сарае дедову постель. — Куда его?
— Обожди! — И Тимошка, вспомнив, достал из-под жёсткой подушки дедову флейту.
— Гляди не трогай, — пригрозил он Фроське и отнёс флейту в дом, поставил потёртый футляр на подоконник.
Хозяева в сарае прибрались. Накрыли шарманку рогожей. Пусть себе стоит. Куда её?
Первые дни Тимошка в сарай не заходил. Но как-то, когда дома никого не было — Фроська с Пелагеей Егоровной ушли в баню, — он взял с подоконника футляр и пошёл в своё прежнее с дедом жильё. В сарай сквозь щели светило зимнее солнце. И Ахиллово кольцо, которое забыли снять со стропил, качалось под перекладиной на бечёвке, совсем как золотое.
Тимошка постоял на пороге. Потом сел на чурбачок и поднёс флейту к губам. Осторожно нажимал на клапан, дул, но флейта молчала.
— Не поёт? — спросил Гриша.
Тимошка не слыхал, как Гриша появился в сарае. Он взял из Тимошкиных рук флейту, осмотрел её и покачал головой.
— Сломан инструмент, клапанчика не хватает.
— Чего не хватает? — переспросил Тимошка.
— Клапанчика. А ты чего на ней хотел сыграть?
У Тимошки было сокровенное желание. Однажды дед стал учить его песне с чужими, непонятными словами. Тимошка сразу понял мотив, но со словами не ладил.
«Пой, пой просто так, — разрешил дед. — Эту песню поют ангелы», — и долго слушал его с закрытыми глазами…
— Ты что, ангелов не видал? — удивилась Фроська, когда Тимошка спросил, какие они, ангелы. Она показала ему открытку, на которой по синему небу летела румяная девица, и за спиной у неё были крылья, похожие на гусиные.
— Нешто они такие? — усомнился Тимошка.
— Гляди: крылышки, головка кудрявая, — любовалась Фроська и великодушно предложила: — Хочешь, подарю?
— На кой она мне? — Тимошка не мог бы доверить удивительную песню такому ангелу.
— Такой-то картиночки ни у кого нет… — с обидой сказала Фроська.
— «Аве Мария»! — вспомнил Тимошка первые слова песни и обрадовался, будто нашёл что-то очень дорогое.
— Ты чего, ты чего? — Фроська дёрнула Тимошку за рукав.
— Погоди, — сказал Тимошка, не раскрывая глаз.
Но Фроська продолжала его тормошить.
И Тимошка нехотя согласился играть с Фроськой в фантики. В той же коробочке, в которой лежал ангел, Фроська хранила бумажки от конфет. Разделив поровну яркие фантики, Фроська пошла первой на кон.
— «Крем-брюле», — прочитала она и ударила ладошкой по краю стола.
Фантик перевернулся и упал на стол рядом с пустой солонкой…
Песню, которую пели ангелы, под шарманку не споёшь, и в бубен под неё не ударишь… Тимошка хотел сыграть её на флейте.
— Может, не совсем сломана? — спросил Тимошка, с надеждой глядя на Гришу.
— Нет, не годится, — ответил Гриша. — Наверное, Семён Абрамович просто так её берёг, на память. — Гриша продолжал рассматривать флейту. — Не стесняйся, подбирай на моей балалайке, что тебе надо.
Берёг на память…
Когда Гриша ушёл из сарая, Тимошка стянул с шарманки пыльную рогожу, приоткрыл её крышку и опустил туда дедово сокровище.
Он ещё долго стоял перед «капризом судьбы».
Уже никогда не будет так, как было. Никогда больше он не протянет деду шляпу с выручкой, а тот, пересчитав медяки, горько не пошутит:
«Куда же нам истратить миллион, Тимофей?..»
Тимошка вспоминал, как дед кашлял, сердился, улыбался и спорил. И как, проснувшись ночью, он слышал его дыхание.
— По деду-то горюешь? — спросила его во дворе соседка, развешивая бельё.
Тимошка не ответил.
— Конечно, кабы родной помер — другое дело, — продолжала она, расправляя мокрую простыню.
Тимошке захотелось швырнуть в неё чем ни попадя, но он смолчал и ушёл в дом.
Первые уроки
Василий Васильевич возвращался домой с каждым днём всё позже и позже. Пелагея Егоровна сердилась:
— С Гришки, с того спрашивать нечего: молодой, глупый — то на митинг, то на собрание. А ты на старости чего придумываешь?.. Когда вас нынче-то ждать? — спросила она, собирая утром на стол.