Мальчишкам, всем троим сразу, тут же пришел на ум извивающийся комок червей в банке Ушастика. Вышло настолько похоже, что друзей, одного за другим, вырвало. А потом тонко, по-девчоночьи, завыл Ушастик. Друзья не сговариваясь побросали удочки и со всех ног бросились обратно в деревню.

Вера Васильевна проснулась с нехорошим предчувствием. Она и так не находила себе места последние две недели, как ушел на поиски Кольки Пеструхина ее племянник Алексей. А вчера вечером, когда вернулся участковый Спиридонов — с Колькой, но без Алексея, — тревога и вовсе клещами сжала ее сердце! Правда, Спиридонов уверял, что Алексей жив, не верить ему вроде бы резона нету, но даже представить, что племянник остался совсем один в чуждом горожанину лесу, было жутковато.

Однако, надо было вставать, управляться со скотиной, доить и выгонять на выпас корову. Тревога — тревогой, страх — страхом, однако переживания твои, твоя боль, даже болезни — не оправдание перед некормленной скотиной, перед недоенной коровой. Такова участь всех сельских жителей: забывать во имя своего хозяйства про все остальное, хотя бы на время. Именно эта привязанность, кажущаяся несвобода, пугает многих горожан, думающих поменять место жительства на село. Конечно, тем, кто родился и вырос в деревне, все это было привычно, казалось очевидным, обыденным и единственно правильным. Вера Васильевна относилась как раз к таким людям.

Надев сапоги и рабочий халат и взяв ведра с кормом для скота, она вышла из избы на крыльцо. Прожив последние пятнадцать лет в Никольском, именно в этом доме, выходя каждое утро на это самое крыльцо, Вера Васильевна досконально знала, разумеется, что откроется перед ее взором. Она бы и с закрытыми глазами могла в точности представить и постройки на своем дворе, и то, что находится дальше, до самой линии горизонта. Так, например, с ее крыльца виден был лес, раскинувшийся на противоположном берегу реки, хотя самой реки, текущей в низинке, видно не было, а также — три кособоких, полуразрушенных домика у самого краешка леса — все, что осталось от заброшенной ныне деревни Ламыгино... Все это находилось перед мысленным взором Веры Васильевны, но отсутствовало наяву! Сначала женщина не поняла даже, что же так насторожило, даже испугало ее, заставило опустить на крыльцо ведра. А когда поняла — ахнула: всего, что находилось за рекой — ни леса, ни Ламыгина, — видно не было! Линия горизонта словно приблизилась непостижимым образом и проходила теперь где-то в районе реки! Поскольку этого просто-напросто не могло быть, Вера Васильевна сразу же придумала увиденному простое объяснение: туман! Да, просто плотный утренний туман, поднявшийся над рекой, скрыл собою и лес, и Ламыгино, создав иллюзию близкого горизонта... Тем более, и небо было тоже какое-то странное — сплошь серое, хоть и вполне уже светлое, но до того однотонное, что где кончается туман и начинается собственно небо — совсем непросто различить. Поэтому Вера Васильевна не стала больше глядеть на испугавший ее горизонт, а подхватила ведра и пошла в хлев кормить скотину.

Управившись со скотом, Вера Васильевна вышла из хлева с наполненным молоком подойником и тут же чуть не выронила его на землю: по деревенской улице, визжа во весь голос, мчалась Тамарка Пояркова. Промелькнула красной кофтой мимо калитки, словно язык пламени, дающий начало лесному пожару. И точно — «пожар» занимался: завизжали где-то в другой стороне деревни, потом заголосил еще кто-то, опять промчалась мимо Тамарка — теперь уже назад, и не визжа, а просто воя.

— Что случилось-то? — крикнула ей в спину Вера Васильевна.

— О-о-о-е-е-е-о-о-ой!!! — только и прозвучало в ответ.

— Господи, уж не война ли? — перекрестилась Вера Васильевна и быстро прошла в избу.

По радио как раз должны были передавать новости. Но радио молчало. Вера Васильевна покрутила ручку громкости, но это не принесло никакого результата. Зато с улицы слышалось еще больше различных звуков, кроме женского визга и воя. Теперь можно было различить мужской громкий голос, очень сердито что-то выкрикивающий.

Вера Васильевна сбросила грязный халат и, как была в сапогах, выскочила на улицу. Орали, казалось, уже повсюду. Но едва выйдя за калитку, Вера Васильевна увидела, что бегут все, в основном, к дому участкового Спиридонова, и там уже собралась солидная толпа народу. Ну а сердитый голос принадлежал самому Ивану Валентиновичу.

— Да сколько раз вам повторять: не знаю я! — услышала Вера Васильевна, подойдя торопливо поближе. — Я что ли реку разрубил?! Да я еще сам ни хрена не видел!

— Ой-ей-ей!!! Да ты посмотри, посмотри!!! — завопили из толпы. — Да ты на небо хоть глянь!.. А за рекой то что!..

Отдельные выкрики тонули в какофонии воплей и женского плача.

— Цыть!!! — гаркнул снова Спиридонов. — Мать вашу ети, если вы будете так вопить, то... А ну, тихо!!!

Но никто и не подумал затихнуть. Наоборот, невообразимый гвалт только усиливался прямо пропорционально все увеличивающейся толпе. Тогда участковый нашел выход. Он вдруг нырнул с крыльца в дом и вскоре выскочил обратно, держа в поднятой руке пистолет. Выстрел был все же громче людского шума, и он сумел этот шум победить. Теперь из толпы слышались лишь отдельные всхлипывания да испуганный шепоток.

— Вот так-то лучше! — произнес участковый, пряча “макарова” в кобуру. — Ну, кто мне толком расскажет: что случилось?

В ответ на эти слова снова стали раздаваться многоголосые крики, но Спиридонов понял уже свою ошибку и замахал в воздухе кобурой с пистолетом.

— Стоп-стоп-стоп! Молчать!!! — заорал он, и на сей раз это подействовало. — Кто видел что-то лично, поднимите руки!

Над толпой поднялся лес рук.

— Тьфу! — сплюнул участковый. — Ладно, ведите, показывайте — я сам посмотрю!

Людская масса покатилась по деревенской улице к угору с полуразрушенной церковью, откуда трое мальчишек первыми увидели ошеломляющее зрелище и всполошили своим рассказом сначала родителей, а те, в свою очередь, — всю деревню. Половина жителей уже сбегала на угор поглядеть на чудо, а кое-кто сбегал и еще дальше и, соответственно, видел больше, хотя понимать происходящее от этого больше не стал.

Чем ближе подходили никольчане к угору, тем все больше женщин закрывали носы платками, а мужики просто зажали пальцами, поскольку дышать становилось почти невозможно от ужасной вони. Спиридонов, разумеется, тоже чувствовал резкий, тошнотворный запах и понимал уже, что паника возникла неспроста. И он уже начинал догадываться, что слова, сказанные им вчера Кольке Пеструхину о том, что их история еще не закончилась, скоро получат неопровержимое подтверждение. Вид с угора сделал эту догадку фактом, хотя главного Иван Валентинович так и не понял.

Главным же было то, что Октаэдр свернулся!

Глава 3

Спиридонов не знал, что делать. Он честно и откровенно признался самому себе в полной беспомощности. Он не владел ситуацией. Мало того — он ее совершенно не понимал.

Участковый угрюмо брел в сторону своего дома, отрешенно глядя себе под ноги. Сзади, как стадо за пастухом, шли никольчане.

Оставались еще, однако, в Никольском и те, которые либо почему-то ничего не слышали и не видели, либо просто не осознали еще, что случилось нечто небывалое, либо попросту все им было трын-трава. Поравнявшись с одним из домов, Иван Валентинович увидел, как из него вышла хозяйка и направилась прямо к нему.

— Доброго здоровия, Иван Валентинович! — сказала женщина.

— Здравствуй, Ольга Алексеевна, — ответил участковый мрачно.

— У меня ведь беда, Иван! — горестно закачала головой селянка.

— Да у нас у всех вроде не праздник! — буркнул Спиридонов.

Ольга Алексеевна укоризненно посмотрела на участкового — так, словно тот пустился в пляс на поминках.

— Мой Сашка не вернулся вчера с танцулек!

— Е-мое, Ольга Алексеевна, — поморщился участковый, — какие танцульки, о чем ты? Ты что, не видишь, что творится?!